ПРОЗА: Галина ДУБИНИНА. КРОВАВАЯ РАПСОДИЯ

№ 2004 / 46, 23.02.2015

---

Звучала скрипка. Бах. Чакона.

Как Откровенье прост и горд,

Необоримые Законы

Глаголил страждущий аккорд.

И в половодье дивных звуков,

Яснее, чем из тысяч книг,

Сгорая в радостях и муках,

Я Правду высшую постиг…

Борис Гунько

 

1. ПОЕДИНОК

 

Кривой был доволен, его захворавшая было подруга шла на поправку, и он вывел её на охоту. В полуночном лесу он ощущал себя хозяином. Это была его земля, его вотчина. Он бежал легко, неслышно оставляя следы на белом предновогоднем снегу, втягивая в себя все запахи, определяющие верную дорогу к добыче.

Подмораживало. С усилением мороза ночные звуки становились сильней. Слышно было движение автомашин на окраине большого города, вытесняющего лесной массив, и стрельба, ставшая с недавнего времени постоянным подголоском этого недоброго соседства. К этим чужеродным, хотя и отдалённым звукам шакал привыкнуть не мог — они дыбили шерсть и вызывали нутряную бессильную ярость. А тут ещё на него накатил сильный и злой дух человека, запах огненной беды, и он торопливо повёл свою спутницу мимо залёгшего рядом страшного двуногого зверя.

Человек слышал, как совсем близко пробежали два шакала. Он лежал в углублении и осматривал прилегающую местность в бинокль ночного видения. Для него это была чужая земля — территория противника. В голове — заевшей пластинкой утренний разговор с полковником: он должен вступить в поединок с чеченским снайпером, который работает только по ночам в районе этого блокпоста. Применяемая им тактика «жужжащего комара» до безобразия проста: один выстрел с одной сопки, через два с другой, затем с третьей, но очень действенна — постоянное нервное напряжение за считанные дни вывело бойцов на грань психического срыва.

Ночь тянется изнурительно долго. До утра возврата в свою часть нет. Командир блокпоста встретил радостно: «Родной ты наш». В голосе последняя отчаянная надежда. А кругом бетон, БМП стоят — круговая оборона по всем правилам организована. Неужели же одну-единственную помеху не убрать?..

Он вбирает в себя все ночные звуки (а слух у него музыкальный), но тщетно — снайпер молчит. Мать хотела, чтобы он стал музыкантом-скрипачом, но заниматься музыкой он не любил, а ещё больше не любил, когда его заставляли. «Человек — это такое животное, — говаривала мать, — что если его не заставлять, то он сам из-за своей лени ничего делать не будет и ничего в жизни не добьётся. Так на животном уровне и останется». Он сам выучил гитарные аккорды и вполне успешно применял их в компании ребят — этого на музыкальном поприще ему было достаточно. Больше его привлекал спорт — сначала футбольное поле во дворе, затем лыжня и ружьё. В итоге он стал спортсменом-стрелком, а скрипка досталась младшей сестре Варьке. Её начальные мученические упражнения были для него сущим страдом. И поэтому злополучный инструмент с его лёгкой подачи стал называться в доме «скрипкой Страдивари». Зародившись в ироничной насмешке название, видимо, несло свой магический заряд и, вскоре, стало произноситься с гордостью, поскольку Варюха делала значительные успехи и шла вверх — училище, консерватория, престижные конкурсы…

Он представил, как они с матерью готовятся сейчас в своём тёплом подмосковном доме к празднику…

А он вот тут стынет в снегу, как собака внюхиваясь в израненную звёздами ночь, прожигающую кости до ломоты калёным холодом. И вокруг только звучная тишина этого жуткого мира, к которому всё равно прирастает человек своим обугленным мясом затягивающихся ран. И только неутолённая душа в минуту великого откровения вечности, когда из-за каждого бугра смотрит на тебя прицельным глазом внезапная смерть, осознаёт вдруг, что небесная чистота тонкого мира как в перевёрнутом отражении брошена под ноги жизни подвенечным покровом снега, а беспредельная ночная высь покрыта траурным полотном земных дорог. И между белым и чёрным, как в открытом рояле, нет больше никаких промежуточных оттенков, кроме музыки красного цвета огня и человеческой крови.

 

2.Симфония огня

 

Физраствор из капельницы медленно попадает в вену руки, казалось только что отёршую снегом чужую кровь с ладоней. Капельный метроном отсчитывает свой ход времени. Времени, потерявшего свою реальность и вырывающего из осколков разбитой памяти раздробленные фрагменты, перемешавшие прошлое и настоящее, реальность и горячечное видение подсознания. Нарастающий пикающий звук всё громче пробивает мозг чужой информацией:

— …Вообще бардак здесь, сегодня бомбили. Мусу ранили, ещё ребят много… Вчера ночью со стороны Расула тоже была бомбёжка.

