ОН ДЕСЯТЬ ЛЕТ ОБМАНЫВАЛ ОБЩЕСТВЕННОСТЬ

№ 2015 / 39, 04.11.2015

Почему новоиспечённого лауреата сталинской премии Юрия Трифонова

шесть лет держали в предбаннике союза писателей

 

Осенью 1950 года в литературной Москве случилась маленькая сенсация: Александр Твардовский сразу в двух номерах «Нового мира» напечатал дебютный роман мало кому известного автора – я имею в виду «Студентов» Юрия Трифонова.

Эта книга растрогала даже видавших виды циников. Известно, что Валентин Катаев, когда где-то случайно столкнулся с Трифоновым, вскользь тому заметил, что вообще-то он в два счёта мог бы сделать из него Ильфа и Петрова. Тогда же режиссёр Андрей Лобанов загорелся идеей поставить в театре имени М.Н. Ермоловой по мотивам «Студентов» спектакль.

Понятно, что после всего этого молодому автору открывалась прямая дорога в Союз писателей. Дело Трифонова было рассмотрено на приёмочной комиссии Союза 26 декабря 1950 года. Вела тогда заседание этой комиссии Наталья Кончаловская. Первым за дебютанта высказался Василий Ажаев, который не так давно получил Сталинскую премию за весьма посредственный роман «Далеко от Москвы» и сразу после этого получивший большую должность в Союзе писателей. Он категорично заявил, что Трифонов – сложившийся писатель, поэтому нечего даже разводить по этому поводу какую-то говорильню.
С Ажаевым полностью согласился партийный драматург Георгий Мдивани.
Не стал возражать с оценками Ажаева и Василий Гроссман. Однако перед самым голосованием Ажаев на всякий случай напомнил, что секция прозы уже успела выдвинуть «Студентов» на соискание Сталинской премии. Впрочем, литературный генерал мог бы и не напоминать. Все давно уже всё поняли. Не случайно комиссия единогласно проголосовала за приём Трифонова в Союз писателей (РГАЛИ, ф. 631, оп. 40, д. 920, л. 88).

Вскоре молодого автора поддержала и «Правда». Там появилась на «Студентов» положительная рецензия Льва Якименко. После этого уже никто не сомневался в том, что Трифонов получит Сталинскую премию.

 

Заминка произошла в начале весны 1951 года на совещании у Сталина. Кто-то из функционеров при обсуждении кандидатуры Трифонова осторожно обронил, что родители молодого писателя – враги народа. После этого в зале совещания установилась гробовая тишина. Все ждали грандиозного скандала. Получалось, что Сталину представили документы на непроверенного человека. Понятно, что за это кто-то должен был ответить. Но Сталин шума поднимать не стал. Он только поинтересовался: а книга-то хорошая? Ему ответил Федин. Да, роман хороший. По слухам, после этого Сталин в подготовленный проект постановления внёс коррективы: убрал Трифонова из числа лауреатов второй степени, предложил ограничиться присуждением писателю премии лишь третьей степени. В итоге дебютант получил не 50 тысяч рублей, а только двадцать пять тысяч. Впрочем, это тоже были немаленькие деньги. На них новоиспечённый лауреат тут же приобрёл машину «Победа» и прочие мелочи.

Позже выяснилось, что те, кому следовало знать все скользкие места в биографиях соискателей Сталинской премии, обладали полной информацией. Однако они не стали давать компромату ход. Почему? Всё объяснялось просто. Трифонов успел сделать предложение оперной певице Нине Нелиной, которая до этого была одной из пассий Лаврентия Берия. Нелина свои отношения с Берией долго скрывала, что тогдашнее советское руководство очень устраивало.

Впрочем, существовала ещё одна версия, объяснявшая снисходительное отношение Сталина к Трифонову. Говорили, будто бабушка Трифонова по материнской линии – Т.А. Словатинская – до революции недолгое время имела с вождём роман.

Но литературный генералитет-то этого ничего не знал. Поэтому писательское начальство решило провести своё расследование.

3 апреля 1951 года Трифонов был приглашён к руководителю приёмочной комиссии Союза писателей Леониду Соболеву. От молодого автора потребовали объяснений, почему он при вступлении в Союз скрыл всю правду о своих родителях.

Сохранилась стенограмма беседы Соболева с Трифоновым. Я её приведу.

«т. Соболев.

Секретариат вернул Ваш вопрос в Приёмочную комиссию для пересмотра и обсуждения того, что произошло. Мы своего решения в отношении приёма Вас в Союз отменять не будем, но я должен сказать от имени Комиссии и от своего имени, что Вы поставили нас в очень неприятное и трудное положение. Выражаясь грубо, Вы нас подвели. Желательно, чтобы Вы, вступая в нашу семью, подумали о том, что произошло и чтобы это на Вас воспитательно повлияло. Мы подошли к Вам с доверием, а в результате и Вы оказались в неловком положении и нас поставили в неловкое положение. Я надеюсь, что Вы это понимаете и учтёте.

Интересно услышать от Вас – как Вы могли так поступить.

т. Трифонов.

Мне дали две анкеты. Одна была менее подробная.
В другой я написал более подробно.

т. Соболев.

Это у Вас получается не первый раз. Почему такая же история была при поступлении на оборонный завод?

т. Трифонов.

Могу рассказать более подробно. Я был в эвакуации в 1941 году. мне хотелось вернуться в Москву. В армию меня не брали по возрасту и я завербовался на завод в Москву. Боясь, что меня могут не взять в Москву, я не написал.

т. Соболев.

Как же так получается? Важно, чтобы Вы это поняли. Ведь Вы входите в писательскую семью.

На Президиуме один товарищ сказал очень сурово и справедливо, чтобы приходили к нам с чистой совестью. Несмотря на то, что у Вас литературные способности и данные, но моральный облик писателя должен быть на высоте.

Мы принимаем нового товарища в организацию, а доверие к нему сразу падает. Это вам надо очень учесть. Это случилось на первых порах Вашей литературной жизни и желательно, чтобы Вы это запомнили очень надолго. Надо более серьёзно относиться.

т. Луконин.

Тем более, что Вы видите, что это не влияет на решение.

(РГАЛИ, ф. 631, оп. 40,
д. 920, лл. 92–93).

23 апреля 1951 года вопрос о Трифонове был повторно вынесен на рассмотрение Приёмочной комиссии. Комиссия приняла соломоново решение. В постановлении было сказано:

«Комиссия оставляет в силе своё решение от 26 декабря 1950 года о приёме в члены ССП Трифонова Юрия Валентиновича. Но указывает ему на то, что он при вступлении в писательскую организацию не проявил мужества сознаться в том, что его родители были репрессированы» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 40, д. 920, л. 8).

Последнее слово оставалось за президиумом Союза советских писателей. Заседание президиума состоялось 7 мая 1951 года. Председательствовал на нём Алексей Сурков. Сам соискатель дожидался своей участи в коридоре.

Соболев доложил, как обстояли дела. Мол, Трифонов всех обманывал ещё с сорок первого года, но сейчас товарищи с ним поговорили и он будто бы пообещал впредь говорить только правду.

Сразу после Соболева слово взял Анатолий Софронов, тот самый, который стоял у истоков кампании по выявлению в писательских рядах и последующей травли космополитов. Этот литературный функционер заявил:

«Важно не то, что у Трифонова были репрессированы родители, а важно то, что он скрывал это, сообщал неверные данные в анкетах. Отец его сейчас неизвестно где, а мать работает здесь. Это факт очень неприятный и для нас, и для него» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 30, д. 17, л. 20).

Правда, окончательно Софронов добивать Трифонова не стал. Он потом отметил:

«Я с ним беседовал, он свою ошибку, судя по по всему, довольно глубоко признал».

Казалось бы, на этом вопрос можно было закрыть. Ну поругали молодого автора за сокрытие в анкете фактов об арестах родителей. Но при чём тут роман? Книга вышла, людям она понравилась, сам Сталин оставил это произведение в лауреатских списках. Что ещё? Нельзя же быть святее Папы Римского. Если даже вождь не стал писателя ругать и тем более казнить, то литературному-то генералитету зачем понадобились эти разборки? Но нет же. Охранители всё же решили молодого сочинителя проучить и хоть в чём-то ущемить.

