Виктор ШИБАНОВ. СКВОЗЬ ПРИЗМУ КУЛЬТУРНОЙ ТРАВМЫ

№ 2017 / 11, 30.03.2017

Развитие удмуртской литературы – это своеобразное отражение культурных травм, пережитых национальным обществом на протяжении 1880–2010-х годов. Можно сказать, что история литературы и цепь травматических ситуаций (как человеческих трагедий, так и общественных катаклизмов) тесно связаны друг с другом. Так как психоаналитический аспект развития национальных литератур России до сих пор не исследован, данная статья претендует на роль размышлений и является своеобразной постановкой проблемы.

6 7 Grygory VereschaginПервые монографии Григория Верещагина «Вотяки Сосновского края» (1884, 1886) и «Вотяки Сарапульского уезда Вятской губернии» (1889), как верно указал литературовед В.Ванюшев, являются не только научными изысканиями, но и несут в себе очень важное художественное начало, почему их можно назвать в определённом смысле первыми удмуртскими романами. Перед нами тот вид культурной травмы, который характеризуется как «нехватка», «отсутствие» (absence), т.е. структурная «прореха» в ткани культуры, для компенсации которой не хватает имеющегося опыта. Верещагин стремится восполнить эту пустоту, показать широту и глубину духовного мира своего народа, в то же время сублимирует внутреннюю боль по этому поводу. Удмуртский просветитель общается со многими представителями своей эпохи, пишет в основном на русском языке, ему важно показать российской аудитории, что «инородцы» тоже стоят на пути к цивилизации. В своих поэмах «Зарни чорыг» («Золотая рыбка») и «Загубленная жизнь» Г.Верещагин обращается к опыту русской и мировой классики, прежде всего А.С. Пушкина («Сказка о золотой рыбке», «Евгений Онегин»). Культурная травма, пережитая Г.Верещагиным, ныне осмысляется как процесс рождения литературы.

Однако печально известный «мултанский» процесс (1892–1896), сфабрикованный царскими властями, явился своеобразным «ответом» на положительные общественно-культурные изменения в жизни народа. Была организована цепь судебных дел, якобы удмурты ещё в конце ХIХ века совершают ритуальные человеческие жертвоприношения, причём жертвами должны быть русские. Травма народа, засевшая глубоко в сознании и подсознании удмуртов, до сих пор даёт о себе знать. Глубоко пережил этот процесс Г.Верещагин, участвовавший в судебных заседаниях. Вслед за романом Михаила Петрова «Старый Мултан» (о нём речь ниже) в 1970-е годы была тщетная попытка постановки фильма о мултанском деле, также не увенчался успехом в 1995-е годы и проект В.Ар-Серги (киноповесть и сценарий «Дашутка»); наводит на размышления и то, что в конце 2000-х годов русский драмтеатр отказался от имени В.Г. Короленко, сыгравшего в мултанском процессе огромную роль в снятии обвинения с удмуртов. Травма мултанского процесса ещё долго будет заявлять о себе, пока внешние условия не дадут возвожность, говоря языком психоанализа, превращения этого Символического в Реальное.

6 7 Kedra MitreyПродолжая традиции Г.Верещагина, Кедра Митрей (1892–1949) осознаёт травму-как-отсутствие на новом уровне, собственно литературном. Он разрабатывает такие ключевые жанры национальной литературы, как трагедия и роман. Тематика этих произведений – историческое прошлое удмуртов. В трагедии «Эш-Тэрек» (1915) поднимается проблема, почему же в средневековый период удмурты не смогли создать своей государственности, роман «Секыт зибет» (Тяжкое иго, 1929) актуализирует противоречивый характер христианизации на севере Удмуртии в начале ХIХ века. К такого рода травматическим событиям Кедра Митрей возвращается и в других своих произведениях. Как видим, снова в центре внимания писателя – утраченное прошлое, которое изменить уже невозможно, но осознание этой боли даёт трезво осмысливать современные общественно-политические процессы. Судьба Кедра Митрея трагична, в 1937 году он был репрессирован, скончался от голода и болезней в сибирской ссылке.

