Сергей РЮТИН. ДИКТАТУРА НА СЛУЖБЕ ДЕМОКРАТИИ

№ 2016 / 19, 13.05.2016

Во второй половине XX века международная политология использовала термины «тоталитаризм» и «демократия» для обозначения соперников в дуальной системе, сложившейся как вполне устойчивая модель после Второй мировой войны. В конце концов демократия победила, на эту тему есть уже классический труд Фрэнсиса Фукуямы о либеральном конце истории. Он прав в том смысле, что буржуазное общество действительно не имеет альтернатив, оно может переживать кризисы и даже распадаться, но пока всё это только содействовало успешному прогрессу, в том числе технологическому.

 
      Ряд авторов (в частности Эрик Райнерт и Иммануил Валлерштейн), правда, заметили, что политическое и экономическое соперничество двух систем в реальности было сотрудничеством в рамках международного разделения труда при той же доминации либеральной капиталистической модели. Другое дело – где-то процветал конкурентный капитализм, где-то монопольно-государственный (как в СССР). Валлерштейн вводит трёхзвенную модель для объяснения идеологического управления – либерализм, социализм, консерватизм. Причём СССР в этой модели всегда играл в поддавки с США, создавая, скорее, мифическую угрозу для поддержания их бюрократического аппарата. Диктатуры, по большому счёту, часто оказывали важные услуги мировой демократии в лице международных бюрократических структур. Отсюда и происходит трагический раскол между государствами и обществами – конечно, надо учитывать, что идеал – в доминации правового подхода в самом широком смысле. Бюрократические структуры – часть общества или часть государства? Они подчиняют общество через государство или государство через общество?

Вопрос не праздный, ибо на нём сломали голову сотни и сотни политологов и обществоведов. Но мы видим пример диктатуры в СССР – когда «партия» профессиональных «революционеров» узурпировала государственные институты павшего режима, упразднила правовые механизмы, и наконец, подчинила себе всё общество в целом, осуществив «диктатуру НАД пролетариатом». Собственно, в публицистике Ленина прямо указано на то, что рабочий класс сам по себе не может руководить, а только под началом управляющей им «партии». Партийный аппарат стал абсолютным номеном в рамках СССР, подчинив все аспекты бытия своему произволу. Номенклатурой назвал его позже Михаил Восленский и «новым классом» Милован Джилас. Интересно, что в системе тотального господства номенклатуры (даже не «партии», а исключительно этого самого аппарата) оставались камуфляжные структуры в виде судов, советов разных уровней, включая Верховный, профсоюзов (в виде монструозной ВЦСПС). Зачем они были нужны – на этот вопрос объективно не удалось ответить никому. Данная модель камуфляжной диктатуры имела своих поклонников в странах свободного мира; часть бюрократии кое-где сама стремилась стать номенклатурой в своих странах. В разных государствах ползучий процесс узурпации и происходил с вариациями: для страждущих «коммунизма» совков придумали пропаганду о международной борьбе за мир и международном рабочем движении. Особенно это привлекало стоящих в бесконечных очередях за колбасой и туалетной бумагой. Это в городах, в райцентрах были рады полакомиться и пудингом из гороховой массы. На самом деле модель номенклатурного госкапитализма (то есть «советского социализма») оказалась настолько неэффективной, что не смогла поддерживать собственный уровень воспроизводства и рухнула, опровергнув собственные тезисы о крахе рыночного конкурентного капитализма. Но проблема никуда не делась, претензии растущей бюрократии на тотальный контроль только росли, и (пусть и неудачный) опыт СССР всё-таки доказал его реализуемость на практике. Контроль! Именно к этому и стремится номенклатура всех стран и народов. И, в конце концов, осуществить контрольный выстрел в голову общества, да и государства со всеми его правовыми механизмами. Отсюда возникает потестарность – в советской историографии термин трактовался как отношения в первобытном обществе, но на самом деле он означает силовой подход к решению тех или иных задач, всегда противостоящий правовым механизмам. Это если упрощённо. Некоторые философы доказывают, что «государство» вообще имеет свою логику, никак не соотносясь с обществом, правом, бюрократией, номенклатурой, диктатурой и т. д. Но это всё-таки достаточно экзотический взгляд. Упомянем тем не менее и его для полной объективности (яркий представитель – Энтони де Ясаи). Итак, в правовом государстве – а неправовое вовсе не государство – бюрократия, номенклатура, аппарат – не имеют возможности стать абсолютно доминирующей силой. Из-за вынужденной конкуренции с общественными структурами, имеющими в конечном счёте решающий голос через разветвлённую сеть представительств. Собственно, в США федеральный уровень «нейтрализуется» местным выборным – вплоть до округов и общин. С 1970-х годов наметилась тенденция к формированию «имперского президентства» (при Никсоне), но пока она успешно блокировалась. Правда, рост бюрократических, никем не избранных и никем не контролируемых структур в последнее время вполне очевиден. Вот здесь и возникает разрыв между демократией и федерализмом в их исконном, сформулированном отцами-основателями значении, и интересами новой номенклатуры. Но рост бюрократии можно списать и на всё растущее усложнение самого общества – в США этот процесс наиболее заметен. Силовые структуры в потестарных, тоталитарных системах как раз и не нуждаются в государстве как правовой системе, отсюда призывы их идеологов к «отме-не» государства. После своего прихода к власти тоталитаристы сразу забывали об антигосударственных пунктах своей программы и начинали укреплять собственный строй под видом «нового государства», «нового общества» и т. д. Но вот только новая тоталитарная модель государством и не являлась! Применялись внегосударственные – а значит и антиправовые методы принуждения, осуществлялись они структурами как раз силовыми. История как СССР, так и, например, КНР Мао Цзэдуна ярко свидетельствует об этом. Диктатуры помельче – от Камбоджи «красных кхмеров» до Гаити «Папы Дока» – ис пользовали разные варианты силовых воздействий. Суть у всех была одна – подавление воли общества во имя узкой группы властителей. Самоуправление тираниями современности никогда не приветствовалось – наоборот, за 13 лет до распада СССР номенклатура утверждает статью Конституции о «руководящей» роли Партии. Одновременно там же утверждается и «общенародное государство», что вошло в очевидное противоречие с логикой данной потестарной модели. Её крах был предрешён. КНР при Дэне Сяопине начала капиталистические реформы, и сейчас некоторые публицисты уже пишут о стране как о «неолиберальном» рае, что является преувеличением, но небольшим.

