Василий Шукшин в «Литературной России»

№ 2014 / 40, 23.02.2015

Я работаю в еженедельнике «Литературная Россия», у меня в кабинете есть железный стеллаж, а на нём переплетённые подшивки нашей газеты. Начиная с января 1963 года

Я работаю в еженедельнике «Литературная Россия», у меня в кабинете есть железный стеллаж, а на нём переплетённые подшивки нашей газеты. Начиная с января 1963 года по нынешнее время. Красные, синие, серые, зелёные обложки. Полвека, поколение за поколением, кто-то из сотрудников собирал номера за год и нёс в переплётную мастерскую. И получался широченный фолиант, который клали на железный стеллаж…

Василий Шукшин, 1964 год
 

Говорят, номер газеты живёт один день. Вообще-то, верно. Но что-то из одного, или из трёх, из десяти номеров литературного издания обязательно попадает в чью-то книгу прозы, стихотворений, статей. Бывает, исследователь или любитель литературы открывает фолиант, чтобы ощутить, как выглядел литературный процесс тридцать, пятьдесят лет назад, чем было окружено, каким шрифтом напечатано впервые так понравившееся в книге произведение.

Я часто листаю старые подшивки «ЛР». Это интересное и полезное занятие. Но иногда становится жутковато. Когда видишь, например, с примечанием «молодой писатель», «начинающий автор» имена Евгения Носова, Василия Белова («даровитый поэт»), Юрия Казакова, Юрия Куранова, Бориса Екимова, Андрея Битова… В этих папках и дебютные произведения многих замечательных писателей, и некрологи… Летопись жизни и творчества сотен и сотен…

Участвуя больше десяти лет в создании номеров «Литературной России», я вижу, что часто номер собирается в спешке, торопливо, кажется, небрежно. Газета есть газета. Но проходит время, и оказывается, что большинство номеров имеет свой внутренний сюжет, который связан с сюжетом годовой подшивки, а тот в свою очередь – с историческим сюжетом самой «Литературной России».

Есть и сюжеты отдельных писателей. Например, сюжет Валентина Распутина. Вот номер 37 от 10 сентября 1965 года. Рассказ «Я забыл спросить у Лёшки…», опубликованный под «шапкой» «К Читинскому семинару молодых писателей». Первая публикация в центральном издании, ещё до того, как один из ведущих семинара, писатель Владимир Чивилихин «открыл» Распутина стране, по телефону продиктовав в редакцию «Комсомольской правды» рассказ «Ветер ищет тебя».

Потом в «ЛР» появились такие шедевры Валентина Распутина как «Василий и Василиса», «Уроки французского», была опубликована программная статья «сибирской стенки» «Молодая Сибирь и молодой писатель», одним из авторов которой был Распутин. Он писал предисловия к рассказам дебютантов, статьи, очерки для нашей газеты, беседовал с нашими журналистами…

Или сюжет Александра Проханова, которого широкому читателю открыла именно «Литературная Россия» ровно полвека назад, в 1964 году.

Спустя много лет (в январе 2008-го) Проханов скажет: «Газета «Литературная Россия» стала моей альма-матер. Она трижды (имеются в виду публикации рассказа «Тимофей», очерка «Свадьба» и статьи «Трагедия центризма». – Р.С.) врывалась в мою жизнь кардинально меняя всю судьбу. Не исключено и четвёртое возвращение в «ЛР». Возможно, я напечатаю в ней своё литературное и политическое завещание и свои заповеди».

Прохановских публикаций в «ЛР», конечно, не три, а куда больше. Причём, порой они совершенно разные по темам, слогу. Иногда и не верится, что это написано тем Александром Андреевичем, каким большинство из нас его знает…

Мне, кстати, удивительно было увидеть в редакционном предисловии к рассказу «Тимофей» такие слова: «Впервые рассказы А. Проханова появились в газете «Тувинская правда». Я знал, что в начале 60-х Проханов участвовал в геологической партии в моей родной Туве, но то что там он дебютировал как прозаик… Вспомнился двухэтажный белёный домишко в центре Кызыла, где размещалась «Тувинская правда», представился молодой, черноволосый парень, взбегающий по ступенькам крыльца. Одет в штормовку, резиновые сапоги, в рюкзаке листочки с рассказами. Наверняка написанными от руки…

Позже, уже в 80-е, в «Литературной России» появится прохановский рассказ «Табун». Страшный рассказ, ужасающий. В нём всплыло то, что когда-то увидел Александр Проханов в Туве…

О многих и многих писателях, публиковавшихся и публикующихся в «ЛР» хочется говорить подробно. Но сегодня начнём изучать «шукшинский сюжет».

В ноябре 1964 года «Литературной Россией» была напечатана статья Василия Макаровича «Как я понимаю рассказ» (первая публикация в нашей газете и первое его публицистическое произведение), а в июне 1974 года, за три месяца до смерти, вышла повесть «Энергичные люди».