«Он [Трифонов], – подчёркнул Михаил Бубеннов, – молодой человек, 25 лет, и из этих 25 лет 10 лет он обманывает советскую общественность. Это для такого юноши большой срок. Мы его не виним за то, что родители были репрессированы, мы виним за то, что он 10 лет скрывал от общественности этот факт. Зачем это нужно было делать?

Я предлагаю принять его в Союз кандидатом сроком на 1 год, посмотреть, как он будет работать. Через год приём его в члены Союза. Но не принимать нельзя».

(РГАЛИ, ф. 631, оп. 30, д. 17, л. 21).

Бубеннова поддержал Кузьма Горбунов. Этот весьма посредственный, но тем не менее очень влиятельный прозаик добавил:

«Трифонов обманул общественность при поступлении на оборонный завод, при вступлении в Институт и сейчас. Я присоединяюсь к выступлению М.С. Бубеннова – надо посмотреть, тем более, что правильно А.А. Сурков сказал – такие случаи у нас не первый раз.

У нас организация не только творческая, но и педагогическая, надо дать хороший урок на будущее, пусть подвергнется проверке».

(РГАЛИ, ф. 631, оп. 30, д. 17, л. 21).

Заступился за Трифонова Василий Гроссман. Он отметил:

«Если человек сделал ошибку, когда ему было 15 лет, то это не отяжеляющее его вину обстоятельство, а наоборот смягчающее, но когда взрослый, зрелый человек в 25 лет осознал свою ошибку, сделанную впервые в 15 лет, обещал её не повторять, и это совпало о таким большим событием, которое бывает в писательской жизни, как главное событие, – большое признание его книги – мне кажется, что можно принять его в Союз».

(РГАЛИ, ф. 631, оп. 30, д. 17, л. 22).

Но поддержать Гроссмана никто не поторопился. Наоборот, у некоторых генералов появилось желание ещё сильней прищучить Трифонова. Фёдор Гладков, тот вообще уже был готов своего бывшего студента чуть ли не в тюрьму упечь. Он негодовал, что это за наказание – выдать молодому сочинителю не членский билет Союза писателей, а только кандидатскую карточку. Мол, надо быть пожёстче по отношению к обманщикам.

Увидев, что дело стало приобретать уж совсем опасный поворот, Сурков решил закруглить обсуждение. Ему помог Николай Грибачёв, намекнувший, что пора голосовать. Предложение было одно: «принять <Трифонова> в кандидаты и посмотреть, что он даст в дальнейшем».

И надо же было тут вылезти со своим вопросом Степану Щипачёву: ему вдруг стало интересно, когда в Союзе писателей выяснилось, что родители Трифонова были репрессированы. И тут главный кадровик Союза писателей Н.Жданова призналась, что факт о репрессированных родителях обнаружили ещё на стадии подачи Трифоновым заявления о вступлении в Союз писателей, и, мол, она молодого автора предупреждала о последствиях сокрытия правды, после чего соискатель членского билета заполнил вторую анкету.

«При приёме в Комиссии, – уточнила Жданова, –
в Отдел Кадров <Союза писателей> поступили сведения
о том, что он [Трифонов. – В.О.] это скрывает. Мы его вызвали, и я ему сказала, что придётся ему признаться. Тогда он заполнил вторую анкету» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 30,
д. 17, л. 24).

Я, кстати, нашёл в архиве заполненную Трифоновым вторую анкету. Отвечая на вопрос о судимостях родственников, романист сообщил:

«В 1937 г. 21/VI был арестован органами НКАВД мой отец и сослан на 10 лет. В 1938 г. была арестована мать (как «член семьи») – выслана, потом досрочно освобождена особым совещанием» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 40, д. 40, л. 95). Трифонов тогда не знал, что его отца расстреляли почти сразу после ареста.

Уточнение Ждановой сразу в корне поменяло ход обсуждения дела Трифонова. Если до этого большинство членов президиума Союза писателей склонялось к тому, чтобы Трифонова принять всего лишь кандидатом в члены Союза, то после ремарки Ждановой охранители начали настаивать на жёстких мерах по отношению к молодому романисту. Приведу фрагмент из стенограммы.

«Тов. Бубеннов

В таком случае я снимаю своё предложение о приёме в кандидаты и считаю, что вообще не следует принимать.

Тов. Гладков

Повторяю, что рассматривать приём в кандидаты, как кару, как наказание, неправильно, потому что это дискредитирует Союз.

Тов. Сурков

Был ли известен этот момент, когда присуждалась Сталинская премия Трифонову.

Тов. Жданова

Нет, ничего не было известно.

Тов. Соболев

26-го января это не было известно.

Тов. Грибачёв

За такие вещи из Комсомола исключают.

Тов. Караваева

Какое суждение вынесла по этому вопросу комсомольская организация?

Тов. Жданова: Комсомольская организация завода об этом не знала.

Тов. Сурков

Речь идёт о судьбе человека. Надо проверить на заводе, где он вступал в Комсомол.

Тов. Жданова: Это было сделано.

Тов. Софронов: В его автобиографии, заполненной при поступлении на оборонный завод, и в анкете ничего не указано.

т. Софронов:

При всей требовательности к этому делу, помня, что человеку 25 лет, что он человек, перед которым вся жизнь впереди и что, на мой взгляд, он всё-таки понимает те серьёзные проступки, которые он совершил, в частности обман и Союза писателей, – мне думается, закрывать ему дорогу в Союз писателей было бы неправильным,

т. Грибачёв:

Кто же закрывает – пусть поработает год.

т. Софронов:

Это равносильно исключению из Союза.

т. Сурков:

Это равносильно исключению из литературы. Человека, которому присудили Сталинскую премию, не принимают в Союз писателей – значит его исключают из литературы, так надо и смотреть, и надо в сознании это иметь.

т. Бубеннов:

Он 10 лет обманывал общественность, 2 месяца, как отказался от этой лжи, и можно 1 год не принимать его в Союз.

т. Грибачёв:

Человек ударяет себя
в грудь – раскаялся, и всё, а мы расшаркиваемся.

т. Бубеннов:

Не раскаялся, а его при-
пёрли к стене.

т. Грибачёв:

Если принимать независимо от общественного лица – пишет а всё, – это другое дело, но это несерьёзный подход.

т. Софронов:

Мы подходим всерьёз, и поэтому прошлый раз решение президиума не было принято и вернули на комиссию.

т. Горбунов:

Мы его примем, а он чрез год снова нас обманет – мы же отвечаем политически и всячески.

т. Соболев:

Это первый случай за всё время моей работы в комиссии, обычно мы человека проверяем со всех сторон, но тут сыграло роль давление Ажаева.

т. Гроссман:

Ажаев никакого особого давления не оказывал – я был на заседании комиссии. Он сказал о том, что книга а пользуется большим успехом и незачем заниматься разговорами. Комиссия согласилась».

(РГАЛИ, ф. 631, оп. 30, д. 17, лл. 24–26).

Сурков к таким дебатам оказался не готов. Он не знал, как сделать так, чтобы и овцы остались целы, и волки были сыты. То, что Трифонов хотел скрыть от литературных генералов правду о своих репрессированных родителях, это никто не оспаривал, и за это, безусловно, человека следовало пожурить. Но совсем отлучить его от Союза писателей тоже было нельзя: всё-таки он успел получить Сталинскую премию, и правительство лишать награды дебютанта не собиралось.

В общем, Сурков, чтобы хоть как-то остудить страсти, предложил прервать обмен мнениями и позвать на заседание президиума дожидавшегося своей участи в коридоре Трифонова. Сурков, видимо, думал, что Трифонов даст короткие пояснения и все на этом успокоятся. Но он ошибался. Коллеги устроили Трифонову форменный допрос.

«т. Трифонов

Я должен сказать то, что я говорил на приёмочной комиссии, что когда я поступал на завод, я хотел уехать в Москву, боялся, что на завод не примут, а когда я сообщил это дело, то не было затем достаточно мужества, чтобы сообщить

т. Софронов

В комсомол вы когда вступили?

