Жизнелюб или угрюмец?

№ 2014 / 15, 23.02.2015

В опубликованную «Литературной Россией» статью Вячеслава Огрызко (2013, №49) о студенческих годах Бориса Примерова я поторопился нырнуть, даже особо не вдумываясь в её название

В опубликованную «Литературной Россией» статью Вячеслава Огрызко (2013, №49) о студенческих годах Бориса Примерова я поторопился нырнуть, даже особо не вдумываясь в её название («Не радость бросает человека на подвиг, а тоска») и лишь бегло, как бы для разгона, пробежав весьма пространный врез.

Мне, как я думал, предисловия не требовалось. Литинститут для меня не чужой. Я примерно в те же годы учился в нём, правда, на заочном отделении. Но наш семинар, отобранный Евгением Долматовским, состоял преимущественно из москвичей и жителей ближнего Подмосковья. И мы раз в неделю приезжали в памятное здание на Тверском бульваре. Где-то там – в коридорах, в библиотеке – конечно, пересекались и со студентами дневного отделения.

Борис Примеров
Борис Примеров

Мы знали, что среди них есть очень талантливый, своеобразный парень, который был уже автором изданной в Ростове-на-Дону книги. Но таких удачливых даже в нашем семинаре было двое – Юрий Кушак с его «Пазорями» (Мурманск) и Инна Кашежева с «Вольным аулом» (Нальчик). И нашу заочницу Кашежеву, и очника Примерова после выхода в свет их вторых книг приняли в Союз писателей. Напечатанный в Нальчике «Вольный аул» как-то оказался в моей домашней библиотеке. Примеровское «Синевой разбуженное слово» мне раздобыть не удалось. Но журнальные публикации попадались на глаза. А ещё с тех пор у меня сохранилась вырезка из «Московского комсомольца» той поры, с подборкой стихов Бориса Примерова. Шла она под популярной рубрикой «Наедине с поэзией» и занимала целый газетный «подвал». Там-то я впервые прочитал «Акацию», причём, в удлинённом варианте.

Но не поэт её нарастил – это была, надо полагать, ошибка наборщика, перепутавшего листочки рукописи. Сразу после финальной строки про «поющее лето» пошла концовка стихотворения с «густой гармошкой садового месяца», написанного, кстати, в другом размере, но примерно в той же стилистике. Благодаря этому газетному курьёзу «Акация» прочно укоренилась в моей памяти. И когда речь заходила о Примерове, я прежде всего цитировал: «Ах, эти, ах, эти, ах, эти стихи зелёной большой поэтессы». Тем более, что мне доводилось слышать, как Борис читал это – почти взахлёб! – в ходе различных литературных выступлений.

Его послеинститутская книга «Румянец года» только укрепила моё представление о нём как о талантливом жизнелюбе, просто упивающемся ароматами, красками, звуками родной степи.

«Румянец года» положил начало моей «примеровской» коллекции. В ней уже было пять книг, когда Борис Терентьевич сам сделал дарственную надпись на своём «Избранном».

Мне повезло всё-таки познакомиться с ним в 1990 году. И произошло это в небольшом овощном магазине, находившемся тогда на улице Забелина, почти напротив Ивановского монастыря. Живя неподалёку, в Мало-Вузовском переулке, я ходил в тот магазинчик за картошкой – её тогда продавали в бумажных пакетах на 3 кг. Стою себе в конце короткой очереди и вдруг слышу знакомый голос:

– Что ж, теперь и борща сварить не из чего!

Смотрю – точно, Борис Примеров. А я тоже вырастал на казачьем борще – с помидорами вместо свёклы.

Там наше знакомство стало двусторонним. Оказалось, поэт тоже живёт неподалёку, только ходит в тот магазин с другой стороны – из переулка, выходящего на Старую площадь.

Мы обменялись визитами. Я показал Борису свою домашнюю библиотеку, где было представлено и несколько ростовских поэтов – Николай Скрёбов, Борис Куликов, Ашот Гарнакерьян, Геннадий Сухорученко. А он вспомнил своё станичное детство и рассказал, как подростком защищал спортивную честь колхоза, участвуя в районных скачках (или бегах?). В примеровской квартире я как-то ни разу не пересёкся с Надеждой Кондаковой, хотя познакомился с ней, пожалуй, раньше Бориса, так как в 1964 году был на офицерских сборах в Оренбурге и установил связь с местным литобъединением, носившим тогда имя Мусы Джалиля. В ту пору там блистали Геннадий Хомутов, Юрий Орябинский и совсем ещё юная Надя.

Из книжно-журнального собрания Бориса Примерова меня больше всего привлекли дореволюционные журналы, где, в частности, были серьёзные статьи по аграрной тематике. Дело в том, что тогда я работал ответственным секретарём в одном из журналов, выпускавшихся издательством «Колос». В тех статьях меня заинтересовала статистика, относящаяся к экспорту зерна из России, а также хроника неурожайных годов. Как оказалось, зерно вовсю продолжали вывозить за границу и тогда, когда в некоторых губерниях крестьяне умирали от бесхлебья.

Когда в 1992 году у меня вышла новая книга стихов «Опора», Борис написал мне рекомендацию для вступления в Союз писателей России. В её тексте было, как обычно, несколько цитат и в двух случаях рекомендатель выбрал строчки, где упоминалась какая-то еда.