Что было между этими датами, я попытался проследить, листая подшивки «ЛР».

---

 

ДЕСЯТЬ ЛЕТ

1964

 

Думаю, не будет преувеличением сказать, что начало известности Шукшина-писателя положила бурная дискуссия под названием «Разговор пойдёт о рассказе», состоявшаяся в июне – декабре 1964 года на страницах «Литературной России». В центре этой дискуссии поначалу оказались два шукшинских рассказа «Стёпкина любовь» и «Племянник главбуха», но затем она разрослась до отстаивания разными критиками и писателями своего понимания этого жанра и спора о том, что же такое искусство.

В сентябре газета опубликовала статью Вадима Кожинова «Язык искусства», в которой были слова: «…в рассказе («Стёпкина лювь» – Р.С.) есть дыхание подлинного искусства. А это уже очень много». А в ноябре свет увидела статья самого «виновника спора» – «Как я понимаю рассказ»… Впрочем, об этом позже.

Нельзя сказать, что до этого о Василие Шукшине критика молчала. Были отклики на публикации его рассказов в толстых журналах «Октябрь», «Новый мир» и «Молодая гвардия», рецензии на первую книгу «Сельские жители», изданную в середине 1963 года.

Упоминали о Шукшине и в «ЛР». Уже во втором номере 1963 года от 11 января в статье Лидии Фоменко «Большие ожидания. Заметки о художественной прозе 1962 года» можно встретить фамилию Шукшина. Правда, через запятую: «Интересны ведь произведения Юлиана Семёнова и Василия Шукшина. Увлекают, заставляют думать и спорить повести Василия Аксёнова. Не так уж молод Владимир Тендряков, но он свеж и самобытен».

Но упоминания и даже рецензии вряд ли могут обратить внимание широкого читателя на молодого автора. Нужно нечто большее. Как говаривал Виссарион Белинский: «Шум, конечно, не всегда одно и то же с славою, но без шуму нет славы». А в начале 60-х, когда входил в литературу Шукшин, шум в ней стоял неимоверный, и усилить его новым именем становилось всё сложнее. Тем более, как это ни странно сегодня кажется, новому писателю с «сибирской темой». Но листая газеты, видишь, что о Сибири тогда писали необычайно много – десятки и десятки рассказов и очерков о стройках, природе, сибирских деревнях; десятки рецензий и аннотаций на книги с практически одинаковыми названиями – «Сибирь», «Люди Сибири», «Сибиряки», «Сибирские повести»… Да, обратить внимание на автора маленькой книжки с «сибирскими рассказами» было тогда непросто.

Я не знаю, каковы были эстетические, идеологические взгляды сотрудника отдела критики «Литературной России» Генриха Митина, но он (достаточно молодой в то время человек), судя по всему, был в газете штатным полемистом – не раз на протяжении 60-х именно с его подачи возникали горячие споры. А это дело, устраивать дискуссии, – непростое.

Большинство критиков так устроены, что выражают своё суждение о том или ином произведении как истину. Они правы: сомневаясь, не стоит судить. А вот задача сотрудников литературной периодики – побудить критиков к спору. Сколько бы мы ни ухмылялись над древним афоризмом «в споре рождается истина», всё же он верен хотя бы в том, что благодаря спорам, полемикам литература движется дальше.

С давних пор русская литература делилась на условных славянофилов и условных западников, новаторов и традиционалистов, и между ними шёл спор. Из XVIII века в XIX-й, из XIX-го в XX-й… Этим спором и обновлялась литература. Страшно стало, когда в середине 90-х он оборвался. Условные славянофилы зажили в своём кругу, условные западники – в своём. Перестали обращать друг на друга внимания. Ведь даже в брани есть опасность невольного признания. Когда-то, к примеру, Фаддей Булгарин ругнулся на сторонников Белинского: «Натуральная школа», – и возник под этим названием целый период русской литературы; решила оскорбить Проханова Алла Латынина «соловьём генштаба», а получилась наиточнейшая, без всякого негатива, характеристика Александра Андреевича… В итоге оба лагеря предпочли брани незамечание.

К счастью для литературы, полемики, споры, дискуссии возобновились в начале 00-х. А сейчас, в начале 10-х, редкий номер большинства толстых журналов, «Литературной газеты», «Литературной России» обходится без них.

Генрих Митин не остался в первом ряду отечественной литературной критики, но он умел устраивать литературные если не бури, то вихри. Пострадавших от них я не нашёл (пока?), а вот поднятых, ставших заметными, наверняка есть немало… Впрочем, наверняка немало и обиженных, но кто из критиков, а тем более организаторов литпроцесса таковых не имеет?..

