НОВАЯ ЖИЗНЬ ДЕДУШКИ КРЫЛОВА

№ 2015 / 18, 22.05.2015

По наводке одного уважаемого мною блогера прочитал вышедшую недавно в серии ЖЗЛ биографию баснописца Ивана Крылова. Этот поэт в сознании большинства читателей словно не имеет биографии. «Дедушка» Крылов словно растворился в баснях.

Да, слышали что-то про «Почту духов», и про то, что в детстве пережил осаду Оренбурга пугачёвцами. Но целостной картины не вырисовывается.

Иван Крылов до сих пор остаётся «непрочитанным» классиком. Заучивание в рамках школьного курса нескольких басен способно, скорее, оттолкнуть от него, чем помочь пониманию лукавого баснописца, бывшего крайне закрытым человеком, не любившим рассказывать о себе и о своих произведениях. Его место в нашем пантеоне отечественной классики неопределённо. Вроде бы статус «классика» незыблем, но классик классику – рознь. Есть классические авторы, давно потерявшие актуальность, чьи произведения пылятся на книжной полке, и есть вечно живые. По неофициальному счёту отношение к Крылову несколько снисходительное – как к автору для детей. Мол, не будет же нормальный взрослый читатель увлекаться побасёнками! А ведь это совсем неверное мнение. Сборник басен «Панчатантра» – крупнейшее достижение древней индийской литературы. Лафонтен – один из величайших классиков французской литературы. Мицкевич много работал в жанре басни.

Поэтому книгу Екатерины Цимбаевой я открыл с особенным интересом. Не могу сказать, чтобы она стала для меня разочарованием. Но и особенно удачной биографию также не назовёшь. С одной стороны – ясное и связное повествование – «первый» петербургский период, годы скитаний по России, пребывание в Риге. Всё это особенно интересно как свидетельство становления личности и долгих творческих и жизненных поисков автора бессмертных басен, который, как известно, только в сорокалетнем возрасте пришёл к своему истинному поприщу.

С другой, то, что в книге «субъективного» – авторские оценки и взгляды, вызывает порой удивление. Возможно, впрочем, это и было целью Цимбаевой. Вот пассаж относительно 1833 года – «только что у него был молодой Пушкин». Да Пушкину к тому времени оставалось жить уже три года, и он «молодым», особенно по рамкам того времени, когда люди рано и быстро взрослели, быть никак не мог! О житье Крылова в Прибалтике упоминается «непристойный рижский разгул»! Это в чинном-то лютеранском городе!?

В связи с полемикой с адмиралом Шишковым о Карамзине говорится, что он был «непривычный к флотской субординации». Но разве Шишков требовал или мог требовать от него субординации в сугубо писательских делах?! Замечательно остроумное и тонкое стихотворение Павла Шумахера о памятнике Крылову по мнению Цимбаевой – всего лишь «грубые и горькие слова… незначительного поэта Шумахера».

Важное событие в жизни Крылова – встреча с императрицей Екатериной II, занимает всего лишь абзац, который теряется в тексте. В книге нет ничего про императрицу, при которой начал литературную карьеру и был впервые оценён Крылов. А ведь можно было рассказать про её эстетические вкусы, политику в области словесности, взаимоотношениях двора и литераторов. Повествуя о годах жизни будущего баснописца в Новороссии в селе Казацком, автор не поясняет – а где именно находится это селение, в какой губернии?

Но ещё более странно было прочитать в книге следующее – «Он начал подражанием Лафонтену… Как человек, он был умнее Лафонтена; как философ, глубокомысленнее; как поэт несравненно выше его». Это типичное проявление национального зазнайства и ограниченности. Во-первых, чтобы так судить, надо в совершенстве знать французский язык. Лафонтен считается у себя на родине величайшим поэтом, и его место – выше, чем место Крылова в России. Для французов он стоит в одном ряду с Расином и Мольером, а у нас, всё-таки, Крылова в один ряд с Державиным и Лермонтовым, или даже с Пушкиным, не ставят. Для того, чтобы любить и ценить Крылова вовсе не нужно оплёвывать и принижать поэта чужого народа, с переводов которому наш баснописец начал, и пред гением которого преклонялся. Недаром автор даже не знала басни Лафонтена «Смерть и дровосек», которую Крылов перевёл как «Крестьянин и смерть» – де, мемуарист Жихарев название «переврал».

Кстати, и русским современникам и коллегам Крылова – баснописцам Дмитриеву и Измайлову, автор могла бы уделить больше места, и писать о них более уважительно, ибо его феномен лучше осознаётся на их фоне. Важно понять, что русская литература так богата, что Крыловым и Михалковым по части басни она не исчерпывается. Крылова необходимо осознавать не как единственного, а как одного из баснописцев.

Очень любопытны, но при этом весьма спорны филологические размышления Цимбаевой, к которым она обращается, рассказывая о попытках Крылова изучить греческий. «Древние языки существенно отличаются от современных… например, латынь. Свойственный ей своеобразный и нарочитый синтаксический хаос приводит к тому, что самый подробный анализ предложения часто не позволяет понять его смысл… И хотя по-латыни писали и говорили на протяжении Средневековья, а в научном обиходе России её использовали вплоть до М.В. Ломоносова… – это был не латинский язык, а использование латинских слов в современных по построению фразах. Греческий язык не столь сложен синтаксически, зато отличается архитрудной грамматикой. Требуется время, даже чтобы привыкнуть к внешнему виду его своеобразных букв. Неправильные глаголы имеют в нём шесть форм… Причём глаголы имеют три наклонения (в русском – два)». Автор, увлёкшись весьма странными теориями, забывает, что в русском наклонений три – изъявительное, повелительное, условное.

Дальше ещё интереснее – «Любители латыни, как правило, отличаются рациональным умом, крайне сдержанны в чувствах и их проявлениях, эмоционально суховаты – типичные интроверты… Любители греческого языка значительно более эмоциональны… иррациональны, живы в движениях и реакциях на окружающее – скорее, экстраверты».

Но в целом «Крылов» – книга, скорее, полезная. Любителям русской словесности она может служить подспорьем при обращении к жизни, да и творчеству Ивана Андреевича Крылова.

Максим АРТЕМЬЕВ