т. Трифонов

В 1944 г. на заводе.

т. Софронов

И опять не сообщили?

Тов. Трифонов

Нет.

(С МЕСТА: А в Институт?)

Тоже самое.

т. Сурков

Получилось, что об этом деле вы сообщили, когда вам прямо поставили вопрос, было ли так?

т. Трифонов

Да.

т. Сурков

И если бы это дело не возникло, ходили бы с такой анкетой, с которой существовали всё время: Когда вам было 15 лет – это более или менее понятно, – мальчишка. А сейчас во взрослом состоянии, в сознании человека, уже определившего себе профессию – инженерию человеческих душ – как вы сами это дело расцениваете? Вы поставьте себя на наше место и как бы вы это дело расценили? Вы знали, что ваша книга выдвигается на Сталинскую премию, проходит на Сталинскую премию, и неужели у вас не было потребности выплюнуть из себя эту затянувшуюся неправду, тем более что вы отлично знали, что в нашем государстве дети отвечают за себя, когда дети прямо смотрят в лицо обществу.

Тов. Трифонов

Поставить себя на ваше место мне трудно.

Я признаю, что я очень глубоко виноват и ваше дело – решать этот вопрос.

Тов. Бубеннов

Вы заявили комсомольской организаций о том, что обманули её при вступлении?

Тов. Трифонов

Сейчас заявил. Моё дело разбирается в Комсомольской организации Литературного Института.

Тов. Сурков

Вопросов больше нет и вы свободны, товарищ Трифонов.

Тов. Трифонов

Как мне считать, какое принято решение ?

Тов. Сурков

Решение ещё не принято, мы сейчас будем обсуждать.

(Тов. Трифонов уходит)».

(РГАЛИ, ф. 631, оп. 30, д. 17, лл. 27–29).

После ухода Трифонова спор на президиуме возобновился с новой силой. Щипачёв уже тысячу раз пожалел о том, что влез со своим уточняющим вопросом о том, когда обнаружилось, что родители Трифонова репрессированы. Он предложил не губить человека, а проголосовать за его принятие в Союз писателей. Бубеннов утверждал другое, что приём Трифонова будет большой ошибкой. Вадим Кожевников вообще предпочёл перевести разговор в моральную плоскость, упрекнув Трифонова за уклонение от службы в армии. Хотя Трифонов не уклонялся. Его не взяли в армию как раз из-за плохой анкеты, точнее – из-за репрессированных родителей. Правда, осудив Трифонова за сокрытие правды («мне его поступок кажется отвратительным»), Кожевников потом поставил другой вопрос: насколько значим роман молодого автора «Студенты».

Ответ дала старая партийка Мариэтта Шагинян.

«Я, – сказала Шагинян, – может быть неправа, тогда прошу вас к моим словам не прислушиваться, но мне хочется высказать своё мнение. Я, старый писатель, прочитала на свободе, в санатории книгу Трифонова, она оставила очень неприятный осадок в моей душе – я знаю хорошо студенчество, а он вывел ту прослойку нашего студенчества, которая наименее характерна, прослойку, состоящую из детей бывших людей, причём отрицательный тип, он его вывел хорошо, разоблачил, но дал ему какой-то реванш в конце книги, этот тип не продуман, как он выправился, не показано. Вещь эта написана сыро. Я не присутствовала, но если бы мне пришлось выступать на президиуме, я бы никогда эту вещь не выставила на Сталинскую премию. И если бы не было этой анкеты, я бы просто сказала, что эта вещь даёт право только на кандидата, но ни в коем случае не для члена Союза.

Теперь дальше: мы за последнее время страшно понижаем требования к писателям – нравственные требования, ибо у нас наша этика глубоко связана с партийностью, это не старая этика: добрый и хороший, а это этика советская, пронизанная большевизмом.

Трифонов видимо талантливый человек, в нём есть колючесть, твёрдость, может быть из него выйдет хороший человек, но по его облику это человек не того нравственного закала, который желателен. Это моё впечатление».

(РГАЛИ, ф. 631, оп. 30, д. 17, л. 32).

Шагинян, сама того не подозревая, вывела разговор на очень опасную тему. По сути, она поставила под сомнение решение советского правительства, которое и присудило Трифонову Сталинскую премию. Первым это осознал критик Валерий Кирпотин. Он тут же заверещал: что, теперь добиваться отмены решения самого Сталина. И сразу испугался Бубеннов: мол, нет-нет. «Без нас, – заявил Бубеннов, – дают Сталинские премии и без нас отбирают». После чего все вернулись к первому предложению – ограничиться приёмом Трифонова лишь кандидатом в члены Союза писателей. Правда, Гладков попросил уточнить, а чем мотивировать такое решение. Пояснения Гладкову дали Кожевников, Сурков и Караваева.

«Тов. Кожевников

Необходимостью проверить его работу.

Тов. Сурков

Если бы стоял вопрос о приёме этого человека в Партию или в Комсомол, я бы не колебался и проголосовал бы против, но здесь надо исходить из того, у него имеется книга, которой присуждена Сталинская премия.
В книге есть существенные недостатки, но она написана глазами советского человека. Не может же быть такого ультра-приспособленчества, когда человек думает одно, а пишет другое! Книга написана глазами советского человека. Он писатель. Это утверждено фактом наличия книги и присуждения ей Сталинской премии. Не принять его ни в члены, ни в кандидаты Союза, это значит человека, нуждающегося в повседневном воздействии на него здоровой советской профессиональной среды, лишить этого воздействия.

Если мы считаем, что он совершенно неисправим, то надо так решить. Сегодня он выступал плохо. Видимо, у человека не поворачивается язык, чтобы по-человечески сказать о своём поступке. Более того, мне очень не понравился его последний вопрос, принят ли он, или нет.

Здесь встаёт очень большой и серьёзный вопрос. По побуждениям чисто моральным у меня напрашивается решение отказать ему в приёме, но по хозяйским соображениям людей, заинтересованных в том, чтобы из способного человека сделать морально-полноценного советского писателя, мне представляется резонным поставить вопрос о принятии его в кандидаты ССП. Причём это не ограничение.

Иногда мы в кандидаты принимаем по творческой сырости, но мне кажется, имеем право принимать и по сырости моральной и по таким соображениям принимать в кандидаты для того, чтобы этого человека, так же, как всех остальных кандидатов, посмотреть – какой ты есть в совокупности всех своих и писательских, и морально-политических качеств.

(т. Гладков: Важна мотивация – если мотив такой, что принимается в кандидаты с целью проверки моральной –
я претив этого.)

А мы просто примем в кандидаты, а принятие в кандидаты лауреата Сталинской премии – без мотивировки объясняет в чём дело.

Вопрос очень серьёзный, редко у нас встречающийся. Недавно подобного рода случай был с одним писателем –
мы принимали в Союз, не зная, что у человека есть в биографии – это случай с писателем Рыбаковым – сейчас это дело прошлое.

(т. Шагинян: Но Рыбаков это чудесный парень!)

Этот чудесный парень скрыл, что он совершил преступление.

(т. Шагинян. С него всё снято, он имеет документ от высшего командования, сравнивать их нельзя.)

т. Кожевников:

Но Рыбаков сам совершил ошибку или преступление.

т. Сурков:

Сейчас решается вопрос о том, ответственны ли мы за дальнейшую судьбу этого писателя или нет. Если мы считаем, что мы ответственны, мы обязаны его принять в кандидаты.

т. Караваева:

Я считаю, товарищи, что мы должны несмотря на неприятное впечатление, а мне было очень неприятно, как держался Трифонов, надо было ему больше душевной взволнованности, – я это не почувствовала, может быть за этим скрывалась взволнованность, и это такой характер, какая-то колючесть, но всё-таки нельзя не видеть, что человек в 15 лет сделал ошибку – правда с 15 лет Н.Островский пошёл в дивизию Котовского – проявил отсутствие мужества, нравственной стойкости, всё это верно, но всё-таки человек этот стоит на пути нашего труда, в орбите нашей и мы должны отвечать за него, нельзя нам от него отмахнуться. И то, что он лауреат Сталинской премии, это очень многое говорит. Конечно, никакой мотивации в нашем решении давать не следует, но мы примем его в кандидаты, мы должны к нему присмотреться, его проверить, – надо поступить по-хозяйски и принять его в кандидаты Союза».