— Потери есть?

— Трёх убило, два тяжело ранены, тоже помрут, наверное.

— Проклятые русские, чтоб они сдохли!

Чёрт, откуда идёт эта связь? Как он попал в это информационное поле? Человек пытается напрячься, чтобы заглушить радиостанцию в логове снайпера-призрака.

И вдруг откуда-то, словно из-под снеговой толщи, доносится приглушённый голос: «Состояние тяжёлое. Процент ожоговой поверхности велик. Уверенности в благополучном исходе нет, хотя организм сильный, кажется, мастер спорта…»

О ком это? Почему уши заложены ватой? Слышимость, куда девалась слышимость? А… нужно снять шлем, ребята…

— Бээмпэ сгорел вместе с людьми, один вот остался… — снова проникает в пробуждающееся сознание тот же приглушённый голос.

И лицо вновь опаляет неистовое безумство огня. Хаос пожираемого им мира застывает на стекленеющей сетчатке мёртвых глаз юного бойца, тело которого в огненном взрыве рассыпается карточной колодой… Огненное месиво из руин домов, техники, вопящие факелы ещё живых людей. И даже спасительный промедол в вене не помогает рассудку…

Темнота — глухая бессознательная бездна небытия, потерявшего смысл времени… Но вот чёрный провод ночи начинает раскручивать белую тряпку снега. Дуло винтовки гипнотическим взглядом удава затягивает её в себя и, прочистив смертоносное чрево, выплёвывает наружу — ствол должен быть сухим.

Игральная карта со стометровки перерезается шестым выстрелом пополам. Поверженный король пик смотрит живыми глазами, обещая продолжение смертельной игры.

Кто и когда первым назвал оружие в его руках «винтовкой Страдивари»? Он уже не помнил. Память ускользала, но крылатая фраза «Винтовка бьёт в копеечку», утвердившаяся в его школе снайпинга, прочно сидела в мозгу. «Винтовка бьёт, винтовка бьёт…» — сверлило неотступной бормашиной, переводя звук с комариного писка на неотступное, навязчивое жужжание. Его нужно убрать, убить, но он не чувствует своих рук…

Переход минного поля самый сложный — свои же и могут запросто прихлопнуть.

— Ребята, вы уж не открывайте огонь по мне.

— Да что ты, родной наш, проход обеспечим. С меня ещё причитается, — обещает командир блокпоста, взятого на снайперскую мушку.

…Кольцо бетона начинает сужаться и давить — становится тяжело дышать. БМП — со всех сторон БМП. Нарастающая дикая злость пытается прорвать эту круговую оборону — неужели же одну-единственную помеху не убрать?

Человек бережно забинтовывает винтовку с установленным ночным прицелом и сливается с сумеречной окрестностью…

Серая крыса свирепо вгрызается в нутро, проникая всё глубже и глубже — какая адская боль! Всё жжёт и ноет, и неотступное чувство вины за обманутое ожидание заслоняет свет её уродливой тенью…

Клубы сигаретного дыма вернувшихся из рейда бойцов душат и убивают сон… Не смог, не смог, не смог устранить…

Серая крыса неотступно идёт по следу. По глубокой и широкой балке он бросается от неё в темноту ночи, уходя из-под обстрела своей же артиллерии. Но путь преграждает бетонное сооружение дзота. Заговорит? Молчит… Брошен!

И вдруг тревожно застрекотала сорока — на тропинке рядом с нефтевышкой показались два вооружённых человека.

Спуск идёт плавно, без зацепа — указательный палец для снайпера, что смычок для скрипки…

Скрипка! Как страдающе звучит её голос… Варюхино лицо склоняется над ним. И вместе со взмахом смычка возникают стихотворные строки, играя цветовую симфонию гармонического соединения белого, красного, чёрного… Это он сам, или про него? Откуда они возникают с такой проникновенной теплотой слов:

 

…Не убит я, а ранен, я знаю:

Я живой — на меня посмотрите! —

Прокричал солдат, умирая, —

Только маме не говорите.

 

Сестра обещающе кивает ему головой, и смычок в её руках плавно взмывает вверх. И он отчётливо видит, как на фоне звёздного неба в каком-то фантастичном восточном наряде, утопая в лепестках алых роз, выскользнувших из восторженных рук художника, играет на скрипке Варя.