Кузебай Герд (1898–1937) и Ашальчи Оки (1898–1973) – особая страница в истории удмуртской литературы. Касаясь исторического контекста их творчества, в своей книге «Под тенью зэрпала» (1997) С.Ф. Васильев и В.Л. Шибанов пишут следующее: «Травма, нанесённая «удмуртскому миру» Первой мировой войной, революцией 1917 года и последующими событиями, для культуры оказалась более чем плодотворной. Главнейшее (но не единственное) её следствие – включение удмуртской культуры в европейскую, аккумуляция многих российских и западноевропейских традиций» (стр. 107). Справочники, отражающие деятельность К.Герда, затрагивают огромное количество сфер гуманитарных отраслей, в которых автор оставил яркий след (литература, фольклор, этнография, лингвистика, критика, педагогика, музыка и др.), обилие имён знаменитых людей, с которыми он встречался и общался.
В удмуртской науке до сих пор популярна мысль об «ускоренном развитии» литературы, когда она за десятилетия проходит те этапы, которые развитым литературам пришлось одолевать столетиями. Но вряд ли Герд стремился в своём творчестве «наверстать» романтизм, сентиментализм, барокко, символизм, реализм и другие течения. Кажется, что идея влияния культурных травм намного ближе к истине, чем теория ускоренного развития.

6 7 kuzebay gerdГлавный мотив лирики Кузебая Герда – это выход «из тёмного леса» на «просторное поле». Но когда Герд видит, что народ не особо стремится к свету, с горечью пишет: «Озьы ик кулэ асьмелы, / вашкала дырысь пыдултыса возем калыкылы: / Ум быгатиське асьмеос дышмонэз адзонтэм карыны, / Асьме эрикез, чебер улонэз яратыны!» («Чик юнме быро»). «Так и надо нам, / С древних времён подчинённому народу, / Не умеем мы врагов ненавидеть, / Нашу свободу, красивую жизнь любить!» («Напрасно»). В программном своём стихотворении «Мон – кизисько гинэ!..» Герд пишет:

Мон – кизисько гинэ!..

Араны мукет муртъёс лыктозы…

Чок, оло уз, оло аралозы,

Оло дэрие лёгаса кельтозы…

Мон – кизисько гинэ!..

 

Я – только лишь сею…

Жать придут другие люди.

Пусть, может нет, может пожнут,

Может затопчут в грязь…

Я только лишь сею!..

 

В то же время особую боль в его душе и поэзии вызывает прозвище «вотяк», за которым закрепился смысл человека второго сорта, недочеловека. Из одного стихотворения в другое поэт возвращается к осмыслению этой травмы (в частотном словаре стихов, по подсчётам Л.Бусыгиной, слово «вотяк» встречается 15 раз). Герд был репрессирован. Оставляя в стороне обилие частностей, можно отметить следующее: дело СОФИН, направленное на выявление врагов в среде национальной интеллигенции, в центре которого оказался К.Герд, снова стало своеобразным «ответом» на положительные культурно-общественные изменения в жизни удмуртов.

6 7 Ashalchi OkiПоэзия Ашальчи Оки – это голос удмуртки, до сих пор находившейся в «молчании». Не она творит литературу – литература сама через её голос выходит наружу. Ашальчи хочет говорить, как и любая молодая женщина, о своей любви, но тексты говорят во много раз больше, чем задумано поэтессой. Мощная подсознательная и бессознательная стихия выплёскивается из её души. При этом в её стихах сталкиваются две глобальные культуры – фольклорная и собственно литературная, взаимопроникающие друг в друга.

Лулы мынам

Возь выл бубли ке но –

Марлы меда

Бурдыз сосырмылэм?

Сюлмы мынам

Чебер кырезь ке но –

Марлы меда

Сиез тияськылэм?

Мылкыд мынам

Зарни манет ке но –

Марлы меда, марлы меда

Жильы борды со дурылэм?

 

Душа моя

Хоть и луговая бабочка –

Отчего же

Крылья ранены?

Сердце моё

Хоть и звонкие гусли –

Отчего же

Струны сломаны?

Настроение моё

Хоть и золотая монета –

Отчего же, отчего же

Она закована к цепи?

 

Обращают на себя внимание образы травматического содержания: «ранены», «сломаны», «закованы», хотя речь идёт о естественном состоянии и чувстве человека. Кроме этого, в данном стихотворении вутренний мир женщины разделён на три ипостаси – душа, сердце и настроение. Лицо может показывать одно (настроение), но на сердце может быть совсем другое, в то же время не понять, что же творится в душе удмуртки. Это даёт ключ для раскрытия таких творений Ашальчи Оки, как «Два письма», «Застенчивость», «Подарок», «В театре» и др. Ашальчи Оки, как и К.Герд, с нашей точки зрения, подсознательно воссоздавала в своих произведениях травматические переживания своего народа, отчего и за внешней их простотой скрывается загадочность.

