Eвгений Сидоров. ТИШИНЫ НЕ БУДЕТ

№ 1973 / 4, 28.05.2015

Заметки о «Дне поэзии–1972»

Интерес к ежегодным московским сборникам «День поэзии» стал за последнее время ослабевать. Тому есть серьёзные причины, и одна из них коренится в общем состоянии нашей сегодняшней русской поэзии. Действительно, если не иметь в виду отдельные высокие удачи, она словно бы застыла на перепутье, сделала передышку, чтобы набрать в грудь побольше воздуха, а куда повернёт и что скажет, – дело пока не слишком ясное для большинства читателей и критиков, за исключением, пожалуй, Вадима Кожинова, постоянного и ведущего автора последних «Дней поэзии». Три года назад он писал здесь, что «после целой эпохи обновления, ломки и сдвигов в поэтике, эпохи, начавшейся на рубеже двух столетий, поэзия как бы вновь вошла» в классическое русло, и воодушевлённо приветствовал это обращение к «неслыханной простоте». Ныне критик несколько повернулся: «Точка предельной простоты, – пишет он в «Дне поэзии–1972», – как мне представляется, уже пройдена поэзией в целом. «Усложнение» уже началось… Но я верю, что это «усложнение» даст другие плоды, чем ранее, что поэзия не будет забывать о главном, об исходном». Что такое «главное, исходное», в чём оно – В.Кожинов не отвечает и, отводя заранее упрёки в «туманности», ссылается на пример А.Блока, которому, как известно, тоже было не всегда просто формулировать некоторые свои заветные мысли. Так что светлее не стало, но впечатление какой-то диалектики и напряжённой работы критического духа произведено, что, собственно, и требовалось…

Стихи, напечатанные в новом «Дне поэзии» (главный редактор Станислав Куняев), живо и непринуждённо опровергают вольные парадоксы критической мысли. Стихи живут своей жизнью, они не укладываются в русло «сложности» или «простоты», не следуют регламентам «тихой» или «громкой» поэзии. Удача сборника определяется стилевым многообразием представленных в нём стихотворений, которые созданы поэтами хорошими и разными. Конечно, тенденции развития нашей сегодняшней лирики нуждаются в научном критическом освоении, но только не на пути отрицания одних форм в угоду другим. Попытка определить нынешний этап советской поэзии только как возвращение в классическое русло, как неприязнь формотворчества в поэтике – бедная попытка, по-сектантски не учитывающая богатые возможности современного стиха. Тем более что искусство не может жить одним отрицанием, а позитивные идейно-художественные ценности, принесённые новыми «классиками» на алтарь отечественной поэзии, как раз и есть наиболее уязвимый, спорный пункт этой полемической схемы. Её сторонники пытаются изучать развитие поэзии изолированно от социальных и эстетических процессов современности, и тогда на поверхности остаётся всё то же старое литературное противоборство: утилитаризм или духовность, журнализм или художественность и т. д. и т. п. При такой постановке вопроса сам процесс актуализации поэзии представляется чем-то весьма сомнительным, и тенденциозная линия великой русской лирики, у истоков которой стоял Некрасов, вольно или невольно компрометируется противопоставлением её Пушкину, что тоже не внове, но сейчас особенно модно…

Действительно, «ясная стройность словес», о которой с иронией пишет Давид Самойлов в стихотворении «Лёгкая сатира», опубликованном в «Дне поэзии–1972», мгновенно сделалась модой, причём модой агрессивной и шумной. Принципиальная «гармоничность» и «тишина» насаждались критическим громом и молниями. В этой атаке, где больше всех доставалось крупным поэтам «шумного» направления и первому среди них – Евгению Евтушенко, о поэзии думали всё же во вторую очередь, ибо главная забота заключалась в самоутверждении, в утолении жажды общественного и литературного признания. Парадокс в том, что поэты, активно отрицающие публицистику и журнализм, наиболее последовательно и полно проявили себя именно в публицистике и журнализме, но отнюдь не в поэзии. Дело застопорилось, скучная простота прописей, пасторальная бессодержательность тем скорее разоблачили себя, чем проще и незатейливей была форма стихотворения: вот вам и итог: «усложнение» уже началось…

