Аполлоническая гармоничность и дионисийская страстность
О графике Александры Якобсон (1903-1966)
№ 2022 / 45, 24.11.2022, автор: Вера ЧАЙКОВСКАЯ
Александра Якобсон (Саня, как все ее называли) была в ленинградском ВХУТЕИНе ученицей замечательного художника – Кузьмы Петрова-Водкина. Многие ученики шли за ним след в след, подражали, как положим, с каким-то даже пережимом подражал ранний Александр Самохвалов. А она «откололась», подхватила другую традицию, ведущую к «поэтизации» простой сельской жизни, как это было у гениального русского живописца начала 19-го века Алексея Венецианова. Впрочем, от Петрова-Водкина художница унаследовала интерес к человеческому лицу (вспомним его ранние «головы» и этюды голов у его учеников), в особенности, – лицу женскому.
Вот как описывает Саню Ильдар Галеев, в галерее которого недавно проходила выставка ее наследия: «Красавица-иркутянка то ли шведских, то ли норвежских корней, разбавленных кровью татарских наездников». Вот-вот, татарских наездников! Не их ли бешеная кровь дала этим маленьким рисункам акварелью, карандашами, тушью, а то и вовсе чернилами, какой-то экстатичный, «предельный» отзвук, нарушающий монотонность обыденной сельской жизни? Недаром любимый роман художницы – «Идиот» Достоевского с его божественно-полоумным героем. И еще она предпочитала «безмерную» Цветаеву «гармоничной» Ахматовой. Как можно понять, в рисунках художницы была не просто «поэтизация» деревенского уклада, а поиск каких-то универсальных, общечеловеческих его начал.
Тут мне хочется сделать одно отступление.
В недавней передаче «Агора» на канале «Культура» спонтанно возник спор по важному «эстетическому» вопросу. Одна участница – Елизавета Лихачева – директор Музея архитектуры, утверждала, что искусство – это базовая потребность человечества, другая – психолингвист Татьяна Черниговская, была с этим категорически не согласна, считая, что искусство – элитарно по своей природе и нужно далеко не всем. На мой взгляд, если бы искусство не было базовой потребностью человечества, его бы давно выкинули «с корабля современности», как выкидывают в трудную минуту все лишнее. Но нет, оно, напротив, людей спасало и спасает, помогало и помогает выжить.
Об этом я размышляла, глядя на рисунки Сани Якобсон, которая вместе с мужем-художником провела большую часть жизни не в Ленинграде, где училась, не в Иркутске, где родилась, а то в Бурятии, то в Новгородской и Ярославской областях вдали от «даров цивилизации». Почему не в городе, а в сельской местности? Можно только догадываться, представляя и опасные для пребывания вблизи от властей времена, и какие-то личные предпочтения. Но так или иначе, ей представилась возможность, как в свое время Венецианову с его крепостным, «женским», крестьянским миром (а ведь он не был дворянином и свое «поместье» приобрел) увидеть «народную российскую жизнь» в самом ее простом, сельском, колхозном варианте. Среди алтайцев, русских и прочих народов и народностей, населяющих страну. И донести нам весть о неискоренимом стремлении к красоте и поэзии, присутствующем у сельских жителей и в коренных бытовых привычках, и в новых формах «советской» жизни.
Деревенская девушка задорно играет на балалайке. Паренек в кепке с наивно прицепленным цветком задумчиво растягивает гармонь. Девчушки вокруг млеют и сочиняют частушки- «страдания» про «мальчика-георгиночку». Вот самый наглядный пример захваченности искусством «простого» народа.
Ну да, увы, художница, по всей видимости, творчески не вполне осуществилась. Деньги на жизнь зарабатывала оформлением детских книжек. Но они как-то в большинстве не запоминаются, а вот мало кому известные рисунки или печатная графика с мотивами, проходящими через всю жизнь, запоминаются и еще как!
Запоминаются девичьи лица, простодушные и наивные «до святости», но и с каким-то необъяснимым внутренним порывом (вот когда вспоминается «Идиот» Достоевского!) («Портрет девушки», 1930; «Птичница», 1956; «Девушка-алтайка», 1945; монотипия из «Стрекозы и Муравья»).
Или, напротив, с тем убийственно-страстным взглядом, который отметил у крестьянок Блок («мгновенный взор из-под платка») и который порой встречается у женщин-селянок Венецианова («Девушка в розовом платке», 1940-е, б, акв.), («Танцующая», 1950, б., акв., чернила, ит. кар.).
Сельские девушки рвутся к «красоте». Вот одна с надеждой разглядывает в ручном зеркале свою «модную» прическу, а другая, выбежав из бани, едва одетая, спешит к столу маникюрши. Вот они, за неимением кавалеров, танцуют вдвоем, и сколько же дикой грации и страсти в этом парном танце напротив друг друга! А одиноко танцующая женщина и вовсе своим безумным напором, чернотой волос, запрокинутой головой, воздушным шарфом, вьющимся вдоль шеи, напоминает Кармен Проспера Мериме – тоже ведь «народную» героиню («Танцующие девушки», 1957, калька, тушь, цв. карандаши), («Танцующая», 1956, б. цв. карандаши).