(РГАЛИ, ф. 631, оп. 30, д. 17, лл. 34–37).

Тем временем Трифонов продолжал томиться в коридоре. Он пока ещё не знал, куда склонилась чаша весов. Наконец его вновь позвали в зал заседаний. Сурков сообщил:

«Тов. Трифонов, Президиум самым всесторонним образом обсудил вашу кандидатуру на приём в члены Союза писателей и приняв во внимание то, что у вас получился уж очень нехороший эпизод умолчания и приняв во внимание то, что здесь на президиуме вы не дали нам почувствовать какой-либо доброй воли к осознанию того, что вы очень нехорошо сделали, когда эти вещи скрывали, – президиум счёл необходимым, отвечая за вас, как за писателя и перед обществом, и перед вами, перед вашей будущей писательской биографией, потому что вы автор, написавший замеченную нашей общественностью книгу, – принять вас в кандидаты в члены Союза писателей. Должен сказать, что у товарищей были сомнения в том, правилен ли этот шаг, даже принятие в кандидаты Союза писателей, но принято решение вас принять в кандидаты с тем расчётом, чтобы этот срок пребывания в кандидатах Союза писателей, в общении вашем с коллективом наших писателей, со здоровым коллективом советских людей, дал вам возможность выплюнуть из себя то, из-за чего так нескладно получилось – по вашей вине получилось.

У вас есть потребность что-либо сказать?

т. Трифонов:

Что мне сказать? Я сказал, что готов отвечать за свой поступок, но сейчас я прошу дать возможность работать и писать, потому что я хочу стать членом Союза и стать в ваших глазах человеком, которому можно доверять.

Вот всё, что я хочу сказать.

т. Сурков:

Тов. Трифонов, вам надо учесть, что у писателя его биография, его поведение должны соответствовать наполнению его книг. Ваша книга давала нам основание считать, что эта книга написана глазами советского человека, который лучше вашей биографии оказался, и поэтому мы решили, что мы, литературная среда, ответственны за ваше будущее, как писателя. Но эта ответственность может быть нами тогда реализована, когда вы сами будете чувствовать то, из чего это всё происходит».

(РГАЛИ, ф. 631, оп. 30, д. 17, л. 38–39).

Трифонову пообещали, что в кандидатах он проходит всего год, а затем его переведут в полноценные члены Союза. Но начальство своё слово не сдержало.

После «Студентов» Трифонов испытал серию неудач. Во-первых, забуксовали его отношения с театром. В 1953 году он по настоянию Лобанова написал вторую пьесу «Залог успеха», которая рассказывала о проблемах современных художников. Постановка была осуществлена в театре имени Ермоловой. Но спектакль провалился. А во-вторых, у Трифонова не заладились дела со вторым романом об изыскателях Каракумского канала.

Писатель был в отчаянии.
В конце 1956 года он по совету своего бывшего учителя Федина обратился в президиум Московского отделения Союза писателей СССР с просьбой перевести его наконец из кандидатов в члены Союза. В своём заявлении Трифонов отметил:

«В 1950 году Приёмной комиссией ССП я был единогласно принят в члены ССП СССР. Весною 1951 г. секретариат ССП, не утвердив решение Приёмной комиссии, принял меня в кандидаты – это решение было принято в связи с тем, что Секретариату стало известно (из моей автобиографии, написанной для Комитета по Сталинским премиям) о факте репрессии моих родителей в 1937 г. В настоящее время моя мать живёт и работает в Москве, она полностью реабилитирована, так как единственное «преступление» её состояло в том, что она была женой моего отца. Отец мой, Трифонов Валентин Андреевич, погиб в заключении. Он также полностью реабилитирован и посмертно восстановлен в партии, в которой состоял с 1904 года. Мой отец был активным участником Октябрьской революции, одним из организаторов Красной Гвардии в Петрограде, членом Реввоенсовета республики и военным руководителем на ряде фронтов Гражданской войны. После войны он вплоть до 1937 года находился на крупных военных и хозяйственных постах.

Таким образом, «препятствия» со стороны родителей к моему приёму в члены ССП в настоящее время не существует.

С 1951 года я активно работал в литературе, написал две пьесы: «Молодые годы» (1952 г.) и «Залог успеха» (1954 г.), поставленные в Моск. т-ре им. Ермоловой. Напечатал три рассказа о Куйбышевской стройке под общим заголовком «Встречи на Волге» («Смена» 1951 г.), рассказы «Фёдор Кузьмич» («Огонёк» 1955 г.), «Случайный сосед» («Огонёк» 1956 г.), «Доктор, студент и Митя» (Молодая гвардия, № 1) «Последняя охота» (Литературная газета, 1956). Печатал очерки о поездках по стране в Лит. газете, Комсомольской правде, Советской культуре и о поездках за рубеж – в журнале «Новое время» (1955 г.) и в «Лит. газете» (1956 г.). Кроме того напечатал несколько рецензий на книги в Лит. газете, в журналах «Новый мир» и «Октябрь».

С 1951 года роман «Студенты» издавался несколько раз на русском языке и был переведён на 12 иностранных языков. Сейчас я работаю над сценарием из жизни московской молодёжи и над повестью о строителях
 Кара-Кумского канала.

Прошу Президиум Московского отд. СП СССР перевести меня из кандидатов в члены СП.

Ю. Трифонов

19 декабря 56 г.»

(РГАЛИ, ф. 631, оп. 40, д. 920, лл. 74, 74 об.).

Просьбу Трифонова поддержал ответственный секретарь секции прозы Григорий Бакланов. 19 декабря 1956 года Бакланов написал:

«Бюро секции прозы просит приёмную комиссию МО СП поставить на президиуме МО СП вопрос о переводе Трифонова Юрия Валентиновича из кандидатов в члены Союза писателей. В декабре 1950 года Трифонов Ю.В., автор повести «Студенты», был принят в члены СП, но в дальнейшем Секретариат не утвердил это решение, т.к. Тритонов не сообщил, что отец его репрессирован.

3-го декабря 1955 г. Военная Коллегия Верховного Суда СССР полностью реабилитировала Трифонова Валентина Андреевича, старого большевика, члена ВКП(б) с 1904 г., участника двух Революций, и дело его прекращено за отсутствием состава преступлений. Таким образом этот пункт не может служить препятствием для приёма Трифонова Ю.B. в члены СП СССР.

Трифонов – активно работающий писатель. В Москве театром им. Ермоловой в последнее время поставлены 2 его пьесы: «Молодые годы» и «Залог успехов». Его рассказы печатаются в журналах, в «Лит.газете». Сейчас Трифонов по договору со сценарной студией заканчивает киносценарий. Следует сказать, что повесть Трифонова «Студенты» по-прежнему пользуется любовью  читателей.

Бюро секции прозы, рассмотрев этот вопрос, единодушно рекомендует Трифонова Ю.В. и просит президиум рассмотреть это на ближайшем заседании».

(РГАЛИ, ф. 631, оп. 40, д. 920, л. 73).

Так закончилась эпопея с приёмом Трифонова в Союз писателей.

Ну а что касается романа «Студенты», то прав оказался Илья Эренбург. Когда-то он заметил: «Автор весьма талантлив, но я хотел бы надеяться, что он когда-нибудь пожалеет о том, что написал эту книгу». Так оно и получилось. Уже в 1970 году Трифонов признался Л.Левину, что из «Студентов» получилась «странная смесь искренности и хитрости, которую я наивно считал обязательной».