***

Откроем «День поэзии–1972» и перелистаем его страницы…

Строгая муза Ярослава Смелякова, не давно ушедшего от нас, продолжает свою работу, соединяя в поэтическом усилии высоту торжественного тона с упрямой резкостью умудрённого опытом мастерового человека. Её гордый, открытый демократизм приобрёл в последние годы новую глубину, усложнился чувством истории, поэзия Смелякова стала драматичнее, и как результат пришла новая, выстраданная гармония, ещё таящая в себе черты противоречий. «Сотрудницы ЦЧУ» и «Поздняя благодарность» – два полюса поздней смеляковской лирики. Достаточно этих двух стихотворений, чтобы понять, какого большого поэта мы потеряли.

Цикл Смелякова можно считать тем необходимым центром сборника, который обозначает высоту гражданских устремлений современной советской поэзии. Поэты многих национальностей и разных поколений участвуют рядом в этой общей лирической работе. Пятидесятилетие СССР объединило их на страницах альманаха. В разделе «В семье вольной, новой…» мы встречаем имена Николая Тихонова, Петруся Бровки, Расула Гамзатова, Эдуардаса Межелайтиса, Григоре Виеру и многих других признанных мастеров стиха из наших братских республик. Общесоюзный фон расширяет художественный масштаб московского сборника, идейные и стилевые искания русских поэтов вписываются в общую панораму многонациональной советской лирики.

Время «передышки» кончилось, тишины не будет, наша поэзия продолжает путь, завещанный Блоком и Маяковским, Есениным и Твардовским. «Шаги Истории самой», прошедшие через сердце современного художника, обострённая, жгучая связь прошлого с настоящим на пороге будущего – одна из самых плодотворных тенденций поэтического сегодня. Выдержать исторический тон и остаться новатором, а не архаистом доступно лишь глубокому и культурному сознанию. Стихи Бориса Слуцкого, Сергея Орлова, Владимира Соколова, Андрея Вознесенского, Михаила Квливидзе, Давида Самойлова, Александра Межирова, Владимира Солоухина, Олега Дмитриева, Олега Чухонцева, опубликованные в сборнике, – хорошее тому подтверждение.

«А тишины не проси. Её не будет», – пишет Б.Слуцкий, по-своему участвуя в спорах о развитии современного искусства поэзии. Надо привыкнуть к музыке за стеной, как привыкли к скрипу земной оси, ибо «запах двадцатого века – звук». Слуцкий, как обычно, намеренно прозаизирует, «снижает» стих, полемически настаивая на своём образе времени. Можно по-разному относиться к такой манере, но нельзя отказать поэту в нравственной, гражданской цельности: «И опять шестерёнкой своей зацеплю шестерню современности, потому что я, в сущности, очень люблю бремя времени попеременно нести».

Осознанное «бремя времени» ощущают поэты разных стилевых традиций и индивидуальностей. Парнасской отрешённости, вялой описательности, проникших в нашу поэзию в середине шестидесятых годов, противостоят зрелое гражданское чувство и пафос преемственности отечественной культуры. «Горевые колокола» древнего Ростова звонят сегодня в стихах А.Вознесенского по голодающим братьям и сёстрам из далёкой страны, и эта вечевая, колокольная служба традиционно осознаётся им как высшее предназначение русского советского поэта. В стихотворении «Девятое мая» В.Соколова строки Баратынского так же необходимы лирическому герою, как и скромная песенка «Синий платочек», а воспоминания о друге, погибшем под Варшавой, становятся частью сегодняшнего опыта, жизненного и художественного. За Борисоглебской слободой, за уходящей старой Москвой новые дали открываются перед О.Дмитриевым, который в своём поэтическом развитии всё глубже проникается идеей живой исторической памяти, насущной, как воздух, каждому новому поколению. Это прорастание человека в Родину, в её прошлое и будущее получило яркое художественное выражение и в строках О.Чухонцева, настроенных на волну эпиграфа, взятого из «Слова о полку Игореве»: «Что ми шумить, что ми звенить давеча рано пред зорями?..»

