ТРИ РЫВКА К ДОЗОРУ

№ 2006 / 19, 23.02.2015

Мне нравятся книги Лукьяненко. Мне интересно, верит ли он сам в существование потусторонних сил? Считает ли он эту веру ближе к диагнозу, чем к реальности? Писатель отвечает:

– Для начала надо определиться, что такое потусторонние силы. Если речь идёт о существовании вампиров, колдунов, магов и так далее – да, тогда не верю. Если речь, скорее, в религиозной плоскости – тогда я человек православный. Верю. Но в то, что в реальности по улицам бегают колдуны и оборотни друг за другом – в это, конечно, нет. Но если человек на полном серьёзе считает, что существуют такие силы зла, как вампиры, тёмные маги, посылают порчу, проклятья, снимают венцы безбрачия и прочее, чем у нас промышляют большое количество доморощенных экстрасенсов, – да, это всё-таки уже проблемы скорее психологического плана.
– Сейчас многие эту тему эксплуатируют. Не кажется ли вам, что это может способствовать увеличению диагнозов?
– Понимаете, нормальный человек может чем-то таким увлечься, но если нет серьёзных психических предпосылок, то ничего страшного не случится. Те же самые книги и фильмы, в которых действуют вампиры и оборотни, маги, волшебники, существуют в огромном количестве. Начиная от детских, вроде «Гарри Поттера», и кончая мрачными, тяжёлыми ужастиками. Страховая культура – это часть мировой культуры. Я не думаю, что ещё один какой-то фильм, тот же «Ночной дозор», повлияет на то, что реально население станет верить в магию, колдунов и так далее.
– Сказок о вампирах, мертвецах не так много в том же самом сборнике сказок Афанасьева. Они объединены в несколько небольших циклов…
– Разумеется. Но существует масса уже чисто русских, славянских страшилок. Вспомним, например, «Вий» Гоголя и прочих, где присутствует обильное собрание нечисти, что по сравнению с ними европейские вампиры выглядят мелкой шалостью. И в русских сказках хватает фольклорных персонажей, таких как Лихо-Одноглазое, Медведь на липовой ноге, который идёт к своей избушке, поскрипывая липовой ногой, Баба-Яга, драконы, Кощеи Бессмертные. Пугалок, страшилок хватает. Разумеется, в каждой культуре всё принимает свою форму. Если мы посмотрим полинезийские или африканские сказки, в них будут те же самые персонажи, но просто по-другому названы, действующие в другой обстановке. Скажем так: глубинный страх перед вампиром, нежитью, которая высасывает кровь, похищает жизнь – он в той или иной мере есть у всех народов.
– Но сказки не такие кровавые, как ужастики, которые предлагаются с экрана. Или боевики, с морем крови. И это ближе подвигает людей к диагнозу, чем к реалиям.
– Давайте вспомним несколько классических произведений. Того же «Мастера и Маргариту». Голову, которая покатилась, потому что Аннушка пролила подсолнечное масло. Вспомним Гоголя, Алексея Толстого с его замечательной повестью «Упырь», выдержанной в западно-европейских традициях. Всё это существует и существовало неоднократно. В кино – да. У нас было не принято снимать и показывать. Отдельные фильмы были, но вся мистика в советское время была под запретом. Она могла существовать в виде детской сказки.
Но если мы посмотрим фильмы последних лет, телесериалы, то, знаете, все эти бандиты, менты, убийцы, которые ходят и непрерывно друг в друга стреляют, хлещет кровь, на мой взгляд, психически это куда более опасно, чем маги, которые разбираются с вампирами где-то на тёмных улицах. Потому что те же самые вампиры и маги – это некая условность, доля сказки.