Первую дискуссию о рассказах Шукшина Митин, по всей видимости, попытался затеять в № 50 (13 декабря) 1963 года, опубликовав свою огромную (две полосы петитом) статью «Закон есть закон» под рубрикой «О мастерстве новеллиста».

Конечно, статья посвящена не только шукшинскому рассказу «Стёпкина любовь» (разбираются также рассказы А. Порохнякова, Бориса Бедного, С. Бунькова), но о «Стёпкиной любви», даже с негативным оттенком, написано так вкусно, цитаты так сочны, что хочется скорее найти рассказ и прочесть. (Не буду утверждать, что Генрих Митин хотел устроить шум именно вокруг имени Шукшина, но «Стёпкина любовь» очень располагала к спору. В этом, внешне очень простом рассказе, почти анекдоте, вообще есть какая-то загадка. Вот, например, почему проигравшего короткую борьбу за Эллу, «культурного» парня зовут так же, как автора – Василий (Васька)? Быть может, такой же случай произошёл в жизни самого Василия Макаровича (он был директором школы в родном селе, считался местным грамотеем) и, написав рассказ, таким образом Шукшин пытался излечиться от той любовной неудачи?)

Митин сравнивает сцену стёпкиного предложения Эллочке выйти за него замуж со сходным эпизодом из пьесы Арбузова «Иркутская история». Сравнение не в пользу шукшинского рассказа, хотя автор, кажется, не ради приличия отмечает: «Оба автора как художники чрезвычайно талантливы». А далее следует пресловутое «но»: «Но между их произведениями – пропасть».

Критик не соглашается с тем, как автор показывает выбор Эллочки между ухаживающим за ней, но «колеблющимся» Васькой и решительным, но малознакомым Стёпкой. «Неумение в данном случае выделить существенное, закономерное и в этом смысле типическое, – делает вывод Митин, – означает поверхностность взгляда и приводит не только к снижению эстетической ценности рассказа, но и к тому, что читатель рассказа вряд ли согласится с лирической авторской оценкой происходящего».

Как покажет время, этот, по мнению критика, «минус» станет основным приёмом Шукшина. Не только Шукшина-писателя, но и режиссёра, актёра. Потому-то мы и возвращаемся к его прозе, фильмам… И этот Стёпка, он ведь не так прост, и не так счастлива, как мы догадываемся, с таким человеком будет жизнь Эллочки, если дело действительно дойдёт до свадьбы…

Статья Митина «Закон есть закон» не породила дискуссии. Может быть, сам её тон был чрезмерно наставительный, не предполагающий возражений, или не появилось ещё у начинающего писателя Шукшина горячих поклонников и заступников.

Вторая попытка затеять шум вокруг шукшинской прозы была подготовлена куда тщательней. Статью Генриха Митина «Любви порывы» (№ 25, 1964) предварял так называемый редакционный врез, призывающий к дискуссии, а также была помещена анкета, по всей вероятности, для того, чтобы облегчить поиск формы для высказывания… Формально темой дискуссии послужили, конечно, не рассказы Шукшина, а вообще проблема жанра рассказа («Разговор пойдёт о рассказе» гласил заголовок), но Митин задал тон, вновь обратившись главным образок к «Стёпкиной любви» (теперь рассказ разбирался детально, с массой выводов), и большинству включившихся в спор, пришлось или спорить с Митиным, или соглашаться с ним по поводу именно Шукшина. И эта тактика, как мы увидим, дала поразительные результаты.

Статья «Любви порывы…» очевидно полемична. Это чувствуется с первых абзацев: «Есть в развитии сегодняшней новеллы свои противоречия. Вот одно из них: некоторые новеллисты, даже очень талантливые, казалось бы, делающие безупречные вещи, подчас не утруждают себя тщательным анализом вылепленных характеров.

Разумеется, не нужно «выдувать» из рассказа повесть, но ведь особенно ценен тот анализ, который шахматисты называют «домашним». Пусть его не знает читатель, пусть в самом рассказе от него и следа не осталось, но он тем не менее был проделан, и рассказ «разыгран» по нему.

Порою художник отдаёт предпочтение порыву, вдохновению. Понимание же изображаемого отступает на второй план. То есть художник будто бы «пашет», а что произрастёт на его пашне, – это вроде бы не его дело.

Но это означает, что перед нами не очень глубокая вспашка. Лепка образа по памяти чувств, без должной поверки мыслью. Необходимы точность, нравственная зоркость – последняя определяет «потолок» рассказов, даже если они написаны неоспоримо талантливыми писателями, ну, например, Андреем Битовым, Борисом Евгеньевым, Глебом Горышиным, Василием Шукшиным…

Эти новеллисты смело берутся за самую «избитую» тему, самую вечную. Но их «почему-то» интересно читать! И с ними «почему-то» интересно спорить! Почему же?!»