Стихи о России, написанные «с нежностью сына и зоркостью брата» (Анатолий Преловский), составляют заметные страницы «Дня поэзии». Здесь надо по справедливости назвать стихотворение Владимира Цыбина «Спасибо», в котором живёт эта нежность и зоркость, рождая слова горячей сыновней благодарности отчему краю, окрашенные зрелым чувством гармонии, трудно достижимой, но всегда желаемой для истинного художника: «Хочу быть созвучным, стоустым, душой прорываться в слова, чтоб собственной правдой и пульсом озвучиться, словно листва, чтоб в лиственном звонком погласье сквозь смутность, сквозь утренний дым почувствовать снова согласье мгновенья с мгновеньем иным». Здесь надо упомянуть цикл Анатолия Жигулина, с его негромкой, но искренней, слегка печальной интонацией, впрочем, несколько однотонной по чувству и замкнутой в уже привычный лирический круг, явно требующий разрыва и выхода к новым темам и переживаниям. Здесь останавливает внимание напористая муза Игоря Шкляревского, в которой уживаются привлекательная естественность голоса и некоторая неразборчивость этической программы, вбирающая в себя всё живое вокруг без изъятия и всему дающая поэтическое название; большой цикл Шкляревского, напечатанный в сборнике, кажется поэтому многословным и, рядом с удачными, отяжелёнными мыслью и любовью строчками о каждом миге жизни на родной земле встречаются облегчённые, не очень высокого вкуса, подобные стихотворению «Женщина» («Ты крутишь с будущим романы и даже с вечностью на «ты»! А я над пропастью, как пьяный, – я испугался высоты…»).

Мотивы русской природы настойчиво звучат в стихотворениях поэтов, только вступающих на путь профессиональной работы. Не буду называть имена – слишком легко разбранить не известных мне авторов, но вновь укажу на опас ность, которая подстерегает здесь многих молодых, да и не только молодых стихотворцев. Слово «Россия» в иных стихотворениях приобретает характер абстрактного символа, и тогда мы читаем холодные строки о журавлях и берёзах, рассветах и закатах, не обеспеченные богатством внутреннего, лирического содержания. Профессиональная культура стиха выросла несомненно; в «Дне поэзии–1972», по существу, нет непрофессиональных стихов. Иное дело – культура поэта.

Неизвестно, например, чем руководствовалась редколлегия альманаха, помещая стихотворение Виктора Урина «Наш памятник». Вслед за Горацием, Державиным и Пушкиным мы получили теперь и уринский вариант «Exegimonumentum»:

Нет, все мы не умрём. Мы останемся в семьях

И строек и атак, завершающих бой.

И славен будет тот, кто, шагая со всеми, –

Державно оставался сам собой.

Можно понять желание автора создать гимн героическому поколению советских людей, но как понять и оправдать ту немыслимую косноязычную форму, в которую всё вылилось? Что такое «семьи строек и атак», как можно «державно» оставаться самим собой; зачем, наконец, так безжалостно калечить мерную поступь пушкинского шедевра, да ещё сопровождать всё эпиграфом: «Обиды не страшась, не требуя венца», который в сочетании с последующим производит дополнительный, почти пародийный эффект?

Культура поэта, особенно её нравственная сторона проявляются и в мелочах, в едва заметном жесте, который, даже будучи нечаянным, способен осветить многое.

Виктор Яковенко, например, «научился удивляться листвы тускнеющему глянцу, прозрачной грусти сентября», и поэтому у него постепенно отпадают сомнения в собственном художественном призвании; между тем «прозрачная грусть сентября» и другая атрибутика его стихотворений свидетельствуют о том, что сомнения отпадают рановато. Другой поэт – Нина Эскович – жалуется, что её «простота не уважена» любимым человеком – здесь неловки и сама поза, и слова. Виктор Окунев, заворожённый аллитерацией и внутренней рифмой, пишет: «Топорность старых русских форм, покорность красоты высокой», не замечая, что слово «топорность» в русском языке имеет совсем иной смысл, нежели он в него вкладывает. Примеры подобного рода можно продолжить…

Не удержался от неуместной полемической фигуры и Анатолий Передреев, поместивший среди хороших, чистых стихотворений («Мёртвый сад», по-моему, одно из лучших у поэта) гневную, но достаточно альбомную отповедь знакомцу литератору: «Ты на виду повсюду, как на сцене…». Уровень этой стихотворной инвективы невысок; она носит сугубо личный характер и уже поэтому далековата от поэзии.