Почему дети и не боятся сказок, и читают их с удовольствием? Потому что они достаточно чётко разграничивают: здесь жизнь, а здесь – сказка. В сказке может быть страшно, там злой людоед схватит маленькую девочку, идущую в Изумрудный город, но дети понимают, что всё кончится хорошо. Точно так же, смотря какой-то фильм ужасов, мы знаем, что может брызгать кровь, люди могут набрасываться друг на друга, но это всё-таки останется сказкой. То, что происходит в любом современном фильме детективно-боевикового, милицейского жанра, – это гораздо страшнее. Как вы сказали, книга предполагает определённую культуру человека, который к ней обращается и имеет определённый барьер защиты. ТВ могут смотреть любые индивидуумы, не обладающие культурой и на которых оно может оказывать совершенно отрицательное влияние… Понимаете, у нас ситуация, к сожалению, такая, что достаточно включить любую новостную программу, практически в любое время, и мы увидим террористов, заложников, взрывы, кровь, как отрубают в Ираке заложникам головы, и всё это будет идти буквально в прямом эфире. Без деления на детскую и взрослую аудиторию, на людей нормальных и на психически нездоровых. Если пытаться в такой ситуации в фильме полностью уходить от реальности, натуралистичности, делать его абсолютно невинным и сказочным – это не спасёт ситуацию. Как раз в фильме зритель, в общем-то, понимает, куда идёт и что смотрит, понимает, что сейчас его будут немножко пугать. Это не так шокирует.
– Сергей Васильевич, вы пришли в фантастику в то время, когда легче было писать детективы. Почему вы остановились на фантастике?
– Потому что она мне нравилась. Я не скажу, что я не люблю детективы – наоборот, люблю и с большим удовольствием их читаю и, может быть, когда-нибудь даже попробую что-то написать в этом жанре, но фантастика – это детская любовь. С шести лет, когда я только начал читать Стругацких, Ефремова. Всегда эта литература для меня была более интересной, интригующей. Тем более что в фантастике есть место любому жанру: детективу, романтике, боевику – чему угодно.
– Кроме чтения в детстве вы увлекались чем-нибудь, Сергей Васильевич?
– Спортом я увлекался не сильно, большей частью как болельщик, поскольку был книжным и домашним ребёнком. Музыкой увлекался, как и все дети: «Машина времени», «Аквариум», «Кино» и так далее. Наши и западные рок-группы. Классический рок. Сейчас этих авторов могут назвать уже не современными, а устаревшими, так как молодое поколение слушает большей частью «Фабрику звёзд», а не Макаревича. Классическую музыку тоже люблю, но, к моему сожалению, у меня не было достаточно серьёзной музыкальной культуры в детстве, чтобы её полюбить, оценить по-настоящему. Всё-таки любовь к классической музыке закладывается с самого детства, а во-вторых, её надо не только слушать по радио и телевидению. Вы понимаете, что орган по ТВ – жалкая пародия на настоящую органную музыку. Необходимо ходить на концерты и слушать «вживую».
– Когда вы работаете, постоянно звучит музыка. Не отвлекают ли тексты песен от процесса творчества?
– По большому счёту, нет. На самом деле я, наоборот, стараюсь ставить ту музыку, которая в данный момент отражает то, что я пишу. Это, скорее всего, энергетическая подзарядка. Определённый фон, отвечающий тому тексту, который я пишу.
– Ваши детские предпочтения – Диккенс, Гюго, Сент-Экзюпери. В какой мере на вас повлияла русская классика?
– Наверное, больше у меня всегда была склонность к западной классической литературе. Я не знаю, с чем это связано. Плохо это или хорошо. Но, может быть, это было более интересно потому, что всё время не покидает ощущение некой фантастичности происходящего, попадания в какие-то другие миры, страны. Разумеется, я читал и русскую классику: Бунина, Куприна, в несколько меньшей мере Алексея Толстого. Читая сейчас того же Салтыкова-Щедрина, читаешь о нашей современной жизни. Потому что прошли годы, но ничего не изменилось, и по сути всё осталось таким же. Можно прикладывать к любому городу и к любому моменту советской и постсоветской истории. Русская литература в этом плане более уникальна, потому что всё время остаётся своевременной. В нашей стране уж так повелось, что меняется форма жизни, а её содержание остаётся.