Любопытный ход мысли, правда? И сразу же хочется возразить автору по нескольким пунктам. Про «вспашку», например, про «потолок»…

Полемика продолжалась более полугода, в ней приняли участие десятки писателей, критиков, а также артисты, шофёра, учителя, военнослужащие… Остановимся на откликах, корторые интересны нам в связи с «шукшинским сюжетом».

В № 29 появилась статья Якова Эльсберга «Два стиля». В ней можно найти не только интересные мысли об особенностях ранней прозы Шукшина, но и, что важнее, сбывшиеся прогнозы и, видимо, услышанные писателем советы. Кстати, Эльсбергом расширен и «ассортимент» шукшинских рассказов – здесь анализируются и «Воскресная тоска», и «Критики», и «Одни».

Несколько коротких цитат (оценивать и комментировать их не буду, так как это суждения человека, знающего Шукшина по десятку-другому рассказов и пяти-шести ролям, сыгранным им в кино, я же поневоле сужу о раннем Шукшине, зная его громадное и разнообразное творческое наследие).

Итак, что писал Эльсберг пятьдесят лет назад:

«Переходя от Куранова (одним из героев дискуссии стал Юрий Куранов – P.С.) к Шукшину, мы из сферы «тёплой и ясной музыки», выразительной, но приглушённой лирики переносимся в мир ярких красок, в котором живут резко очерченные и решительно действующие люди; здесь нет плавности и недосказанности, характеристики лаконичны и броски, рассказы фабульны и динамичны. Патроны рвутся».

«Голос автора (другое дело – его интонации) не играет у Шукшина сколько-нибудь существенной роли, он любит предоставлять слово своим героям сибирякам, а они весь приверженны к сочным диалектизмам и кудряво индивидуализированным (но убедительным) словесным формам».

«Характерная и очень важная черта рассказов Шукшина заключается в том, что в них острые драматические конфликты освещены умным и весёлым юмором. Это не только юмор самого Шукшина, но и всех его любимых героев, юмор нашей повседневной жизни.

Герои Шукшина не без юмора – и последний приобретает грустный оттенок – относятся к собственным жизненным ошибкам и, даже совершая едва ли не героические поступки, не теряют этого юмора и отнюдь не склонны восхищаться собой.< …>

Но что Шукшин порой действительно делает излишний упор на комических элементах рассказа, показывают его «Критики», где драматическая тема – невнимание и грубость в «культурной» советской семье по отношению к старому, много повидавшему, хорошему и умному человеку – до известной степени заслонена и ослаблена чрезмерно развёрнутыми и ставшими самостоятельными комическими мотивами. Сочетание драматизма с юмором – трудная задача, с которой Шукшин хорошо справляется в ряде своих рассказов. Но сама логика его творчества требует новых, более богатых и многосторонних решений в этой области, усиливающих, а не ослабляющих драматическое напряжение рассказов, что отнюдь не исключает, разумеется, создания и рассказов-юморесок».

Коротко отвлекусь от дискуссии «Разговор пойдёт о рассказе».

Буквально в следующем после статьи Эльсберга номере «ЛР» появилась рецензия на фильм Шукшина «Живёт такой парень» Михаила Берестинского, названная, без затей, так же, как фильм.

Во многих статьях о Шукшине, в различных справочниках написано, что «Живёт такой парень» вышел на экраны в сентябре 1964 года. Но Берестинский сообщает о киносеансах, зрителях, «покидающих зал с доброй улыбкой». А рецензия вышла 24 июля…

Михаил Берестинский пишет о фильме с восторгом, вот так отзывается о главном герое – шофёре Пашке Колокольникове, роль которого сыграл Леонид Куравлёв:

«Всей логикой образа мы убеждены в том, что Пашка – плоть от плоти, кровь от крови наш человек, с ним хочется быть всюду – на целине, на дрейфующей льдине, в партизанском отряде, бродить по неизведанным тропам и просто жить под одной кровлей. Ибо там, где Паша, сразу становится как-то светлее, теплее, веселее. При этом наш герой отнюдь не балагур, не затейник. Он склонен к сложному мышлению и даже некоторым философским обобщениям».

Вот ещё любопытная цитата: «Картина получилась подлинно партийная и тенденциозно идейная. Каждым своим кадром она утверждает результаты труда партии, животворящую силу советского бытия, добро и правду наших будней, чистоту помыслов и радость вольного труда.

Вместе с тем фильм Шукшина вовсе не идиллический и беззлобный. В картине есть острая издёвка над тем, что заслуживает презрения и осмеяния».

Завершает рецензию автор такими словами: «Живёт такой парень. Зовут его Василий, по фамилии Шукшин. И очень радостно, что он среди нас».

После такого не верится, что судьба дебютного фильма Шукшина была не очень-то гладкой, а оценки порой полярно противоположными.

Но вернусь к дискуссии.