А что же мужчины? О, с ними сложнее. Они всегда «первые парни на деревне», у них на лице или некое презрение ко всему «женскому» (как у надменного красавца-механизатора в литографии «Дорогой-то мой, хороший»…), или какой-то уход в собственные мечты (как у паренька-«георгиночки» с гармонью в девичьем окружении). В рисунке тушью «Разговор» (1950-е) парень изогнулся ужом, а девушка стоит перед ним с ведром в своей наивной и такой внутренне наполненной простоте.
Но ведь и парням нелегко, им предстоит куда-то «вырваться», что-то «совершить», а тут мельтешит всякое «бабье». Художница демонстрирует поразительное проникновение в тайны человеческой психики, в сложные столкновения «мужского» и «женского» на примере деревенского мира, который отнюдь не проще городского. Тут, как я уже писала, действуют какие-то универсальные законы.
И недаром сага художницы о «простом» народе как-то внутренне соотнесена с искусством древней Эллады.
В раннем злом шарже 1927 года Саня Якобсон изобразила празднование 10-летия Октябрьской революции. В центре на пьедестале с праздничной надписью стоят обнаженные скульптуры рабочего с молотом и колхозницы с серпом, которые подозрительно напоминают какие-то античные статуи богов и их атрибуты, положим, лиру, а не серп. А вокруг современные люди-уроды с подозрением смотрят на воскресшую античность. Но даже и в этом шарже художница выполняет сложную задачу, поставленную еще Владиславом Ходасевичем, привить «классическую розу к советскому дичку». Эту задачу она, как мне представляется, выполняет изображая, каких-нибудь советских женщин-шахтерок, в плавных изгибах тел которых ощутимы античные пропорции. Мне кажется, что эта же задача ставится ею, пусть и не всегда осознанно, и в других, на первый взгляд, вполне бытовых портретах и жанрах своей многолетней «деревенской» серии рисунков и гравюр. Отсюда их духовная наполненность, их «аполлоническая» гармоничность, а то и «дионисийская» страстность, и поразительная, восходящая к высокой античности, художественная простота.
Александра Якобсон не относится к тем художникам советского времени, имена которых уже давно стоят в первом ряду в истории отечественного искусства ХХ столетия. Однако работы ее безусловно интересны, оригинальны и пользуются вниманием не только просвещенных ценителей, но отчасти и широкого зрителя благодаря иллюстрациям к книгам известных писателей, таких, как Виталий Бианки. В кратком, но выразительном эссе Вера Чайковская знакомит нас с творческим и жизненным путем художницы, раскрывает своеобразие ее графических листов с их интересом к поэзии простой сельской жизни. В трактовке незамысловатых бытовых мотивов прочитываются связи Александры Якобсон с традициями русской и мировой культуры.
Отдавая должное эмоциональности автора статьи, искреннему интересу к творчеству Александры Николаевны и достаточной информированности, все-таки хочется отметить следующее. 1. Все-таки основное время Якобсон проводила в Ленинграде, поскольку лето у нас – это три месяца тепла, а домик на берегу оз. Боровно не очень был приспособлен к холодам. Кроме этого, для занятий станковой графикой нужна печатная мастерская. И творческие экспедиции занимают не очень много времени. Возможность жить и работать в деревне же для Якобсон была очень важна, ведь она дочь крестьянки и с малых лет крестьянские серп, коса были привычны для нее, а работа в поле доставляла удовольствие. И да, бесконечные наброски всего, что Якобсон в деревне окружало, от птичек и зверей до сельских праздников. 2. Скажите на милость, пожалуйста, Вы искренне считаете, что при каждой деревенской бане есть маникюрный кабинет? Или это ирония, которую я не уловила? В целом моя искренняя благодарность за статью, с уважением, внучка Якобсон по отцу, Анна Ильинична Янчиленко.
Дорогая Анна, о чем мы с Вами спорим?Сколько точно времени художница провела в деревне, а сколько в ненавистной ленинградской коммуналке? Автор каталожной статьи хорошо написал, что без деревенской жизни она бы прожить не могла, так как” ее вольной натуре было проще вписаться в тяжкий быт советских пейзан, чем соблюдать подлую коммунальную дисциплину”. Основа ее свободного от заказов творчества-деревенские впечатления!И недаром в Новгородской области в конце концов был построен собственный дом, что наверняка художницу грело. Что же касается работы “Маникюр”(50-е), то мне трудно представить себе парикмахерскую, пусть и поселковую,где впускают полуголую клиентку. Так что версия “бани” с простой девчонкой, изображающей маникюршу, тут более вероятна.Спасибо за внимательное чтение!
Вера Чайковская