О чём эта музыка? О бесконечности Вселенной? О жизни, смерти, вечности? Она заполняет собой обескровленные капилляры тела алым настоем любви, насыщенным солнечным ароматом цветов и поднебесным светом тоскующих звёзд. Она возвращает жизнь, вливаясь в сосуды спасительной силой, пульсируя ударами сердца под набухшим настом бурых бинтов. О, музыка — этот божественный дух, несущий в себе вопль истерзанной человеческой души, заплутавшей в бесконечных вселенских лабиринтах в поисках своего истинного места и предназначения.

Внезапно видение застывает и, обрамлённое в рамку, приобретает завершённость шедевра. Он пытается разобрать надпись на картине, и ему кажется, что это — «Музыка красного цвета». Почему? Он вглядывается в фигурку девушки и видит, что музыка красными лепестками слёз стекает из-под смычка к её ногам, вращая земной шар.

— Там бой! — Резкий крик с маху рушит все основы мироздания. И на него, как на амбразуру, кидается дежурный военврач.

— Бредит, — успокаивает его ходячий солдатик с самодельной записной книжкой, сшитой из куска камуфляжа. Из неё он довольно часто читает вслух образцы «устного народного творчества», собранные на этой войне, и, возможно, свои собственные выстраданные стихи, которые любит слушать весь госпиталь. Вот и сейчас…

 

…Мы братьев теряли,

Мы там сиротели

Без лучших друзей.

Нас плавило солнце,

А мы каменели

От боли своей…

 

«Чего вы здесь сидите? Там бой! — забежав в палатку, с порога орёт капитан. — Да ещё с девушками…» — Он досадливо морщится, скользнув взглядом по трофейному рисунку, добытому в только что завершённом ночном рейде…

 

…Мы в цинк одевали

Безусых мальчишек,

В трофейный мундир.

И плакал беззвучно

Над каждым погибшим

Седой командир.

 

Кругом царила суета. Однако догонять ушедшие в город подразделения очередная колонна бензовозов, «Шилок» и «Уралов» с боеприпасами собралась только на следующее утро. Радиостанция голосом командира бригады, горящей в центре города, отчаянно звала помощь. Колонна парализована, головной БМП подорван. Три КамАЗа из семи объяты пламенем. Горящие живьём люди, стоны раненых, треск автоматов, огненный хаос. Даже промедол в вене не помогает рассудку остаться безучастным…

Безумная улыбка короля пик, его живые огненные глаза светятся жаждой мести. Пять прямых попаданий из гранатомёта, и кольцо огненного ада сужается — БМП горит вместе с людьми…

…Темнота — глухая бессознательная бездна небытия, потерявшего смысл времени… И вдруг постепенно Мир начинает проявляться белым цветом бинтов и больничных запахов.

«Ну что, жить будем? Вот и лады… — Добрая улыбка доктора. И такая знакомая присказка из того уютного домашнего мира: — Как это тебя угораздило-то?»

Сознание наконец способно адекватно реагировать на обстановку, но чёрные провалы памяти ещё дымятся не потухшим пожарищем… Действительно, как? Не сразу, но событийная цепочка восстанавливается, раскручиваясь от конца — объятый пламенем БМП, резкий крик капитана «Там бой!» Выпрошенный у начмеда промедол — одна туба себе, десять экипажу… А перед этим? Что было перед этой дикой пляской смерти в ликующей симфонии огня? Ах да, полковник…. И поединок с чеченским снайпером. Первый рейд оказался напрасным — снайпер себя так и не проявил, а он, всю ночь провалявшись в снегу, промёрз до мозга костей… А потом? После обеда вновь подготовился к очередному выходу и с сумерками выехал на блокпост. Снова проход минного поля, поиск укрытия, осмотр местности и охота, охота на призрака.

 

3.Охота на призрака

 

Самец косули прокричал где-то рядом, наполнив вздрогнувший от выстрела лес тревожным сигналом. Мастер бросился в сторону выстрела, охватывая местность окуляром бинокля, — на другой стороне балки ощущалось неуловимое движение. Напуганное животное пронеслось мимо. Цепкие глаза оптики наконец выделили цель — человека с биноклем на шее и громадной винтовкой на плече. Чёрный смертоносный зрачок прицельно впивается в жертву. Но что это? Человек, словно призрак, уходит из поля зрения, с каждым шагом стремительно уменьшаясь в размерах. Приготовленный выстрел остаётся без цели… Бросок туда, где по расчётам он должен появиться вновь, но человека нет! Он исчез, он растворился в ночном мареве… Чёрт, неужели же и этот рейд, как предыдущая ночь, окажется зряшным. Ну что, попробовал устранить одну-единственную помеху, что, слабо «комара» прихлопнуть? — зло сыронизировал над самим собой.