В номере от 7 августа была напечатана статья Льва Аннинского «Нечто о состязании жанров». Позже Лев Александрович станет одним из главных знатоков и защитников творчества писателя (хотя бывала и острая критика), комментатором его собраний сочинений. И эта статья в «ЛР» – подход Аннинского к изучению шукшинской прозы.

Процитирую, по-моему, важный аргумент в защиту не только рассказа «Стёпкина любовь», но и вообще рассказа как жанра:

«Если бы Шукшин, по совету Митина, стал прослеживать виновников старомодного сватовства, если бы он искал причины Стёпкиной невоспитанности в условиях его детства, которые в свою очередь были следствием скудости послевоенной деревни, а скудость эта в свою очередь… Если бы Шукшин взялся прослеживать – нет! – если бы он просто верил в то, что широкий и детерминированный социальный фон объяснит ему его внутренний вопрос, Шукшин, наверное, стал бы строить роман. Но в том-то и дело, что не проблема культурной отсталости Стёпки занимает его. Шукшин ждёт лишь момента, когда проявится правда… Он ставит молодых героев в уродливую старомоднейшую ситуацию сватовства и… глядит им в глаза. И вот вопреки всей этой старомодности любовь вспыхивает в их глазах. Шукшину этого достаточно – рассказ решён».

А вот ещё одна цитата – о кризисе романного жанра:

«Романы теперь пишут в новеллах. Новеллы по ассоциации нижутся на лирический призрачный стержень. Кинематографисты клянутся, что без монтажа кусков прозаики не могли бы создать современной прозы. Куски, кусочки… Вместо плавного рисунка, вместо объёма – мозаика: яркие, локальные подробности-монолиты. Боятся искусственных, разветвлённых сюжетных связей, рубят их, хотят вернуть эпизоду первоначальную достоверность». Словно сегодня написано!

В ходе той дискуссии мне не встретились однозначно отрицательные суждения о Шукшине и его рассказах. Но на фоне положительных отзывов выделяется статья Вадима Кожинова «Язык искусства» (№ 39 от 25 сентября), пропевшего Шукшину и его «Стёпкиной любви» настоящий гимн.

Вот слова из первого же абзаца: «Мне очень нравится этот рассказ. Мне кажется, что он принадлежит к настоящему искусству. А как полагал Лев Толстой – едва ли он сильно преуменьшил – к подлинному искусству из числа создаваемых произведений принадлежит лишь одно из ста тысяч».

Далее Вадим Валерианович объясняет, почему считает «Стёпкину любовь» произведением искусства.

«На мой взгляд, критик (речь о Генрихе Митине. – Р.С.) вообще не анализирует рассказ как художественное произведение. Он разбирает его как некий очерк, как своего рода информацию о жизненном происшествии. И очень знаменательно, что сам Г. Митин как бы оправдывает себя, говоря о рассказах типа «Стёпкиной любви»: «Это даже не рассказы, а то, что в живописи называют этюдами с натуры. Но этюды, это ещё не картины», то есть не художественные произведения в собственном смысле.

<…> В рассказе Шукшина, по-моему, есть тот художественный смысл, который даёт основание назвать «Стёпкину любовь» рассказом в подлинном смысле. Но этот смысл не высказан открыто и прямо. Язык как таковой – это, по сути дела, лишь внешняя оболочка рассказа. В «художественном» рассказе всегда есть ещё другой «язык» – язык искусства. И то, что сказано на этом «языке», не совпадает, а нередко даже противоречит тому, что говорит внешнее, лежащее на поверхности сочетание фактов и фраз. <…>

Пытаясь кратко передать суть рассказа, Г.Митин пишет:

«К Эллочке пришёл Степан, готовый отдать ей свою душу (в смысле – жениться), и Эллочка выставила вон… интеллигентного и любимого Ваську».

Если взять чисто внешнюю ситуацию рассказа, можно в конце концов дать и такую «трактовку». Но для передачи подлинного смысла придётся поменять местами несколько слов, отчего совершенно изменится всё существо дела. Нужно сказать: «готовый жениться (в смысле – отдать ей свою душу)», а не наоборот. А это нечто прямо противоположное.

Г.Митин пишет, что раз Элла «приняла предложение Степана – значит прав оказался дед на печи» <…>. Нет, прав оказался сам Степан, прав по простой, но бессмертной причине: кто любит, тот прав, в какой бы форме ни выступала его любовь. Любовь мудро изберёт именно ту, которая необходима.

Вот что говорит рассказ «Стёпкина любовь» на своём художественном языке. И по-моему, всё это правдиво, глубоко, добро».

И заканчивает свою статью Кожинов так: «Я вовсе не хочу сказать, что рассказ Шукшина – некое совершенство. Я бы мог указать в нём немало слабостей, шероховатостей, просчётов. Я хочу сказать лишь одно: в рассказе есть дыхание подлинного искусства. А это уже очень много».