– Много книг написано вами в соавторстве. История писательства не так богата сотрудничеством авторов по написанию единого опуса. С чем это связано? С рекламным ходом? Продвижением фантастики?
– Нет, в первую очередь это связано с тем, что в фантастике так сложилось, что у большинства авторов достаточно близкие дружеские отношения между собой. Когда ты с человеком хорошо знаком, читаешь его книги, дружишь и так далее, то рано или поздно может возникнуть ситуация, когда хочется написать что-то совместное, объединить усилия. Мы знаем сильные и слабые стороны друг друга. И поэтому один пишет одно, другой – другое. Обычно это получается так, что я пишу в соавторстве со своими друзьями, людьми, с которыми мне достаточно легко контактировать, общаться. Это своего рода даже соревнование, когда каждый человек, каждый из авторов пытается «переиграть» своего партнёра. Но это по-доброму, хорошее соревнование, когда пытаешься сделать лучше, чем обычно. Я надеюсь, что получаются книги, которые любопытны как пример симбиоза.
– Фантастика – уникальный жанр сочетания сказки и философии. В какую сторону вы предпочитаете делать перевес в ваших произведениях?
– Я стараюсь, чтобы это всё было достаточно гармонично, потому что сказочность, увлекательность сюжета – это очень важно, автору даётся возможность спокойно и без отторжения поговорить с читателем о каких-то серьёзных вещах. Для меня сказочность, увлекательность сюжета – очень важный момент, который идёт на пользу и читателю, и писателю. Мы знаем примеры авторов, которые делают только развлекательную фантастику, любопытную, интересную, позволяющую скоротать время, но не дающую по сути никакой смысловой нагрузки. И есть примеры авторов, которые пишут умные книги, но из-за того, что они перенасыщены философскими элементами, размышлениями, они не доходят до большой аудитории. Я стараюсь держаться золотой середины.
– Философия от классики или от жизни?
– Скорее, от жизни. Я думаю, что писатель не обязан и не должен выступать в роли пропагандиста той или иной философской теории или школы. Жизнь даёт возможность размышлять, и каждое личное мнение мне кажется интереснее, чем чужое, переозвученное писателем в более доходчивой упаковке.
– Вы сказали, кажется, это о «Ночном дозоре», что структура мира продумана вами до седьмого уровня. Так?
– Да, в принципе о «Ночном дозоре». Но я имел в виду не всю структуру мира, а структуру сумрака, который там играет достаточно большую роль. Эти вложенные друг в друга миры, в которых живут и действуют персонажи. Я всегда стараюсь знать о происходящем несколько больше, чем рассказываю читателю. Потому что это всегда придаёт большую убедительность тексту. Писатель вообще должен, когда он пишет книгу, знать, что находится за тем углом, куда герой не заглянул. Он не должен этого рассказывать, но знать для себя должен. И это знание, наверное, и создаёт полную убедительность картины.
– Эти уровни связаны как-то с «Тайной доктриной» Блаватской?
– Нет, я даже не знал, что она описывает семь уровней. Семь – число, любимое мистиками, философами и писателями ещё со времён народной сказки. Ведь три, семь, двенадцать – числа, на которые всегда всё и завязывается.
– «Линию грёз» вы написали единым рывком?
– Да, у меня есть несколько романов, которые написаны мной достаточно быстро: «Линия грёз», «Лабиринт отражений», «Холодные берега». Бывают ситуации, когда книга очень сильно увлекает, начинает «тащить» за собой, и пишешь её буквально в течение трёх-четырёх месяцев.
– «Ночной дозор» писался рывком или кусками?
– Он писался тремя рывками. Это связано с его структурой. Там три истории, и они внутри себя законченные. Каждая история – повесть, которую я писал, делал небольшой перерыв и начинал вторую, и так далее.
– С чем связано, что фильм «Ночной дозор» отличается от варианта, который предлагается читателям сегодня на прилавках?
– Это естественно, потому что книга рассказывает похожую историю, но она рассказывает её по-другому, литературным языком. В фильме очень много пришлось менять из-за требований кинематографа. Поэтому сюжет претерпел достаточно большие изменения.