6 7 Mikhail PetrovСамые значимые произведения Михаила Петрова (1905–1955) – поэма «Италмас» (1945) и роман «Вуж Мултан» (1954) – написаны после войны. Трагизм ужасного кровопролития обостряет чувство восприятия реальности, но эта реальность не фактографична, она является символизацией пережитой травмы. В поэме «Италмас» показана трагическая любовь молодых Лади и Италмас в «незапамятные времена», трагизм скрывается не в классовой борьбе или другом социальном конфликте (что было очень важным для той культуры), а в какой-то странной случайности, уходящей корнями в народную мифологию. Герой Лади собирает цветы для своей возлюбленной, при переходе через омут падает на невидимую корягу и погибает; девушка кончает жизнь самоубийством.

При анализе романа М.Петрова «Старый Мултан» исследователи преимущественное внимание уделяют документальной его основе. Однако художественная сторона произведения до сих пор рассмотрена недостаточно. Судя по всему, обращение к теории Рене Жирара о человеческих жертвоприношениях («Насилие и священное») может натолкнуть к новым размышениям о структуре романе. Ныне «Старый Мултан», в числе прочего, прочитывается и как роман-предупреждение, каким образом за мизерные деньги можно натравить один народ на другой (по тексту за обычную проститутку герои готовы отдать намного больше, чем прокурор Раевский тратит на организацию убийства и начало судебного процесса). М.П. Петров, не понаслышке знавший работу ГПУ и НКВД, в ином историческом времени показал их упешную методику «выявления» тёмных вражеских сил. Возможно, это и не было сознательной установкой автора. О чём же роман «Старый Мултан»? Как известно, в России в конце ХIХ века налицо был политический кризис (по терминологии Р.Жирара, жертвенный кризис). Власти в лице прокурора организуют процесс, в котором в качестве «жертвы отпущения» выбран целый народ. Механизм первобытнообщинной культуры был блестяще запущен в ход представителями «цивилизованного» правосудия. Процесс получил общероссийский масштаб, в дело вмешались многие влиятельные люди того времени.

6 7 krasilnikov gennadijj dmitrievich 0На взлёт творчества Геннадия Красильникова (1928–1974), автора дилогии «Вуж юрт», романа «Арлэн кутсконэз», повести «Тонэн кылисько» и ряда замечательных рассказов, прямо не повлияли социальные и жизненные катаклизмы. Казалось, удмуртская литература перешла на другой уровень восприятия мира. Однако обращает на себя внимание один момент. После того, как Г.Красильников успешно завершил Литературный институт и вернулся на родину, ему не нашлось места в Ижевске. Писатель уехал в родное село Алнаши и там практически написал всё то, чем стал затем известен всесоюзному читателю. Н.Байтеряков в письме к сестре писателя М.Д. Ишматовой (1993) отмечает, что в Ижевске Г.Красильникова недолюбливали М.Горбушин, А.Бутолин и др., которые определяли в те годы культурную политику. Н.Байтеряков отказывается обнародовать горькие до обиды письма Г.Красильникова, показав лишь некоторые фрагменты. Об отношении сверстников к писателю также красноречиво говорит одна фраза, принадлежащая М.Покчи-Петрову: «Как там крупнейший прозаик Г.Красильников?» Речь идёт о 28-летнем студенте. Искренность это или ирония? Важно то, что такая ироническая искренность, рождённая всей системой и поддержанная национальной интеллигенцией, глубоко ранила талантливого писателя. Да, затем в 1964 году Г.Красильников переехал в Ижевск, сам стал определять литературную политику, но в творческом плане он уже ничего серьёзного не написал.

6 7 Flor VasilievВ поэзии Флора Васильева (1934–1978) поворотным моментом стала трагическая смерть любимой жены Фаины. Своими названиями сборников «Тон сярысь» (О тебе, 1966) и «Нош ик тон сярысь» (Снова о тебе, 1969), «Гажан дыр» (Время любви, 1971) – поэт вновь и вновь переосмысливает свою горькую долю. В том, что лирика Ф.Васильева оказалась созвучной общероссийской «тихой лирике», сыграла важную роль эта личная травма, пережитая как общекультурная. Тема великого строительства, освоения космоса уходят на второй план, теперь в центре внимания лирики Ф.Васильева оказываются природные объекты, место действия – «малая родина» поэта, деревня Бердыши Ярского района и окружающая её природа. Как верно отметила Дора Черашняя, образ Фаины словно растворяется в природе, говоря языком психоанализа, сублимируется. «Я язычник. Мой бог – это природа», «Я не люблю подстриженных деревьев», «Глазами родников глядит на мир земля», «А для меня бы без Удмуртии и России не было» – эти строки Флора Васильева стали маркерами своего времени, выражающими менталитет удмуртов середины ХХ века.