Примечательна статья Кожинова ещё и тем, что здесь взят под защиту обряд сватовства. И это в годы хрущёвских гонений на религию.

«…Если внимательно вчитаться в рассказ, ясно, что любовь Степана возвращает ветхой и неизбежно комичной форме обряда какую-то правду и своеобразное величие. И потому режущей неуместностью звучат теперь похохатывания, и слова Васьки, и даже его шевеление на стуле. И девушка сразу вдруг понимает, и что за человек Степан, и как он её любит».

 

Илл. Ильи Глазунова к фрагменту романа «Любавины»

 

А почти через два месяца после статьи Кожинова в дискуссию включился и сам Василий Шукшин. В № 40 от 20 ноября была опубликована его статья «Как я понимаю рассказ». Скорее, это не статья – так живо она написана, – а маленький очерк.

«Как я понимаю рассказ» после смерти Василия Макаровича был издан во многих его книгах, обязательно включается в собрания сочинений, поэтому много цитировать не стану.

Шукшин отстаивает за рассказом право передать ситуацию без излишних подробностей. И сам же задаётся вопросами: «Ну, а вывод авторский? А отношение? А стиль автора? А никто и не покушается ни на вывод, ни на смысл, ни на стиль. Попробуйте без всякого отношения пересказать любую историю – не выйдет. А выйдет без отношения, так это тоже будет отношение, и этому тоже найдётся какое-нибудь определение, какой-нибудь «равнодушный реализм».< …>

Мастерство есть мастерство, и дело это наживное. И если бы писатель-рассказчик не сразу делал (старался делать) это главным в своей работе, а если главным оставалась его жизнь, то, что он видел и запомнил, хорошее и плохое, а мастерство бы потом приложилось к этому, получился бы писатель неповторимый, ни на кого не похожий».

Этот свой писательский идеал и пытался достичь сам Шукшин…

Кстати, выше я упоминал афоризм: «В споре рождается истина». Ниже – его опровержение.

«Как я понимаю рассказ» занимает чуть больше половины полосы. К нему подвёрстана статья писателя Анатолия Знаменского «Если бы виноделы…», в которой после публикаций Аннинского, Кожинова он вопрошает:

«Отличные рассказы умеет писать молодой, но уже признанный новеллист Василий Шукшин. Трудно удержаться, чтобы не упомянуть здесь его «Далёкие зимние вечера» – маленькое чудо в прозе. Но вот он написал рассказ «Стёпкина любовь», и даже критики (искушённый народ!) растерялись, заспорили: о чём этот рассказ?

И в самом деле – о чём? Откуда такое нежелание высказаться до конца, проявить своё авторское отношение к происходящему? Эскизно-этюдное спокойствие – не уход ли это от жизни, хотя и своеобразный?»

Ответить на эти свои вопросы, поразмышлять Знаменский не берётся…

Дискуссия завершилась в последнем, 52-м, номере «ЛР» за 1964 год редакционной статьёй «Анкета. Полемика. Итоги», в которой анализировались опубликованные статьи, давалось краткое содержание некоторых из них. В конце говорилось, что «продолжение следует». И действительно, в истории «Литературной России» ещё не раз возникали споры о жанре рассказа, об авторах рассказов. В том числе спорили и о Шукшине.

 

 

1965

 

Словно испугавшись того, что молодому автору уделено так много внимания, «ЛР» почти на полгода о Шукшине забыла.

В № 23 за 4 июня в рубрике «Журналы в июне» появилось более чем лаконичное сообщение о планах «Сибирских огней»: «Начинает печататься роман В. Шукшина «Любавины» (о становлении Советской власти в одном из сёл Алтая)».

И следом на протяжении нескольких недель – анонсы: «Читайте в следующих номерах: …главы из новых романов…» В числе авторов и имя Василия Шукшина.

Наконец в № 29 (16 июля) появилось «На покосе», «Глава из романа «Любавины». Полторы газетные полосы, хотя тогдашним классикам под «главы» и рассказы давали и по четыре.

Выбран один из самых лирических, безобидных кусков романа… Интересно, сам ли автор выбирал или кто-то из редакции?..

«На покосе» украшен иллюстрацией Ильи Глазунова: девушка и парень на фоне леса. Парень очень похож на Шукшина…

До сих пор в «Литературной России» сохранилась традиция публиковать главы из больших произведений. Но редко когда удаётся уговорить автора написать нечто вроде вступления, предисловия. Шукшинский отрывок сопровождает авторское признание:

«Отдавая роман на суд читателя, испытываю страх. Оторопь берёт. Я, наверно, не одинок в этом качестве испугавшегося перед суровым и праведным судом, но чувство это, знакомое другим, мной овладело впервые, и у меня не хватило мужества в этом не признаться.