– Меняется ли книга от издания к изданию?
– Я принципиально никогда не меняю текст книги, за исключением каких-то огрехов чисто стилистического плана, каких-то банальных ошибок, опечаток. Переписывать книгу, которая живёт своей жизнью, мне кажется неправильным.
– Сергей Васильевич, вы по-прежнему считаете «Осенние визиты» своим лучшим произведением? Или вы поменяли взгляд на своё творчество?
– Скажу так: это одно из лучших. Я в принципе могу назвать ещё несколько книг, которые мне очень дороги. Это «Холодные берега», «Спектр». Может быть, «Ночной дозор». Но «Осенние визиты» всё равно стоят в этом ряду на первом… втором… мне трудно разделить места. Это одна из лучших моих книг.
– Ваше отношение к роману Рыбакова «Очаг на башне», вещи мрачной, где нет счастливого конца, такое, что это произведение, пронизанное добром. Можно увязать мрачность и отсутствие счастливого конца с добром?
– Можно. Когда писатель не любуется злом, насилием, мерзостью жизни, не воспринимает это как норму, тогда, на мой взгляд, даже самая мрачная, трагическая вещь всё равно остаётся и гуманистической, ведущей к добру. Вспомним книги того же Виктора Гюго. «Собор Парижской богоматери», «Отверженные», «Человек, который смеётся», «Труженики моря» – практически ни в одной книге нет счастливого конца, в каждой книге главный герой, хороший человек, погибает. При этом книги остаются глубоко гуманистическими. Я считаю, что это вполне нормальное явление, потому что жизнь достаточно трагична. И сводить в произведении, что наши победят, хорошие парни одержат вверх над плохими, как это бывает в американских боевиках, – достаточно наивно. Жизнь и добро очень часто побеждают через свою гибель. Это даже христианский подход.
– Вы определили сумрак как момент истины между добром и злом. Необходим ли он для человека?
– Я думаю, да. Думаю, что все мы рано или поздно входим в свой сумрак, делаем определённый решающий выбор. Либо мы на стороне добра, либо на стороне зла. Другой вопрос, что в отличие от иных, у которых этот выбор уже остаётся навсегда зафиксирован, у нас есть свобода и воля, есть возможность исправлять свои ошибки даже в той ситуации, когда человек вошёл в сумрак и перешёл вначале на ту сторону добра.
– Четвёртую книгу «Ночного дозора» вы определили сделать окончательной, написав ещё что-то в промежутке. Но человек многое предполагает. Не станете ли вы в будущем, Сергей Васильевич, заложником темы? Что вас может уберечь от этого как писателя с большой буквы?
– Наверное, уберечь от этого поможет некая лень, потому что мне скучно писать то, что для меня уже не интересно. Я думаю, что гнать бесконечный сериал про жизнь ночного дозора мне будет скучно и я не стану продлевать это на десять романов, в каждом из которых будут замечательные схватки, события, переживания.
– Помогают ли вам компьютерные игры в вашем творчестве сегодня?
– Я не могу сказать, что они помогают. Они помогают расслабиться, отдохнуть, точно так же, как для одного человека будет помогать рыбалка, для другого – поход на футбол, для третьего – спокойная прогулка по городу. Для меня это компьютерная игра. А так, как любое увлечение, хобби они, скорее, отнимают время.
– Вами в жизни был сделан большой шаг из медицины в писатели. Как вы пришли к подобному решению? Ведь, скорее, впереди было большое научное будущее.
– Не знаю, насколько оно было бы научное. Впереди была работа врача. Я вырос в медицинской семье, родители врачи, брат старший, много родственников, и мой выбор предопределён был. В принципе, работа врача мне нравилась, но где-то в начале второго курса я стал писать и очень быстро понял: это то, что мне нравится больше. А далее надо было только собраться с духом и работе врача, которая давала более-менее стабильное существование даже в условиях развала СССР, предпочесть профессию писателя, профессию абсолютно рискованную.Беседу вёл Евгений ГАВРИЛОВ