У РАЗБИТОГО КОРЫТА

№ 2006 / 24, 23.02.2015

Когда-то Виктор Лапшин подавал очень большие надежды. Он имел все шансы занять место в первом ряду русских поэтов второй половины двадцатого века. Но удалось ли ему сполна реализовать свой творческий потенциал?
Виктор Михайлович Лапшин родился 27 февраля 1944 года в городе Галич Костромской области. Три года отслужил в армии. Успел поучиться в Костромском и Вологодском пединститутах. Впрочем, ни один из них он так и не закончил. Долгое время занимался подёнщиной в районной газете.
Первым поэтические способности Лапшина отметил критик Игорь Дедков. В конце 1960-х – начале 1970-х годов он много сделал для того, чтобы стихи молодого журналиста из Галича регулярно печатались чуть ли не во всех костромских изданиях.
К сожалению, первая книга «На родных ветрах» у Лапшина вышла слишком поздно, только в 1979 году, да и то не в Москве, а в Ярославле. Но зато её заметили. И костромичи, и москвичи, все сразу стали интересоваться, что ещё лежит в портфеле у Лапшина. Костромская писательская организация устроила даже целое обсуждение новых рукописей поэта.
Началась какая-то свистопляска. И это очень не понравилось Дедкову. 3 декабря 1980 года он записал в своём дневнике: «Было обсуждение рукописи Виктора Лапшина. Шапошников безудержно расхваливал, в словах не стеснялся (это у него теперь стиль такой, «талант» – для него слово слабое, недостаточное, ещё чуть-чуть и объявит «гением»; словно болезнь такая), ну а я, много лет назад этого Лапшина первым заметивший и поддержавший, сказал, что человек оказался на неверном пути – гордыни, озлобления, риторики, – и всё, что я попробую ему объяснить, – это как попытка окликнуть его на этом пути, если он не настолько далеко ушёл, чтобы не отозваться… И Бочарников (прямолинейно), и Корнилов сошлись со мной. Это вызвало ярость Шапошникова. Не знаю, понял ли Лапшин, что я был всё-таки прав. Очень надеюсь, что поймёт. Иначе ничего хорошего не будет».
Но, кажется, Лапшин к замечаниям Дедкова оказался глух. В это время он нашёл мощную поддержку в Москве. Его стихи произвели сильное впечатление на Вадима Кожинова. Кожинов публично заявил, что «стихотворения Виктора Лапшина, по-моему, самое впечатляющее новое явление в поэзии после выхода книги Юрия Кузнецова».
Разобрав досконально написанную ещё в 1977 году поэму «Дворовые фрески», Кожинов, поощрив эксперименты Лапшина со словом и формой, отметил: «Одно из существенных средств своего рода расширения индивидуального голоса поэта – опора на весь объём русского Слова, включая его древние пласты. Именно этим обусловлена, надо думать, вполне очевидная «архаичность» стиля Виктора Лапшина». Кожинов полагал, что «обращение к архаическим ресурсам» было вызвано у Лапшина «стремлением сделать объёмней личный, исповедальный голос… Вовлечение в лирический мир всей тысячелетней стихии русского слова – если она, разумеется, входит в этот мир естественно и органически, – призвано сообщить поэту особую весомость».
Вслед за Кожиновым высокую оценку поэзии Лапшина дал Юрий Кузнецов. Ему тоже очень понравилась поэма «Дворовые фрески». Уже в 1986 году он писал: «Обыкновенно фресками называют роспись стен водяными красками. Но фреска – готовая картина, её видишь сразу целиком, а потом уже всматриваешься в детали. А тут мы имеем возможность наблюдать, как на наших глазах словно из-под невидимой руки художника возникает изображение. Это узорочье слова. Перед нами необычные фрески, некоторые из них кажутся написанными прямо по воздуху, так много в них пространства. Фрески зыблются и играют красками, строка пружинится и рябит, как вода или рожь от порыва ветра».
Как считал Кузнецов, «поэма открыта в бесконечность. Вот прорыв поэта в большое время, и этот прорыв говорит о немалых возможностях современной русской поэзии».
Казалось, Лапшин дождался своего звёздного часа. У него в Москве одна за другой вышли четыре книги: «Поздняя весна», «Воля», «Дума – даль» и «Мир нетленный». Имя поэта стало у всех на слуху. У Лапшина появилась возможность уволиться из газеты, которая высасывала у него все соки, и уйти, как говорят у литераторов, на вольные хлеба.
Московские издатели пообещали Лапшину безбедную жизнь, завалив поэта заказами на обработку подстрочников стихотворцев из многочисленных автономий. Но Лапшин отнёсся к переводам, похоже, как к халтуре, доставляющей мало удовольствия, но зато приносящей большие деньги.
И вдруг всё рухнуло. После обрушившейся на нашу страну трагедии 1991 года поэт, создалось впечатление, оказался никому не нужен. У него перестали выходить книги. Исчезли оплаченные заказы на переводы. О нём практически прекратили писать критики. Разве что как-то его вспомнил лезгинский поэт Арбен Кардаш. Как провозглашал кавказский друг галичского затворника, «Виктор Лапшин многоголосен. И имя этим голосам Мысль и Раздумье, обращённое внутрь себя, и Откровение и Беспокойство Совести, направленные в окружающий мир, чтобы привести его в духовное волнение. Удивительно сочетаются в творчестве поэта умение перевоплощать местные, «захолустные» характеры в болевые точки общества и способность неожиданного «включения» истины в ходе разбушевавшихся размышлений» («Литературная Россия», 2004, 14 мая).
Что же произошло? Почему Лапшин в 1990-е годы практически выпал из современного литературного процесса, хотя стихи писать он не прекращал? Наверное, легче всего сослаться на бытовую неустроенность или на суровые провинциальные нравы. Понятно, что Лапшин давно перерос Галич. Конечно, было бы лучше, если б удалось сменить среду обитания. Но поэт, видимо, упустил своё время. Москва его уже не ждала.
Лапшин не случайно в труднейшие для него 1990-е годы написал:

Как все, я одинок, и только в том отрада,
Что, не в пример другим, об этом знаю я.
Любовь? Богатство? Власть?
Мне ничего не надо.
О славе помышлять – забота не моя.

И всё-таки я бы не стал трагедию Лапшина как лирика объяснять исключительно бытовыми неурядицами. Надлом в душе произошёл не в дни распада Советского Союза. Он случился значительно раньше. Ему не надо было в перестройку приносить свои проникновенные стихи в жертву одной из политических сил. Зря Лапшин в своё время не прислушался к советам Игоря Дедкова.
И что в итоге мы имеем? После стремительного взлёта поэт похоже, остался у разбитого корыта.В. ОГРЫЗКО