Ирина Богатко. «…СЕРЬЁЗНЕЕ НЕКУДА – ЖИЗНЬ»

№ 1984 / 46, 16.11.1984, автор: Ирина БОГАТКО

Есть в прозе Бориса Екимова один знаменательно повторяющийся мотив, возникающий не однажды и в книге «Ёлка для матери» (издательство «Советская Россия», 1984), и в последних публикациях в журнале «Наш современник» (№ 6, 1984). Мотив этот очень образно выразился в рассказах «Казённый человек», «Последняя хата», «Музыка в соседнем дворе». Мы часто мечтаем о какой-то иной жизни, чем наша собственная, действительная, но приходит момент – чаще всего он переломный в судьбе екимовских героев, – и мы отчётливо понимаем, что любим и хотим по-настоящему только её, уж какая она ни на есть, и не подойдёт, не станет сладкой нам иная доля, пусть даже лучшая. Настойчивый мотив верности человека самому себе, утверждение цельности личности как высочайшей ценности – вот что Екимов художнически разрабатывает с особой охотой.

Владимир Солоухин в предисловии к сборнику назвал рассказ «Последняя хата» пока что лучшим у писателя. Рассказ этот в самом деле прекрасен, хотя слишком живо напоминает своим характером – бабы Поли, а главное – ситуацией распутинское «Прощание с Матёрой». Тот же Вл.Солоухин пишет, что Б.Екимов «идёт в литературу со своим багажом, со своей манерой, со своим языком». Это своё и влечёт прежде всего к любому художнику, поэту, словом – Мастеру. По мне, в книге, уже седьмой у писателя, лучший рассказ – «Переезд». Потому что – совершенно екимовский, потому что в таких рассказах, как этот, да таких ещё более, пожалуй, совершенных, как «Чапурин и Сапов», «Живая душа», «Мой товарищ Николай» («Наш современник»), писатель смог выразить себя, своё жизненное и творческое кредо наиболее оригинально и полно. Вместе с «Холюшиным подворьем» и «Последней хатой» «Переезд» смотрится как своеобразный триптих, панорамирующий сегодняшнюю реальность «меж городом и селом».

«Дело было серьёзнее некуда – жизнь», – так думает «давно человек городской» Степан, прикидывая, как он вернётся в родную деревню, теперь уже с дочкой и женой, как будут они с женой работать здесь, будут жить вместе с матерью и бабкой в собственном, таком просторном после тесной городской квартиры доме. А главное – тянет к себе родная земля.

Вот строки – по всем параметрам подлинное лирическое стихотворение в прозе:

«Да, никакой тьме не скрыть от глаз человека ту пядь земли, что родилась вместе с ним и держала его на руках чаще матери: подставляла свою мягкую ладонь, когда он падал, не удержавшись на нетвёрдых ещё ножонках; лечила его мальчишеские ссадины – без всяких лекарей, травой своей, лопушком ли, подорожником или просто лёгкой пылью; кормила во всякие годы купырём, козелком, калачиками, чередой, кислым щавелем, сладким солодком, берёзовыми и тополёвыми серёжками, грибами да ягодами, безотказно кормила и в лихие годы, и в добрые, поила чистой водой – и подняла на ноги. Никакая тьма, кроме смертной, не скроет от глаз человека ту пядь земли, что зовётся его родиной».

Таков высокий лирический настрой прозы Екимова, независимо от того, о чём идёт речь – о городской или деревенской жизни.

Этой прозе свойственно внимание к подробностям жизни земли, её живому миру. Пресловутое слово «разнотравье» этот писатель позволит себе употребить лишь после того, как перечислит в оттенках каждую травинку. Он хочет, чтобы она запомнилась, чтобы любовно выписанные подробности – о люцерне и доннике, полыньке, чистотеле – сохранились, задержались в читательском сознании, в нашей всеобщей памяти. Всему, кажется, знает он имя. И знает, откуда оно пошло. Пишет он о траве свистухе: «Вжикала она под косой со свистом, но осталась целой, лишь маковку потеряв». Оттого и «свистуха».

Избегая изощрённых литературных приёмов, Б.Екимов скорее идёт на сугубо простенький, подчас до назидательности, финал, как в «Шурочкином племени» или в «Музыке в соседнем дворе», несущий, однако, всегда большую нагрузку. Писатель жаждет точности рисунка – социального, психологического – отсюда «простота», ясность его прозы.