Это первая большая работа: роман. Я подумал, что, может быть, я, крестьянин по роду, сумею рассказать о жизни советского крестьянства, начав свой рассказ где-то от начала двадцатых годов и дальше…

1922-й год. Нэп – рискованное, умное, смелое ленинское дело. Город – это более или менее известно. А 22-й год – глухая сибирская деревня… Ещё живут и властвуют законы, сложившиеся веками. Ещё законы, которые принесла и продиктовала новая власть, Советская, не обрели могущества, силы, жестокой справедливости.

Мне хотелось рассказать об одной крепкой сибирской семье, которая силой напластования частнособственнических инстинктов была вовлечена в прямую и открытую борьбу с Новым – с новым предложением организовать жизнь иначе. И она погибла. Семья Любавиных. Вся. Иначе не могло быть. За пролетарским посланцем Кузьмой Родионовым, который победил их, стоял класс более культурный, думающий, взваливший на свои плечи заботу о судьбе страны.

Полностью роман печатается в журнале «Сибирские огни».

Любопытно, что в комментариях к роману в собраниях сочинений, в книге «Тесно жить» («Зебра Е», 2008 год) это вступление Шукшина, со ссылкой на первую публикацию в «ЛР», не совпадает с вот этим приведённым мной текстом. Есть стилистические и пунктуационные различия, а главное, в газетной публикации нет двух абзацев. Один из них, на мой взгляд, важен:

«У меня есть тайная мысль: экранизировать его. Но прежде хотелось бы узнать мнение читателя о нём. Можно сдуру ухлопать огромные средства, время, силы – а произведение искусства не случится, ибо не было к тому оснований. И вот такая просьба: посоветуйте, скажите как-нибудь, надо это делать или нет?..»

Видимо, комментаторы и составители пользовались сохранившимся текстом из архива писателя, а при публикации в «ЛР» он был сокращён… Вообще Шукшин здесь очень доверителен. Он не скрывает, что сомневается, что «испытывает страх». Это было (да и остаётся) непринято: герои могут сомневаться, бояться, а писатель должен быть твёрдым, определившимся.

(Роман, стоит упомянуть, был экранизирован в 1971 году, но без участия Шукшина.)

Наверное, Шукшин «испытывал страх» не только потому, что «Любавины» были его «первой большой работой».

Здесь хочется отвлечься и подумать о том, зачем Шукшин написал и долго (на протяжении нескольких лет) пытался добиться публикации «Любавиных». Уточню, первой книги романа, потому что вторая, рассказывающая о жизни уцелевших и новых героев уже в конце 50-х, была обнаружена в архиве писателя через много лет после его смерти и опубликована в 1987 году. То есть, Шукшин вторую книгу не выносил на суд публики, став известным и популярным, а первую ему нужно было напечатать обязательно…

Наверняка дело здесь не только в желании издать «большое» после череды рассказов, и не в гонораре (хотя он был Шукшину в то время особенно нужен), и даже не в потребности «разобраться с прошлым» (не случайно одного из героев, погибшего в войне старого и нового миров зовут так же, как и расстрелянного в 1933 году отца Шукшина, Макаром) а, по-моему, в том, в первую очередь, что писатель стремился сменить интонацию.

Есть свидетельства – Шукшин писал «Любавиных» с конца 50-х годов. То есть, ещё до того, как стал выдавать порции тех рассказов, что расходились по журналам. И, опять же по свидетельству современников, Шукшин был похож на героев тех своих рассказов – речью, поведением, юморком. Это стало на годы его надёжной маской «простачка» и балагура. Никто (или – почти никто) не знал, что в душе этого простачка. Что в его прошлом, в прошлом его семьи.

В «Любавиных» Шукшин и попытался предстать перед людьми со своим тяжёлым багажом. Дать понять читателям: у него есть что сказать, кроме как о деревенских простачках (чудики как тип ещё не возникли), залётных студентах. И расскажет он это другим языком, с другой интонацией…

На мой взгляд, роман «Любавины» (обе книги) – роман достаточно слабый. Это скорее попытка человеческого документа, замаскированного под беллетристику, чем произведение искусства. Говорить всю известную ему правду Шукшин не мог, поэтому «Любавины» влились в очень популярный в то время и, как показала история, почти бесплодный поток «сибирских эпопей». Эпопей того времени, когда «Сибирь Шишкова» была объявлена прошлым, а «Сибирь Распутина» ещё не вломилась в советскую литературу.

Вторая книга, вобравшая (или породившая?) сюжеты ряда рассказов и повестей Шукшина, осталась в дальнем ящике стола. И что интересно: сюжеты, которые воспринимаются нами в рассказах почти как юмористические, в этой второй книге «Любавиных» приобретают совсем другой окрас, другое значение, порой и другой смысл. Иначе окрашен и сюжет, известный нам по повести «Там, вдали». Повесть эта одна из самых беспросветных в творчестве Шукшина. В романе же дело обстоит не столь беспросветно, хотя заканчивается смертью отца непутёвой дочери. Но ощущения мрака нет. В этом, видимо, одно из главных различий жанров рассказа, романа, повести.