В наши дни жёстче других «Студентов» разобрали Наум Лейдерман и Марк Липовецкий. В своём двухтомном учебном пособии «Современная русская литература: 1950–1990-е годы» (М., 2003) они утверждали:

«Студенты» – это очень средний, так сказать, типовой, серийный образчик соцреализма. Сочинение, выполненное по давно известным и затверженным шаблонам и лекалам. Изображается студенческая среда, пединститут послевоенных 1940-х, филфак. Стандартный конфликт коллективиста и стоящего за его спиной сплочённого комсомольского коллектива с индивидуалистом. Вадим Белов – это коллективист, и Сергей Палавин – индивидуалист. Вадим Белов – средний, очень правильно, то есть стереотипно мыслящий, литературно правильно, то есть ужасно серым литературным языком говорящий даже с самим собою советский юноша, не знающий практически никаких сомнений, потому что он следует заложенным в голову нормам правил и постановлений. А вот Сергей Палавин – самовлюблённый, старающийся всячески подчеркнуть свою неординарность и талантливость, юноша. Автор всячески дискредитирует Палавина – он и эгоцентрик, и карьерист, и девушку, которая ждёт от него ребёнка, бросает. Конфликт закончится благополучно: Сергей раскается и проявит свою самоотверженность в волейбольном поединке за родной филфак. А в финале будет торжественная кода – первомайская демонстрация, звучит «Гимн демократической молодёжи», в небе – праздничный салют. Словом, «Студенты» представляют собой некий соцреалистический суррогат психологической повести, где страсти персонажей вибрируют в очень узком эмоциональном диапазоне, в пределах дозволенных идейных границ».

Вячеслав ОГРЫЗКО

 

 

Заминка произошла в начале весны 1951 года на совещании у Сталина. Кто-то из функционеров при обсуждении кандидатуры Трифонова осторожно обронил, что родители молодого писателя – враги народа. После этого в зале совещания установилась гробовая тишина. Все ждали грандиозного скандала. Получалось, что Сталину представили документы на непроверенного человека. Понятно, что за это кто-то должен был ответить. Но Сталин шума поднимать не стал. Он только поинтересовался: а книга-то хорошая? Ему ответил Федин. Да, роман хороший. По слухам, после этого Сталин в подготовленный проект постановления внёс коррективы: убрал Трифонова из числа лауреатов второй степени, предложил ограничиться присуждением писателю премии лишь третьей степени. В итоге дебютант получил не 50 тысяч рублей, а только двадцать пять тысяч. Впрочем, это тоже были немаленькие деньги. На них новоиспечённый лауреат тут же приобрёл машину «Победа» и прочие мелочи.

Позже выяснилось, что те, кому следовало знать все скользкие места в биографиях соискателей Сталинской премии, обладали полной информацией. Однако они не стали давать компромату ход. Почему? Всё объяснялось просто. Трифонов успел сделать предложение оперной певице Нине Нелиной, которая до этого была одной из пассий Лаврентия Берия. Нелина свои отношения с Берией долго скрывала, что тогдашнее советское руководство очень устраивало.

Впрочем, существовала ещё одна версия, объяснявшая снисходительное отношение Сталина к Трифонову. Говорили, будто бабушка Трифонова по материнской линии – Т.А. Словатинская – до революции недолгое время имела с вождём роман.

Но литературный генералитет-то этого ничего не знал. Поэтому писательское начальство решило провести своё расследование.

3 апреля 1951 года Трифонов был приглашён к руководителю приёмочной комиссии Союза писателей Леониду Соболеву. От молодого автора потребовали объяснений, почему он при вступлении в Союз скрыл всю правду о своих родителях.

Сохранилась стенограмма беседы Соболева с Трифоновым. Я её приведу.

«т. Соболев.

Секретариат вернул Ваш вопрос в Приёмочную комиссию для пересмотра и обсуждения того, что произошло. Мы своего решения в отношении приёма Вас в Союз отменять не будем, но я должен сказать от имени Комиссии и от своего имени, что Вы поставили нас в очень неприятное и трудное положение. Выражаясь грубо, Вы нас подвели. Желательно, чтобы Вы, вступая в нашу семью, подумали о том, что произошло и чтобы это на Вас воспитательно повлияло. Мы подошли к Вам с доверием, а в результате и Вы оказались в неловком положении и нас поставили в неловкое положение. Я надеюсь, что Вы это понимаете и учтёте.

Интересно услышать от Вас – как Вы могли так поступить.

т. Трифонов.

Мне дали две анкеты. Одна была менее подробная.
В другой я написал более подробно.

т. Соболев.

Это у Вас получается не первый раз. Почему такая же история была при поступлении на оборонный завод?

т. Трифонов.

Могу рассказать более подробно. Я был в эвакуации в 1941 году. мне хотелось вернуться в Москву. В армию меня не брали по возрасту и я завербовался на завод в Москву. Боясь, что меня могут не взять в Москву, я не написал.

т. Соболев.

Как же так получается? Важно, чтобы Вы это поняли. Ведь Вы входите в писательскую семью.

На Президиуме один товарищ сказал очень сурово и справедливо, чтобы приходили к нам с чистой совестью. Несмотря на то, что у Вас литературные способности и данные, но моральный облик писателя должен быть на высоте.

Мы принимаем нового товарища в организацию, а доверие к нему сразу падает. Это вам надо очень учесть. Это случилось на первых порах Вашей литературной жизни и желательно, чтобы Вы это запомнили очень надолго. Надо более серьёзно относиться.

т. Луконин.

Тем более, что Вы видите, что это не влияет на решение.

(РГАЛИ, ф. 631, оп. 40,
д. 920, лл. 92–93).

23 апреля 1951 года вопрос о Трифонове был повторно вынесен на рассмотрение Приёмочной комиссии. Комиссия приняла соломоново решение. В постановлении было сказано:

«Комиссия оставляет в силе своё решение от 26 декабря 1950 года о приёме в члены ССП Трифонова Юрия Валентиновича. Но указывает ему на то, что он при вступлении в писательскую организацию не проявил мужества сознаться в том, что его родители были репрессированы» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 40, д. 920, л. 8).

Последнее слово оставалось за президиумом Союза советских писателей. Заседание президиума состоялось 7 мая 1951 года. Председательствовал на нём Алексей Сурков. Сам соискатель дожидался своей участи в коридоре.

Соболев доложил, как обстояли дела. Мол, Трифонов всех обманывал ещё с сорок первого года, но сейчас товарищи с ним поговорили и он будто бы пообещал впредь говорить только правду.

Сразу после Соболева слово взял Анатолий Софронов, тот самый, который стоял у истоков кампании по выявлению в писательских рядах и последующей травли космополитов. Этот литературный функционер заявил:

«Важно не то, что у Трифонова были репрессированы родители, а важно то, что он скрывал это, сообщал неверные данные в анкетах. Отец его сейчас неизвестно где, а мать работает здесь. Это факт очень неприятный и для нас, и для него» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 30, д. 17, л. 20).

Правда, окончательно Софронов добивать Трифонова не стал. Он потом отметил:

«Я с ним беседовал, он свою ошибку, судя по по всему, довольно глубоко признал».

Казалось бы, на этом вопрос можно было закрыть. Ну поругали молодого автора за сокрытие в анкете фактов об арестах родителей. Но при чём тут роман? Книга вышла, людям она понравилась, сам Сталин оставил это произведение в лауреатских списках. Что ещё? Нельзя же быть святее Папы Римского. Если даже вождь не стал писателя ругать и тем более казнить, то литературному-то генералитету зачем понадобились эти разборки? Но нет же. Охранители всё же решили молодого сочинителя проучить и хоть в чём-то ущемить.

«Он [Трифонов], – подчёркнул Михаил Бубеннов, – молодой человек, 25 лет, и из этих 25 лет 10 лет он обманывает советскую общественность. Это для такого юноши большой срок. Мы его не виним за то, что родители были репрессированы, мы виним за то, что он 10 лет скрывал от общественности этот факт. Зачем это нужно было делать?

Я предлагаю принять его в Союз кандидатом сроком на 1 год, посмотреть, как он будет работать. Через год приём его в члены Союза. Но не принимать нельзя».

(РГАЛИ, ф. 631, оп. 30, д. 17, л. 21).

Бубеннова поддержал Кузьма Горбунов. Этот весьма посредственный, но тем не менее очень влиятельный прозаик добавил:

«Трифонов обманул общественность при поступлении на оборонный завод, при вступлении в Институт и сейчас. Я присоединяюсь к выступлению М.С. Бубеннова – надо посмотреть, тем более, что правильно А.А. Сурков сказал – такие случаи у нас не первый раз.