«Возьми любой двор, так если машины нет, значит, она на книжке лежит», – сманивает Степана в деревню управляющий. Тонко, стремясь к полнейшей объективности, раскрывает Б.Екимов содержание деревенской жизни, тягчайшего труда на земле, когда рано физически грубеют, при всей современной колхозной механизации, люди, в скорый срок стареют женщины. От эпизода к эпизоду, мастерски стянутых в единое повествование, обостряется внутренний конфликт между Степаном и его роднёй. Нарастает глухое раздражение против понятий матери, бесконечных понуканий в работе, допекающих материнских «матаря всё понимает». Осознаёт Степан, что трудно ему будет жить здесь. Казалось бы, нет разрешения противоречию – у обеих сторон своя правда. И тут – сцена, простота, безыскусность и точность которой прямо-таки вышибает слезу, – это писатель сумел прорваться к нашей душе: действительно, всё видит, всё понимает мать, «матаря», не огрубевшая сердцем в тяжелой своей жизни. Дарит она сыну накопленное за долгие годы – деньги для квартиры, благоустройства в городе. Только подлинно значительное произведение способно вызвать такое сильное чувство, какое мы вместе со Степаном испытываем: истовой благодарности, острой вины перед всем тем, что тебя создало, всегда всё даёт и даст нам впредь в наш трудный час, от себя последнее оторвав. Щемяще-чётким становится первозданный смысл самых высоких слов о матери-родине, самого этого простого и величественного символа.

Б.Екимов пишет деревенскую жизнь, её людей, уклад с пристрастием, проникая в самую сердцевину наисовременнейших социальных и даже экономических проблем. Однако не следует спешить с зачислением писателя по ведомству «деревенской» прозы. И не только потому, что у этой формулировки нет должного объёма, не охватывает она огромного смысла, заложенного в прозе, создаваемой на деревенском материале. Б.Екимов как настоящий писатель способен видеть и выражать своё время в разнообразных сюжетах. Столь же явственно проступает его концепция современной жизни и в «городских» рассказах. Так, в «Казённом человеке» он прорывается к «тайная тайных» для сегодняшнего искусства о городе – к содержанию внутренней жизни человека, работающего не на земле, а на заводе, например.

Екимов пристально рассматривает психологию человека, которому вроде бы и любить свою работу не за что. Не располагает его труд к философскому созерцанию себя на лоне природы, самой природы нет и в помине, антиэстетичная даже обстановка – в цехе или конторе. Люди, собравшись на перекур, говорят здесь о рыбалке, о даче… Однако есть в самом ритме этой жизни, которую писатель чутко улавливает и точно воспроизводит, что-то становящееся со временем бесконечно дорогим, родным городскому человеку, как пахарю – пашня. И уже оказывается, что герой рассказа Трубин не в силах оторваться от своей постылой, как совсем недавно считал он, работы, с удивлением замечая в себе ни с чем не сравнимую радость от неё, полное и счастливое удовлетворение. Заглядывая в такого человека, писатель понимает, что прикасается к малоизученному, почти неизведанному, однако отважно идёт на этот, ещё столь трудно поддающийся художественному освоению материал.

Рассказы «Ёлка для матери» (давший название сборнику) и «Человек для Раисы», ёмко, сочно, психологически густо написанные, всё же более чем что бы то ни было напоминают кого-то: слишком «классические» сюжеты, хотя и не закрывающие множества ярких достоверностей быта, здесь выписанных, через которые просматриваются порой серьёзнейшие социальные вопросы, чёткие характеры, типы. В «Ёлке для матери», например, – своя сверхзадача. Словно бы принципиально – похоже, что так оно и есть, – рассказ противостоит сонму нынешних «отчуждённых» писаний о городе, где герои в силу якобы специфики городской жизни, всего её склада в случае особой нужды должны прямо-таки прорываться друг к другу через препоны физической и вместе нравственной отдалённости в «каменных джунглях». Да нет же, прочитывается у Екимова, выводящего, как всегда, свою мысль за пределы данного рассказа: люди везде, если это настоящие люди, горячи, жарки к ближнему и дальнему своему. Так это и в деревне, в «Живой душе», например, с его мальчиком и бабой Маней, которых словно бы не касается грубая жизнь вокруг; и в городе с его Шурочкой («Шурочкино племя»), с Максимом («Осенний пляж»), с майором Дроздовым («Товарищ майор»), даже с беспутным Николаем («Новый год»).

В рассказах «Чапурин и Сапов», «Мой товарищ Николай» обрисованы типы современной личности, в данном случае скорее условно принадлежащие к деревне. Работящий, деловой, совестливый всей мерой гражданской совести, Чапурин, с которым писатель явственно связывает свои надежды на будущее, – хозяйственное ли иметь в виду под этим словом возрождение или нравственное обновление, Чапурин из тех, на ком держится жизнь. Тунеядец, алкаш Сапов из того же рассказа и перекати-поле Николай из другого – этакие современные Челкаши, развенчиваемые автором. Два эти последние, также взятые из самой жизни характера несут ещё одну излюбленную писателем тему – тему свободы личности. Екимов как бы заставляет нас задаваться ещё и ещё раз вопросом: так от чего и для чего должен быть свободен человек? Вроде бы бескорыстен Николай, равнодушный даже к сытости, но эгоистическое начало, так махрово возросшее в нём, лишает его жизнь созидательного смысла.

После цикла рассказов в «Нашем современнике» можно было бы сказать, что Б.Екимов перерос себя как автора рассказов «Ещё не лето» или «Весёлый блондин Володя». И всё же не станем и их снимать со счёта. Писатель лучше знает себя, то, что у него впереди. Наверное, и из этих рассказов прорастёт ещё что-то, раскроются новые грани таланта художника.

 

Ирина БОГАТКО