И вообще, это очень интересный и, кажется, непрояснённый вопрос, что было раньше – киноповесть «Живёт такой парень» (1964), повесть «Там, вдали» (1966) или вторая книга «Любавиных». Есть примеры, когда писатели разбивали неудавшиеся романы на несколько произведений или же собирали мелкие и уже опубликованные произведения в роман, но Шукшин создал такой лабиринт, по которому можно плутать очень долго…

Возвращаюсь к живой жизни 1965 года.

«Любавины» печатались в журнале «Сибирские огни» на протяжении четырёх месяцев. Вскоре после окончания публикации, в № 46 «ЛР» от 12 ноября, вышла большая (почти на полосу) рецензия В. Хабина под очень комплиментарным названием «Живёт такой художник».

В начале рецензии автор отмечает, что Шукшин хороший актёр, затем тепло отзывается о фильме «Живёт такой парень», уточняя, что герой рецензии не только режиссёр, но и сценарист картины, («О многих героях пишем порой мы, критики, что рождены они, мол, самой жизнью и вышли из народа. Но не о многих говорит зритель, что они вернулись в жизнь, вошли в народ. А паренёк с Алтая Пашка Колокольников, земляк режиссёра, сошёл с экрана к людям, чтоб будто невзначай – по потребности души – сеять доброе, требовательно доброе, человечески необходимое»), высоко оценивает рассказы Шукшина («Когда вышла книга рассказов Шукшина «Сельские жители», рецензенты писали, что, каким бы самобытным актёром или режиссёром её автор ни был, отныне литературная дорога будет главной в его жизни»). «И вот теперь, – завершает вступление В. Хабин, – Василий Шукшин «обзавёлся» романом».

Несколько примечательных цитат:

«…В романе «Любавины» проявилась поистине актёрская способность Шукшина «влезать в душу» то одному, то другому герою. И, минуя путь, так сказать, комментаторский, автор создаёт для читателя «эффект присутствия», позволяет ему рентгеноскопически ощущать всё, что движет человеком в каждый момент. Именно эта способность позволила тему, для нашей литературы не новую, раскрыть так, как предписывает современная эпоха».

«Для Шукшина «Любавины» – своего рода исторический роман: действие происходит в начале 20-х годов, за 6-7 лет до рождения автора».

«Писатель идёт наиболее трудным путём, показывая, как новизна общественных, этических отношений на селе резонирует внутри самого кулацкого «естества».

Есть у рецензента мелкие замечания. Например: «В стремлении сделать более звучным колорит сельской жизни Шукшин по неопытности, свойственной начинающим романистам, порой перенасыщает речь персонажей диссонирующими диалектными элементами, вульгаризмами. На это обратил внимание академик В.В. Виноградов в статье, недавно опубликованной «Литературной газетой».

(Ох уж эта борьба с диалектизмами в художественных произведениях, как она выхолостила нашу литературу!)

Впрочем, тут же Хабин берёт Шукшина под защиту: «Однако нельзя сказать, что «диалектно-натуралистический стиль» присущ всему диалогу в романе. Анализ текста показывает, что грубой примитивностью языка автором сознательно охарактеризован прежде всего мир Любавиных и что она не свойственна таким эмоционально чутким натурам, как, например, Марья или «городской» Кузьма. Стало быть, натуралистический подход к речевым характеристикам героев здесь не является всеохватывающей тенденцией».

Заканчивается рецензия советом: «Несомненно, при подготовке романа к отдельному изданию автору предстоит ещё серьёзная работа над текстом. И тогда появление Василия Шукшина в новой «ипостаси» будет ещё больше радовать читателя».

Автор рецензии наверняка не знал, что «Любавины» уже подписаны в печать в издательстве «Советский писатель».

О выходе книги сообщается в № 51 «ЛР» от 17 декабря под рубрикой «Новинки недели»:

«Если вы смотрели фильмы «Два Фёдора», «Алёнка» или «Мы, двое мужчин», то встречались с Василием Шукшиным – актёром. А кинокартину «Живёт такой парень» он поставил сам по собственному сценарию. Читатели знают писателя по сборнику рассказов «Сельские жители». Роман «Любавины» – первое крупное произведение В.Шукшина, в котором он остаётся верен деревенской теме, повествует о советской Сибири 20-х годов, о борьбе с кулачеством и бандитизмом.

340 стр. 30 000 экз. 67 коп.».

Есть и обложка: сухое, без листьев, дерево, корявыми буквами – «Василий Шукшин. Любавины».

Так закончился второй шукшинский год в «Литературной России».

Продолжение читайте в следующем номере

 

Роман СЕНЧИН