Напомним, что же такое собственно «государство» – для этого обратимся к Артуру Шопенгауэру, ибо лучше и ёмче него никто определения не предложил. «Охрана права, разумеется, обеспечена только в государстве, но самое право существует независимо от последнего, ибо насилие может только подавить его, но не уничтожить. Вот почему государство – это не что иное, как охранительное учреждение, ставшее необходимым вследствие тех бесчисленных посягательств, которым подвергается человек и которые он в состоянии отражать не в одиночку, а в союзе с другими людьми. Таким образом, цель государства такова: …1) внешняя охрана, 2) внутренняя охрана, 3) охрана против охранителя». Шопенгауэр выводит международное право из 1-го пункта, частное право из 2-го и публичное право из 3-го, причём реализация его осуществляется разделением властей на законодательную, исполнительную и судебную. Далее великий мыслитель итожит и предсказывает: «Когда помимо этой цели охраны государству примышляют ещё и другие какие-нибудь цели, то это легко может сделаться опасным для истинной цели его». (Цитирую по переводу Юлия Айхенвальда 1901 года).

По Шопенгауэру человек и общество изначально порочны и склонны к периодическому террору против себе подобных. Отсюда – силовой компонент; а государство – это и есть правовой механизм. Либертарная традиция рассматривает силовую и правовую компоненты как присущие одному и тому же государству в разных пропорциях, соответственно полностью «силовое» государство не подлежит юридической интерпретации. Также есть проблема с распределительными функциями современной бюрократии, ибо они также носят неправовой характер. Иммануил Валлерштейн написал монографию «После либерализма», одновременно дезавуируя и две другие части триады – социализм и консерватизм. Буржуазное государство вполне, тем не менее, процветает. Другой интересный и глубокий политолог и философ – Гюнтер Рормозер, будучи консерватором, опасается за судьбу либеральной республики в целом – делая упор именно на «республике».

Вывод: усложняющаяся структура общества требует более изощрённой и разветвлённой бюрократии; а некоторые структуры бюрократии будут пытаться доминировать над обществом. При развитом государстве (в значении State) такие усилия блокируются и развитие общества в целом будет продолжаться. Эти рассуждения актуальны сейчас в том смысле, что дискуссии об ослаблении или усилении роли «государства» вновь активно дебатируются в современной публицистике. Так, исследователь темы Клайд Уэйн Крюз-младший посвятил свой доклад как раз невыбранным бюрократическим структурам в США. «Десять тысяч приказов» – под таким названием вышел его труд в конце 2015 года. Экология, само собой, занимает там одно из ключевых положений. Сам факт открытой публикации мистера Крюза говорит о многом – в частности о реальной оппозиции диктатуре (потенциальной!) И раскрывает механизмы влияния той части бюрократии, которая прикрываясь государственным суверенитетом творит весьма чёрные дела.

 

Сергей РЮТИН