У нас организация не только творческая, но и педагогическая, надо дать хороший урок на будущее, пусть подвергнется проверке».

(РГАЛИ, ф. 631, оп. 30, д. 17, л. 21).

Заступился за Трифонова Василий Гроссман. Он отметил:

«Если человек сделал ошибку, когда ему было 15 лет, то это не отяжеляющее его вину обстоятельство, а наоборот смягчающее, но когда взрослый, зрелый человек в 25 лет осознал свою ошибку, сделанную впервые в 15 лет, обещал её не повторять, и это совпало о таким большим событием, которое бывает в писательской жизни, как главное событие, – большое признание его книги – мне кажется, что можно принять его в Союз».

(РГАЛИ, ф. 631, оп. 30, д. 17, л. 22).

Но поддержать Гроссмана никто не поторопился. Наоборот, у некоторых генералов появилось желание ещё сильней прищучить Трифонова. Фёдор Гладков, тот вообще уже был готов своего бывшего студента чуть ли не в тюрьму упечь. Он негодовал, что это за наказание – выдать молодому сочинителю не членский билет Союза писателей, а только кандидатскую карточку. Мол, надо быть пожёстче по отношению к обманщикам.

Увидев, что дело стало приобретать уж совсем опасный поворот, Сурков решил закруглить обсуждение. Ему помог Николай Грибачёв, намекнувший, что пора голосовать. Предложение было одно: «принять <Трифонова> в кандидаты и посмотреть, что он даст в дальнейшем».

И надо же было тут вылезти со своим вопросом Степану Щипачёву: ему вдруг стало интересно, когда в Союзе писателей выяснилось, что родители Трифонова были репрессированы. И тут главный кадровик Союза писателей Н.Жданова призналась, что факт о репрессированных родителях обнаружили ещё на стадии подачи Трифоновым заявления о вступлении в Союз писателей, и, мол, она молодого автора предупреждала о последствиях сокрытия правды, после чего соискатель членского билета заполнил вторую анкету.

«При приёме в Комиссии, – уточнила Жданова, –
в Отдел Кадров <Союза писателей> поступили сведения
о том, что он [Трифонов. – В.О.] это скрывает. Мы его вызвали, и я ему сказала, что придётся ему признаться. Тогда он заполнил вторую анкету» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 30,
д. 17, л. 24).

Я, кстати, нашёл в архиве заполненную Трифоновым вторую анкету. Отвечая на вопрос о судимостях родственников, романист сообщил:

«В 1937 г. 21/VI был арестован органами НКАВД мой отец и сослан на 10 лет. В 1938 г. была арестована мать (как «член семьи») – выслана, потом досрочно освобождена особым совещанием» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 40, д. 40, л. 95). Трифонов тогда не знал, что его отца расстреляли почти сразу после ареста.

Уточнение Ждановой сразу в корне поменяло ход обсуждения дела Трифонова. Если до этого большинство членов президиума Союза писателей склонялось к тому, чтобы Трифонова принять всего лишь кандидатом в члены Союза, то после ремарки Ждановой охранители начали настаивать на жёстких мерах по отношению к молодому романисту. Приведу фрагмент из стенограммы.

«Тов. Бубеннов

В таком случае я снимаю своё предложение о приёме в кандидаты и считаю, что вообще не следует принимать.

Тов. Гладков

Повторяю, что рассматривать приём в кандидаты, как кару, как наказание, неправильно, потому что это дискредитирует Союз.

Тов. Сурков

Был ли известен этот момент, когда присуждалась Сталинская премия Трифонову.

Тов. Жданова

Нет, ничего не было известно.

Тов. Соболев

26-го января это не было известно.

Тов. Грибачёв

За такие вещи из Комсомола исключают.

Тов. Караваева

Какое суждение вынесла по этому вопросу комсомольская организация?

Тов. Жданова: Комсомольская организация завода об этом не знала.

Тов. Сурков

Речь идёт о судьбе человека. Надо проверить на заводе, где он вступал в Комсомол.

Тов. Жданова: Это было сделано.

Тов. Софронов: В его автобиографии, заполненной при поступлении на оборонный завод, и в анкете ничего не указано.

т. Софронов:

При всей требовательности к этому делу, помня, что человеку 25 лет, что он человек, перед которым вся жизнь впереди и что, на мой взгляд, он всё-таки понимает те серьёзные проступки, которые он совершил, в частности обман и Союза писателей, – мне думается, закрывать ему дорогу в Союз писателей было бы неправильным,

т. Грибачёв:

Кто же закрывает – пусть поработает год.

т. Софронов:

Это равносильно исключению из Союза.

т. Сурков:

Это равносильно исключению из литературы. Человека, которому присудили Сталинскую премию, не принимают в Союз писателей – значит его исключают из литературы, так надо и смотреть, и надо в сознании это иметь.

т. Бубеннов:

Он 10 лет обманывал общественность, 2 месяца, как отказался от этой лжи, и можно 1 год не принимать его в Союз.

т. Грибачёв:

Человек ударяет себя
в грудь – раскаялся, и всё, а мы расшаркиваемся.

т. Бубеннов:

Не раскаялся, а его при-
пёрли к стене.

т. Грибачёв:

Если принимать независимо от общественного лица – пишет а всё, – это другое дело, но это несерьёзный подход.

т. Софронов:

Мы подходим всерьёз, и поэтому прошлый раз решение президиума не было принято и вернули на комиссию.

т. Горбунов:

Мы его примем, а он чрез год снова нас обманет – мы же отвечаем политически и всячески.

т. Соболев:

Это первый случай за всё время моей работы в комиссии, обычно мы человека проверяем со всех сторон, но тут сыграло роль давление Ажаева.

т. Гроссман:

Ажаев никакого особого давления не оказывал – я был на заседании комиссии. Он сказал о том, что книга а пользуется большим успехом и незачем заниматься разговорами. Комиссия согласилась».

(РГАЛИ, ф. 631, оп. 30, д. 17, лл. 24–26).

Сурков к таким дебатам оказался не готов. Он не знал, как сделать так, чтобы и овцы остались целы, и волки были сыты. То, что Трифонов хотел скрыть от литературных генералов правду о своих репрессированных родителях, это никто не оспаривал, и за это, безусловно, человека следовало пожурить. Но совсем отлучить его от Союза писателей тоже было нельзя: всё-таки он успел получить Сталинскую премию, и правительство лишать награды дебютанта не собиралось.

В общем, Сурков, чтобы хоть как-то остудить страсти, предложил прервать обмен мнениями и позвать на заседание президиума дожидавшегося своей участи в коридоре Трифонова. Сурков, видимо, думал, что Трифонов даст короткие пояснения и все на этом успокоятся. Но он ошибался. Коллеги устроили Трифонову форменный допрос.

«т. Трифонов

Я должен сказать то, что я говорил на приёмочной комиссии, что когда я поступал на завод, я хотел уехать в Москву, боялся, что на завод не примут, а когда я сообщил это дело, то не было затем достаточно мужества, чтобы сообщить

т. Софронов

В комсомол вы когда вступили?

т. Трифонов

В 1944 г. на заводе.

т. Софронов

И опять не сообщили?

Тов. Трифонов

Нет.

(С МЕСТА: А в Институт?)

Тоже самое.

т. Сурков

Получилось, что об этом деле вы сообщили, когда вам прямо поставили вопрос, было ли так?

т. Трифонов

Да.

т. Сурков

И если бы это дело не возникло, ходили бы с такой анкетой, с которой существовали всё время: Когда вам было 15 лет – это более или менее понятно, – мальчишка. А сейчас во взрослом состоянии, в сознании человека, уже определившего себе профессию – инженерию человеческих душ – как вы сами это дело расцениваете? Вы поставьте себя на наше место и как бы вы это дело расценили? Вы знали, что ваша книга выдвигается на Сталинскую премию, проходит на Сталинскую премию, и неужели у вас не было потребности выплюнуть из себя эту затянувшуюся неправду, тем более что вы отлично знали, что в нашем государстве дети отвечают за себя, когда дети прямо смотрят в лицо обществу.

Тов. Трифонов

Поставить себя на ваше место мне трудно.