Здесь его звали Леча — сокол. Его зоркий глаз не знал промаха. Он спускался по крутой тропинке к кошаре, надёжно скрытой от посторонних глаз балкой. Следующий выстрел в сторону блокпоста прозвучит через три часа, а пока он согреется у тёплой печки и допьёт кофе, благо убежище у него оборудовано добротно, на долгий срок, в запасе ещё несколько ящиков куриной тушёнки с горохом, импортные сухие пайки, да и дров вполне достаточно. Только вот страшно болит голова. Почему за эти дни снайперской атаки он так устал? Вчера его била лихорадка и на «работу» он не выходил. То он никак не мог согреться, то жар огненной волной захлёстывал сознание. И тогда из зыби красной замяти накатывали на него звуки неземной музыки, и под шквал оваций улыбалась девушка со скрипкой, его не выданная никому тайна. Пухлые губы, ямочка на щеке и светлая безбрежность распахнутых глаз.

Он ходил на все её концерты, а после завершения гастролей долго ждал у входа филармонии… А когда она вышла в сопровождении подтянутого, рослого спортсмена, которому почтительный шёпот «Мастер» освобождал дорогу, он не смог подойти. Его сразили такие же необычные, как и у неё, глаза, холодным лезвием мгновенного взгляда перерезавшие все подступы. Пять роз выскользнули у него из рук, осыпав её след своими алыми лепестками.

И злость на этого самоуверенного спортсмена заставила его серьёзно заняться пулевой стрельбой…

Винтовка иностранного образца с отличным ночным прицелом как никогда давит своей массивностью, как никогда ранее ощущается её смертельная тяжесть, и навязчивость неотступного голоса с установленной в его убежище радиостанции: «На нашей стороне и Германия, и американцы, весь мир с русскими собаками воюет». Он не был собакой, но мог ли он стать волком?

Ему нужны были деньги — много денег, чтобы воплотить в жизнь свою мечту — мечту большого художника: написать красками музыку. И центром его картины должна была стать она — девушка со скрипкой. Беглый карандаш давно уже непроизвольно оставлял на каждом клочке бумаги мягкую полуулыбку богини и взгляд, устремлённый к смычку.

У неё было довольно редкое европейское имя, но он то ли по созвучию, то ли по наитию души, потрясённый насыщенной синью её глаз, дал ей своё сердечное имя: Баргише — глаза, которое грело его тёплой волной материнской нежности. И её образ стал глазами его сердца, сердца художника, перечёркнутого войной.

Поиск призрака, начатый по-новой после усиленного вгрызания в местность, даёт результат. Вот оно! Тропинка круто уходит вниз. На другом конце балки — кошара, домик, туалет. Расстояние — метров двести. Прицел винтовки определяет цель — человек не спеша приближается к кошаре. Неровное дыхание мешает плавно выбрать спуск. Человек уже открыл дверь…

Он готов уже был переступить порог дома, уловив в звуке открывшейся двери всхлип скрипки. В освещённом проёме стояла Она, Баргише, он протянул к ней руки. Синь её глаз подёрнулась ненастной темнотой недоумения. Взгляд диким смятением прошёл сквозь него. Он лишь успел задержать на миг стекающую с её лица улыбку и облетающий с щеки лепесток ямочки. Она смотрела в оставшееся за его спиной беззвучное пространство и видела что-то ужасное. Он не успел обернуться, он не успел переступить порог дома. Скрипка выпала из её рук со звуком выстрела. «Винтовка Страдивари» била без промаха…

Сокол взмыл ввысь, взмахом расправленных сильных крыльев увлекая за собой девушку. Синий океан её глаз захлестнул его счастьем свободного полёта, и волна за волной набегала, накатывала на них, обдавая свежестью искрящихся брызг, неземная музыка иных поющих сфер, невоплощённого, слепящего, яркого света.

Он не почувствовал, как вошедший в дом человек за волосы приподнял его голову и надавил коленом между лопаток. Он видел только свою кровь — источник уже прошедшей жизни, красной дорогой застывающей на чужих руках.

Контрольный выстрел и нож не потребовались. Человек оттащил проигравшего снайпера к воротам кошары. Кто он? Национальность по лицу не определить. Документов при нём не оказалось, лишь карандашный набросок девушки со скрипкой с непонятной подписью — Баргише. Что-то знакомое и детски трогательное было в её облике, и даже Варькина ямочка на щеке… Он нагнулся и снегом вытер липкие руки.

Кривой был доволен. Запах свежей крови вывел на след, нюх не мог его подвести, ведь он был из семейства собачьих, но не чета им — из глубины веков опыт его предков вынес непререкаемую заповедь — лучше питаться падалью, чем служить человеку. Шакал осторожно шёл по белому снегу, выводя свою подругу на лакомое кровавое пиршество.

 

г. ШЕКСНА,

Вологодская обл.