 

Уг яратскы чышкем писпуосты.

Мыным потэ: бордо кадь писпуос,

Тырттэм йырвизьёслы кельшо соос…

 

Я не люблю подстриженных деревьев,

Мне кажется: словно деревья плачут,

Они похожи на опустевшие мозги…

 

Вроде бы, современный миропорядок требует особой организации внутреннего мира людей, но для Флора Васильева травмы, оставляемые «подстриганием», означают нечто большее, чем причинение боли; не случайно современные критики видят в этих строках сопротивление поэта идеологическим конструктам советской действительности.

Семейные трагедии, безотцовщина – удел многих и многих удмуртских писателей. Это ещё один из аспектов травмы – психическая. С раннего детства без отца выросли, в частности, К.Герд и М.Петров. Для современника Ф.Васильева – Владимира Романова (1943–1989) – отсутствие отца стимулировало создание целого ряда прекрасных стихов, ставших хрестоматийными. В прозе Генриха Перевощикова особо значима повесть «Узы сяськаян вакытэ» (В пору цветения земляники), на её создание повлияла смерть юной дочери, безвременно умершей от онкологического заболевания.

В конце 1980-х – начале 1990-х годов в удмуртской литературе, развивавшейся под знаком этнофутуризма, осмысление травматического прошлого шло в нескольких направлениях. Во-первых, это новое осознание далёких исторических событий, причём авторы нацелены не на строгую документальность, а на игру и синтез современной реальности и мифа. Так, Пётр Захаров в трагедии «Эбга» показал трагическую судьбу женщины в средневековом городище на севере Удмуртии; искренняя любовь молодой Эбги используется в политических, захватнических целях, хотя общая цель, вроде бы, благая – северные (ватка) и южные (калмез) должны объединиться перед угрозой надвигающихся внешних сил. Герои романа Вячеслава Ар-Серги «Уй вадьчын – бубыли» находятся в двух мирах – урбанизированной современности и в 16 веке, идёт борьба за владение мифическим посохом. Михаил Федотов (1958–1995), удмуртско-бесермянский поэт, пытался осознать свои этнические корни (в науке до сих пор не известно, откуда и когда на севере Удмуртии появились бесермяне) и осознать те катаклизмы, которые поставили его народ на грань растворения и исчезновения. Во-вторых, ряд писателей нацелен на новое пережитие катаклизмов недавнего советского, особенно «сталинского» прошлого (Николай Кузнецов, Михаил Атаманов и др.). В-третьих, в некоторых произведениях катастрофичность культуры пересматривается как несерьёзная игра, боль изживается через иронию – сборник стихов Сергея Матвеева «Ъ (Чурыт пус)», его же роман-бред «Чорыглэсь лушкам кылбуранъёс», («От имени рыбы»), повесть Лидии Нянькиной «Ау-ау! яке Инбамысь гожъёс» («Ау-ау! или Зигзаги на небосклоне») и др. С.Матвеев пишет:

 

Мон Ъ (чурыт пус). Небыт уг луы,

Небыт луи ке но тусын…

Мон Ъ (чурыт пус). Чурыт но точка.

Мон йыруллань ошем Кылчин.

 

Я Ъ (твёрдый знак). Не буду мягким,

Хотя и мягким кажусь лицом…

Я Ъ (твёрдый знак). Твёрдый и точка.

Я Ангел, повешенный вниз головой.

 

Перед нами выходец из деревни, стремящийся устроиться в урбанизированной среде и не претендующий ни на лидерство, ни на маргинальный статус (мягкий знак не стоит ни в начале, ни в конце слова). Таким способом поэт формулирует свою философию жизни, определяемую сопротивлением и традиции, и урбанизации одновременно. Человек превращается в «знак», пересматривающий устоявшиеся нравственные устои.

Творчество современной удмуртской молодёжи, прежде всего женщин, на первый взгляд, не наполнено осмыслением катастрофических катаклизмов. Стандартный мотив «я тебя люблю – ты меня не любишь» сам по себе не говорит ещё о культурных травмах, по-новому характеризующих состояние современного удмуртского мира. Но хочется верить, что современные молодые авторы (Лариса Орехова, Дарали Лёли, Лариса Марданова и др.) нацелены на создание понятий о том, чего пока нет «на самом деле», но что подспудно определяет степень катастрофизации культуры.

 

г. ИЖЕВСК,

Республика Удмуртия

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.