Я признаю, что я очень глубоко виноват и ваше дело – решать этот вопрос.

Тов. Бубеннов

Вы заявили комсомольской организаций о том, что обманули её при вступлении?

Тов. Трифонов

Сейчас заявил. Моё дело разбирается в Комсомольской организации Литературного Института.

Тов. Сурков

Вопросов больше нет и вы свободны, товарищ Трифонов.

Тов. Трифонов

Как мне считать, какое принято решение ?

Тов. Сурков

Решение ещё не принято, мы сейчас будем обсуждать.

(Тов. Трифонов уходит)».

(РГАЛИ, ф. 631, оп. 30, д. 17, лл. 27–29).

После ухода Трифонова спор на президиуме возобновился с новой силой. Щипачёв уже тысячу раз пожалел о том, что влез со своим уточняющим вопросом о том, когда обнаружилось, что родители Трифонова репрессированы. Он предложил не губить человека, а проголосовать за его принятие в Союз писателей. Бубеннов утверждал другое, что приём Трифонова будет большой ошибкой. Вадим Кожевников вообще предпочёл перевести разговор в моральную плоскость, упрекнув Трифонова за уклонение от службы в армии. Хотя Трифонов не уклонялся. Его не взяли в армию как раз из-за плохой анкеты, точнее – из-за репрессированных родителей. Правда, осудив Трифонова за сокрытие правды («мне его поступок кажется отвратительным»), Кожевников потом поставил другой вопрос: насколько значим роман молодого автора «Студенты».

Ответ дала старая партийка Мариэтта Шагинян.

«Я, – сказала Шагинян, – может быть неправа, тогда прошу вас к моим словам не прислушиваться, но мне хочется высказать своё мнение. Я, старый писатель, прочитала на свободе, в санатории книгу Трифонова, она оставила очень неприятный осадок в моей душе – я знаю хорошо студенчество, а он вывел ту прослойку нашего студенчества, которая наименее характерна, прослойку, состоящую из детей бывших людей, причём отрицательный тип, он его вывел хорошо, разоблачил, но дал ему какой-то реванш в конце книги, этот тип не продуман, как он выправился, не показано. Вещь эта написана сыро. Я не присутствовала, но если бы мне пришлось выступать на президиуме, я бы никогда эту вещь не выставила на Сталинскую премию. И если бы не было этой анкеты, я бы просто сказала, что эта вещь даёт право только на кандидата, но ни в коем случае не для члена Союза.

Теперь дальше: мы за последнее время страшно понижаем требования к писателям – нравственные требования, ибо у нас наша этика глубоко связана с партийностью, это не старая этика: добрый и хороший, а это этика советская, пронизанная большевизмом.

Трифонов видимо талантливый человек, в нём есть колючесть, твёрдость, может быть из него выйдет хороший человек, но по его облику это человек не того нравственного закала, который желателен. Это моё впечатление».

(РГАЛИ, ф. 631, оп. 30, д. 17, л. 32).

Шагинян, сама того не подозревая, вывела разговор на очень опасную тему. По сути, она поставила под сомнение решение советского правительства, которое и присудило Трифонову Сталинскую премию. Первым это осознал критик Валерий Кирпотин. Он тут же заверещал: что, теперь добиваться отмены решения самого Сталина. И сразу испугался Бубеннов: мол, нет-нет. «Без нас, – заявил Бубеннов, – дают Сталинские премии и без нас отбирают». После чего все вернулись к первому предложению – ограничиться приёмом Трифонова лишь кандидатом в члены Союза писателей. Правда, Гладков попросил уточнить, а чем мотивировать такое решение. Пояснения Гладкову дали Кожевников, Сурков и Караваева.

«Тов. Кожевников

Необходимостью проверить его работу.

Тов. Сурков

Если бы стоял вопрос о приёме этого человека в Партию или в Комсомол, я бы не колебался и проголосовал бы против, но здесь надо исходить из того, у него имеется книга, которой присуждена Сталинская премия.
В книге есть существенные недостатки, но она написана глазами советского человека. Не может же быть такого ультра-приспособленчества, когда человек думает одно, а пишет другое! Книга написана глазами советского человека. Он писатель. Это утверждено фактом наличия книги и присуждения ей Сталинской премии. Не принять его ни в члены, ни в кандидаты Союза, это значит человека, нуждающегося в повседневном воздействии на него здоровой советской профессиональной среды, лишить этого воздействия.

Если мы считаем, что он совершенно неисправим, то надо так решить. Сегодня он выступал плохо. Видимо, у человека не поворачивается язык, чтобы по-человечески сказать о своём поступке. Более того, мне очень не понравился его последний вопрос, принят ли он, или нет.

Здесь встаёт очень большой и серьёзный вопрос. По побуждениям чисто моральным у меня напрашивается решение отказать ему в приёме, но по хозяйским соображениям людей, заинтересованных в том, чтобы из способного человека сделать морально-полноценного советского писателя, мне представляется резонным поставить вопрос о принятии его в кандидаты ССП. Причём это не ограничение.

Иногда мы в кандидаты принимаем по творческой сырости, но мне кажется, имеем право принимать и по сырости моральной и по таким соображениям принимать в кандидаты для того, чтобы этого человека, так же, как всех остальных кандидатов, посмотреть – какой ты есть в совокупности всех своих и писательских, и морально-политических качеств.

(т. Гладков: Важна мотивация – если мотив такой, что принимается в кандидаты с целью проверки моральной –
я претив этого.)

А мы просто примем в кандидаты, а принятие в кандидаты лауреата Сталинской премии – без мотивировки объясняет в чём дело.

Вопрос очень серьёзный, редко у нас встречающийся. Недавно подобного рода случай был с одним писателем –
мы принимали в Союз, не зная, что у человека есть в биографии – это случай с писателем Рыбаковым – сейчас это дело прошлое.

(т. Шагинян: Но Рыбаков это чудесный парень!)

Этот чудесный парень скрыл, что он совершил преступление.

(т. Шагинян. С него всё снято, он имеет документ от высшего командования, сравнивать их нельзя.)

т. Кожевников:

Но Рыбаков сам совершил ошибку или преступление.

т. Сурков:

Сейчас решается вопрос о том, ответственны ли мы за дальнейшую судьбу этого писателя или нет. Если мы считаем, что мы ответственны, мы обязаны его принять в кандидаты.

т. Караваева:

Я считаю, товарищи, что мы должны несмотря на неприятное впечатление, а мне было очень неприятно, как держался Трифонов, надо было ему больше душевной взволнованности, – я это не почувствовала, может быть за этим скрывалась взволнованность, и это такой характер, какая-то колючесть, но всё-таки нельзя не видеть, что человек в 15 лет сделал ошибку – правда с 15 лет Н.Островский пошёл в дивизию Котовского – проявил отсутствие мужества, нравственной стойкости, всё это верно, но всё-таки человек этот стоит на пути нашего труда, в орбите нашей и мы должны отвечать за него, нельзя нам от него отмахнуться. И то, что он лауреат Сталинской премии, это очень многое говорит. Конечно, никакой мотивации в нашем решении давать не следует, но мы примем его в кандидаты, мы должны к нему присмотреться, его проверить, – надо поступить по-хозяйски и принять его в кандидаты Союза».

(РГАЛИ, ф. 631, оп. 30, д. 17, лл. 34–37).

Тем временем Трифонов продолжал томиться в коридоре. Он пока ещё не знал, куда склонилась чаша весов. Наконец его вновь позвали в зал заседаний. Сурков сообщил:

«Тов. Трифонов, Президиум самым всесторонним образом обсудил вашу кандидатуру на приём в члены Союза писателей и приняв во внимание то, что у вас получился уж очень нехороший эпизод умолчания и приняв во внимание то, что здесь на президиуме вы не дали нам почувствовать какой-либо доброй воли к осознанию того, что вы очень нехорошо сделали, когда эти вещи скрывали, – президиум счёл необходимым, отвечая за вас, как за писателя и перед обществом, и перед вами, перед вашей будущей писательской биографией, потому что вы автор, написавший замеченную нашей общественностью книгу, – принять вас в кандидаты в члены Союза писателей. Должен сказать, что у товарищей были сомнения в том, правилен ли этот шаг, даже принятие в кандидаты Союза писателей, но принято решение вас принять в кандидаты с тем расчётом, чтобы этот срок пребывания в кандидатах Союза писателей, в общении вашем с коллективом наших писателей, со здоровым коллективом советских людей, дал вам возможность выплюнуть из себя то, из-за чего так нескладно получилось – по вашей вине получилось.