К тому времени мне уже пришлось уйти из «Колоса», где главным делом стал поиск рекламодателей. Один мой старший товарищ по журналистскому цеху помог найти работу в строительной многотиражке – репортёром. Танковые залпы октября 1993-го я слышал в котловане строящейся станции «Чкаловская» – у Курского вокзала…

Как-то осенью следующего года неожиданно встретил Бориса Примерова у Покровских ворот. Он медленно двигался по улице Чернышевского в сторону Садового кольца, зачем-то присматриваясь к мусорным урнам. Вид у него был какой-то потерянный. Я рассказал ему, что в Мытищах (я там давно руковожу литобъединением) видел на информационном стенде газетную вырезку с его стихотворением «Боже, Советскую власть нам верни!». А Борис стал говорить о развале страны, о наглости «новых русских» и о том, что у него и дома как-то нехорошо.

Прошло чуть более полугода, и громом грянула весть о трагической кончине поэта.

Конечно, такой финал может в ином свете представить предшествовавшую ему жизнь. Да, может, но не обязательно всю. Тем более что Борис Терентьевич написал от чего и от кого он уходил, привёл конкретные имена. И давнее, ещё в институтскую пору, его обращение к вопросу смерти или просто упоминание о ней тут вообще не причём. Молодой поэт был нацелен на иное.

А спустя годы в стихотворении «Судьба», отнесённом в «Избранном» к периоду 1977–1988 гг., сделал судьбе прямой заказ: «Сбрось на землю сорок лет». Если б тот заказ был выполнен, Борис Примеров мог бы и поныне оставаться среди нас.

Но вернёмся во вторую половину 60-х.

Я благодарен автору статьи о студенте Примерове за многочисленные отрывки из дневников семинарских занятий. Мне они помогли вспомнить литинститутскую атмосферу той поры, споры о строчках и тенденциях. Мы не щадили друг друга, помня суворовскую заповедь: «Тяжело в учении – легко в бою». Если кому-то казалось, что товарища повело в неверном направлении, говорили об этом открыто, и даже преувеличивая опасность. Мне представляется, так можно расценить слова Диомида Костюрина по ходу второго семинарского обсуждения, что Примеров перенагрузил стихи «иконами и смертью». Тем более утрировал через год направление творчества своего сокурсника А.Третьяков: «Смерть и жизнь…» Даже смерть у меня впереди» – великолепные стихи. Это можно один раз сказать, но когда всё творчество сведено к этому, то это не поэзия».

Судя по статье, Вячеслав Огрызко неважно относится к этому оппоненту Примерова, но получается, что именно его мнение он положил в основу своего вывода: «Примеров, когда учился в Литинституте, самые сильные строки написал именно о смерти».

Мне представляется, что надёжнее всего судить о поэте непосредственно по стихам. И доверяться собственным впечатлениям.

Для меня Борис Примеров тех стартовых лет – это, прежде всего автор «Акации», «Сирени» (строки оттуда как раз цитировал Владимир Цыбин), «Густой гармошки садового месяца» и таких вот просто колдовских строк:

За столом голубого июля

Бородатые ветры сидят…

Жадно жаркая осока

Пьёт журчание стрекоз…

Крыльями взмахнут баяны

И ударят в небеса…

И там же незабываемое и труднообъяснимое –

Ах ты, мать моя, поляна!

И курносый соловей!

К этим строкам ни с какой логикой не подступишься.

По иному воспринимается бесспорное – «У меня даже смерть впереди». Здесь нет так называемых художественных средств, подобно тому, как нет их и в пушкинском – «Как дай вам бог любимой быть другим». Сила подобных стихов в неожиданном повороте мысли, в непредсказуемой направленности чувств. Но Борис Примеров очень редко, как мне кажется, работал в таком ключе. Выстраивание красивых, безукоризненных речевых оборотов – не его стихия, хотя и это ему удаётся. Но куда естественней он ощущает себя на лирическом разливе, не сдерживаемом никакими рациональными берегами. Не случайно у него родилось стихотворение во славу междометий – без «ах» и «ух» ему не хватало бы размаха. И руководитель институтского семинара поэт Сергей Смирнов очень точно подметил «вулканность души» Бориса Примерова.

О том, чем пробуждается стихотворный вулкан, сам поэт сказал ещё названием первой своей книги – «Синевой разбуженное слово». Именно синевой, а не каким-нибудь замогильным мраком.

Позднее было заявлено: «Нащупал я важную тему: земля». Ещё в одном стихотворении чернозём родной степи Борис Примеров сравнивает с чёрной розой, а уж роза у него «цвела, чтобы все жизнелюбы запели про жаркую быль». И в этом хоре жизнелюбов голос выходца из песенного донского края не затеряется, и вообще он не заглохнет.

Книга, изданная к 75-летию со дня рождения поэта, названа по его строке – «И нецелованным умру я». Казалось бы, опять про смерть. Но в своеобразном поэтическом мире Примерова смерть – это просто одна из частей жизненного цикла и не обязательно последняя. Вспомним, например, как заканчивается стихотворение «День вишни».

Я помню день.

В нём посадил я вишню.

И вот она меня пережила.

Заметьте, не «переживёт», а «пережила». Кто это говорит? У Примерова бывает и ещё более благоприятный вариант – «А, может, вовсе не умру».

Но я бы предложил ещё присмотреться к слову «нецелованным». С одной стороны, в нём можно увидеть и некое предсказание подробностей личной судьбы. А с другой стороны, оно и с отрицательной приставкой входит в очень распространённое в стихах Бориса Примерова семейство слов, так или иначе связанных с «поцелуем». Можно было бы привести несколько десятков «поцелуйных» строк, но ограничусь одним ярким образом.

Жарко Дон целует прямо в губы

Поле, подбежавшее к нему.

Вот на чём, прежде всего, строится поэтика Бориса Примерова, определившая его очень видное место в ряду русских лириков второй половины ХХ века.

Юрий ПЕТРУНИН

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.