Культура современного поэтического мышления предполагает в художнике социальную воспитанность и философскую глубину. Совершенно необязательно эти качества должны выливаться в медитативную лирику. Критик Александр Михайлов в статье, опубликованной в «Дне поэзии», ещё и ещё раз пишет о том, что пафос исследования жизни, по-видимому, надолго определил перспективу развития нашей поэзии. (Мне даже кажется, что навсегда, ибо без пафоса исследования действительности вообще не существует реалистического искусства.) Согласившись с критиком, не будем, однако, забывать о сложной специфике поэтического познания. Иначе все разговоры о сближении научного и поэтического мышления так и будут опираться на творчество только двух-трёх известных поэтов – Мартынова, Вознесенского, Винокурова.

«Что-то лирики в почёте, что-то физики в загоне» – так и хочется произнести эти слова, читая стихи «Дня поэзии», да что-то мешает. Знаменитые строчки Слуцкого тем и хороши, что таят в себе лукавство диалектической формулы. Мышление современного поэта и читателя бесспорно усложнилось, здесь Ал.Михайлов прав, но усложнение коснулось и чувств, протестующих против рационализма поэтических формул. Истинная поэзия не с «физиками» и не с «лириками», она – посредине, она – переход одного вида духовной энергии в другой. Вот почему отсутствие в «Дне поэзии–1972» сильных стихотворений медитативного, философского склада отражает своеобразную черту переходного поэтического времени, когда некоторая рассудочность и «чистый» интеллектуализм себя изжили, а время нового лирического синтеза ещё не наступило. Оно придёт, когда наша поэзия, сделав следующее усилие, освоит формальные богатства, накопленные русским стихом XX века, и свободно выразит своё время в адекватных ему образах.

***

В коротком обзоре «Дня поэзии» невозможно даже упомянуть всё, заслуживающее внимания. Следовало бы специально остановиться на подборке молодых, где, судя по стихотворению о поэте («Отвык работать или просто бросил…»), угадывается интересная индивидуальность Сергея Алиханова. Следовало бы прокомментировать критические этюды «Об одном стихотворении», где тонкостью анализа выделяются заметки Ирины Роднянской о стихотворении Д.Самойлова «Весенний гром». Интересен раздел сборника «Живая память», в который вошли стихи, выступления и письма Александра Блока, Анны Ахматовой, Николая Асеева, Павло Тычины, Осипа Мандельштама, Георгия Леонидзе, Марины Цветаевой, Николая Рыленкова, Ксении Некрасовой и других поэтов. К нему как бы примыкают стихотворения Сергея Маркова, Сергея Наровчатова, Павла Антокольского, написанные уже в далёкие от семьдесят второго годы. Но об одном разделе надо сказать особо. Он посвящён Александру Твардовскому.

Материалы, собранные здесь, – стихи, фотографии поэта, воспоминания о нём, – излучают нравственный свет большой силы. Личность Твардовского, его гражданские и поэтические заветы надолго пребудут с нами, это один из тех компасов, по которому нам сверять движение советской поэзии. Особенное впечатление производит маленькое письмо Твардовского Константину Ваншенкину, опубликованное адресатом и содержащее целую программу поэтической жизни. Главное в ней – «генеральная дума», «одержимость каким-то чувством, задачей, поиском» на все дни, отпущенные поэту.

Советская поэзия, активно участвующая в строительстве коммунистической культуры, всегда несла в себе «генеральную думу». Пример большого художника и человека ещё раз призывает помнить о гражданской ответственности поэта за всё худое и доброе, творящееся на родной земле. Лучшие стихотворения «Дня поэзии–1972» отзываются на это плодотворное, горячее чувство и встают в строй нашего многонационального лирического фронта.

 

Евгений СИДОРОВ

 

«День поэзии–1972». Издательство «Советский писатель». 1972. 283 стр. 1 руб. 87 коп.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.