У вас есть потребность что-либо сказать?

т. Трифонов:

Что мне сказать? Я сказал, что готов отвечать за свой поступок, но сейчас я прошу дать возможность работать и писать, потому что я хочу стать членом Союза и стать в ваших глазах человеком, которому можно доверять.

Вот всё, что я хочу сказать.

т. Сурков:

Тов. Трифонов, вам надо учесть, что у писателя его биография, его поведение должны соответствовать наполнению его книг. Ваша книга давала нам основание считать, что эта книга написана глазами советского человека, который лучше вашей биографии оказался, и поэтому мы решили, что мы, литературная среда, ответственны за ваше будущее, как писателя. Но эта ответственность может быть нами тогда реализована, когда вы сами будете чувствовать то, из чего это всё происходит».

(РГАЛИ, ф. 631, оп. 30, д. 17, л. 38–39).

Трифонову пообещали, что в кандидатах он проходит всего год, а затем его переведут в полноценные члены Союза. Но начальство своё слово не сдержало.

После «Студентов» Трифонов испытал серию неудач. Во-первых, забуксовали его отношения с театром. В 1953 году он по настоянию Лобанова написал вторую пьесу «Залог успеха», которая рассказывала о проблемах современных художников. Постановка была осуществлена в театре имени Ермоловой. Но спектакль провалился. А во-вторых, у Трифонова не заладились дела со вторым романом об изыскателях Каракумского канала.

Писатель был в отчаянии.
В конце 1956 года он по совету своего бывшего учителя Федина обратился в президиум Московского отделения Союза писателей СССР с просьбой перевести его наконец из кандидатов в члены Союза. В своём заявлении Трифонов отметил:

«В 1950 году Приёмной комиссией ССП я был единогласно принят в члены ССП СССР. Весною 1951 г. секретариат ССП, не утвердив решение Приёмной комиссии, принял меня в кандидаты – это решение было принято в связи с тем, что Секретариату стало известно (из моей автобиографии, написанной для Комитета по Сталинским премиям) о факте репрессии моих родителей в 1937 г. В настоящее время моя мать живёт и работает в Москве, она полностью реабилитирована, так как единственное «преступление» её состояло в том, что она была женой моего отца. Отец мой, Трифонов Валентин Андреевич, погиб в заключении. Он также полностью реабилитирован и посмертно восстановлен в партии, в которой состоял с 1904 года. Мой отец был активным участником Октябрьской революции, одним из организаторов Красной Гвардии в Петрограде, членом Реввоенсовета республики и военным руководителем на ряде фронтов Гражданской войны. После войны он вплоть до 1937 года находился на крупных военных и хозяйственных постах.

Таким образом, «препятствия» со стороны родителей к моему приёму в члены ССП в настоящее время не существует.

С 1951 года я активно работал в литературе, написал две пьесы: «Молодые годы» (1952 г.) и «Залог успеха» (1954 г.), поставленные в Моск. т-ре им. Ермоловой. Напечатал три рассказа о Куйбышевской стройке под общим заголовком «Встречи на Волге» («Смена» 1951 г.), рассказы «Фёдор Кузьмич» («Огонёк» 1955 г.), «Случайный сосед» («Огонёк» 1956 г.), «Доктор, студент и Митя» (Молодая гвардия, № 1) «Последняя охота» (Литературная газета, 1956). Печатал очерки о поездках по стране в Лит. газете, Комсомольской правде, Советской культуре и о поездках за рубеж – в журнале «Новое время» (1955 г.) и в «Лит. газете» (1956 г.). Кроме того напечатал несколько рецензий на книги в Лит. газете, в журналах «Новый мир» и «Октябрь».

С 1951 года роман «Студенты» издавался несколько раз на русском языке и был переведён на 12 иностранных языков. Сейчас я работаю над сценарием из жизни московской молодёжи и над повестью о строителях
 Кара-Кумского канала.

Прошу Президиум Московского отд. СП СССР перевести меня из кандидатов в члены СП.

Ю. Трифонов

19 декабря 56 г.»

(РГАЛИ, ф. 631, оп. 40, д. 920, лл. 74, 74 об.).

Просьбу Трифонова поддержал ответственный секретарь секции прозы Григорий Бакланов. 19 декабря 1956 года Бакланов написал:

«Бюро секции прозы просит приёмную комиссию МО СП поставить на президиуме МО СП вопрос о переводе Трифонова Юрия Валентиновича из кандидатов в члены Союза писателей. В декабре 1950 года Трифонов Ю.В., автор повести «Студенты», был принят в члены СП, но в дальнейшем Секретариат не утвердил это решение, т.к. Тритонов не сообщил, что отец его репрессирован.

3-го декабря 1955 г. Военная Коллегия Верховного Суда СССР полностью реабилитировала Трифонова Валентина Андреевича, старого большевика, члена ВКП(б) с 1904 г., участника двух Революций, и дело его прекращено за отсутствием состава преступлений. Таким образом этот пункт не может служить препятствием для приёма Трифонова Ю.B. в члены СП СССР.

Трифонов – активно работающий писатель. В Москве театром им. Ермоловой в последнее время поставлены 2 его пьесы: «Молодые годы» и «Залог успехов». Его рассказы печатаются в журналах, в «Лит.газете». Сейчас Трифонов по договору со сценарной студией заканчивает киносценарий. Следует сказать, что повесть Трифонова «Студенты» по-прежнему пользуется любовью
 читателей.

Бюро секции прозы, рассмотрев этот вопрос, единодушно рекомендует Трифонова Ю.В. и просит президиум рассмотреть это на ближайшем заседании».

(РГАЛИ, ф. 631, оп. 40, д. 920, л. 73).

Так закончилась эпопея с приёмом Трифонова в Союз писателей.

Ну а что касается романа «Студенты», то прав оказался Илья Эренбург. Когда-то он заметил: «Автор весьма талантлив, но я хотел бы надеяться, что он когда-нибудь пожалеет о том, что написал эту книгу». Так оно и получилось. Уже в 1970 году Трифонов признался Л.Левину, что из «Студентов» получилась «странная смесь искренности и хитрости, которую я наивно считал обязательной».

В наши дни жёстче других «Студентов» разобрали Наум Лейдерман и Марк Липовецкий. В своём двухтомном учебном пособии «Современная русская литература: 1950–1990-е годы» (М., 2003) они утверждали:

«Студенты» – это очень средний, так сказать, типовой, серийный образчик соцреализма. Сочинение, выполненное по давно известным и затверженным шаблонам и лекалам. Изображается студенческая среда, пединститут послевоенных 1940-х, филфак. Стандартный конфликт коллективиста и стоящего за его спиной сплочённого комсомольского коллектива с индивидуалистом. Вадим Белов – это коллективист, и Сергей Палавин – индивидуалист. Вадим Белов – средний, очень правильно, то есть стереотипно мыслящий, литературно правильно, то есть ужасно серым литературным языком говорящий даже с самим собою советский юноша, не знающий практически никаких сомнений, потому что он следует заложенным в голову нормам правил и постановлений. А вот Сергей Палавин – самовлюблённый, старающийся всячески подчеркнуть свою неординарность и талантливость, юноша. Автор всячески дискредитирует Палавина – он и эгоцентрик, и карьерист, и девушку, которая ждёт от него ребёнка, бросает. Конфликт закончится благополучно: Сергей раскается и проявит свою самоотверженность в волейбольном поединке за родной филфак. А в финале будет торжественная кода – первомайская демонстрация, звучит «Гимн демократической молодёжи», в небе – праздничный салют. Словом, «Студенты» представляют собой некий соцреалистический суррогат психологической повести, где страсти персонажей вибрируют в очень узком эмоциональном диапазоне, в пределах дозволенных идейных границ».