Астафьев-Эйдельман – снятие противоречий
№ 2023 / 42, 26.10.2023, автор: Максим АРТЕМЬЕВ
Недавний очередной штраф иноагента Тамары Эйдельман заставил вспомнить об её отце Натане, а по ассоциации – о его переписке с Виктором Астафьевым, знаковом событии ранней перестройки.
С тех пор прошло 37 лет. То есть 1986 год находится на таком же временном удалении от нас, как и от 1949 года. Невероятно! Вроде бы перестройка была только вчера, а 1949 год – это такая глубокая древность, почти как палеолит, и примерно также это воспринималось в 86-м. Соответственно, кажется, что человек 1986 года куда ближе к нам, чем к человеку 1949-го. В известном смысле так оно и есть. В 49-м подобной переписки быть не могло, времена стояли на дворе суровые, позднесталинские, а в 1986 кухонное вольномыслие уже давно процветало, а до гласности оставалось несколько месяцев (или она уже была объявлена – лень уточнять).
Напомню вкратце канву истории. Астафьев публикует в мае 1986-го в журнале «Наш современник» рассказ «Ловя пескарей в Грузии», вызвавший сперва протест грузинских литераторов на общесоюзном писательском съезде, а после отповедь Эйдельмана. Последний, получив ответ из Сибири, отправил оба письма в самиздатское плавание, присовокупив своё послесловие, в котором объявил о прерывании переписки. Так что «переписки» собственно и не было.
Что же так возмутило в астафьевском рассказе, и почему «переписка» вызвала резонанс в московских окололитературных кругах?
Прежде несколько слов об Астафьеве. Как писатель он был переоценён, как и все деревенщики. Думаю, большинство их произведений не пройдёт проверку временем. По моему скромному мнению, из деревенщиков единственно великим являлся Василий Шукшин, который жил в Москве, да и считался деревенским писателем во многом условно. Писал он просто, без выкрутасов. Астафьеву же изменяло чувство меры, любил он накручивать длинные предложения, впадать в риторику:
«На грустно-просветлённой земле – Вологодчине, где большей частью простираются болота, по округе заросшие ольховником, опрометчивым клинышком забредающие в хляби, затянутые худой травою и скорбно там чернеющим гнильём сорящим, случаются такие ясные дни, что видно всё вокруг делается километров на тридцать».
Сюжетом он тоже не владел, утопая в суесловии. Зато был наблюдателен и ядовит, и лучше всего ему удавались именно ехидные пассажи.
Как человек он был озлоблен несправедливостью, сотворённой и с ним и со страной, но наделён хитростью деревенского мужичка, так что устойчиво пробивался наверх в советские времена. Озлобление Астафьева перекосило, определив метания из стороны в сторону. Но об этом чуть позже.
Натан Эйдельман являлся полной ему противоположностью. Родился в еврейской литературной московской семье, закончил МГУ – в самые суровые антисемитские годы. Был историком-популяризатором и автором биографий. Специализировался (или паразитировал) на излюбленных темах советской либеральной публики – декабристы, Герцен, Пушкин, конечно, революционно преподносимый.
Историю России понимал совершенно превратно, поднимал на щит то, что случайно – как те же декабристы и Герцен, и не замечал основного – складывания на протяжении веков гигантского государства, непохожего на другие, со своей логикой развития. Был, в общем-то чужд, России – типичная ситуация для интеллигенции, вступавшей в жизнь после 1953, остро переживавшей оторванность от мировой культуры и цивилизации, и вымещавшей душившую её злобу на «родной» стране.
Астафьев, как человек из самых низов, сын репрессированного крестьянина, остро переживал то, что произошло с Россией в XX веке. Уничтожение русской деревни происходило на его глазах, и после смерти Сталина социальная деградация, запущенная необратимо, продолжалась.
А на окраинах действовали иные механизмы. Не было такого зверства, а после 1953 вообще наступили блаженные времена, когда неформальная экономика расцвела пышным цветом. На долгие годы символом привольной жизни для советского человека стала Грузия, вызывая попеременно то зависть, то негодование. Никакие усилия Данелия создать дружеский образ грузина – балагура, мастера произносить тосты, немножко смешного и наивного, не помогали. Люди судили не по кино, а по жизни, точнее, по торговцам мандаринами на рынке, и по собственным поездкам на отдых в Сухуми.
Рассказ «Ловля пескарей в Грузии» отражал как личные особенности Астафьева – «русская боль», старческая раздражительность при столкновении с очевидной наглостью нацменов, презирающих «старшего брата», так и его писательские – сарказм, хлёсткость, спутанный сюжет. Конечно, по меркам позднесоветского времени рассказ был на грани фола. Ещё в 1985 его бы не пропустили. Но времена менялись стремительно. И Эйдельман, наверное, годом ранее не посмел бы так отреагировать, а теперь было уже не страшно.
Расхождение между ними отражало раскол советской публики, не менее ожесточённый, чем раскол XVII века, начавшийся с середины 50-х, деление писателей (и не только их) на либералов-евреев и консерваторов-русских. Собственно, «переписка» и была лишь одним из бесчисленных эпизодов этой борьбы, получившим публичность.
Эйдельман запустил те тенденции, которые через два-три года стали выражаться открыто и громко, и стали ведущими в перестройку. «Вина» русского народа, которую надо искупать, поиски расистов, антисемитов, борьба против империи и колониализма, русского национализма, в момент когда расцветали любые другие, короче, всё то, чем иноагент Эйдельман занимается сегодня заграницей.
Главную опасность современной жизни Эйдельман видел в пробуждении русского национального чувства. «Русской боли» нет, и нет русского вопроса. Русским нельзя жаловаться, могут жаловаться грузины или чеченцы, евреи или украинцы. Соответственно, и критиковать другие народы – нельзя. Русских можно, а русским – нет, такая диалектика.
«В наш век, при наших обстоятельствах только сами грузины и могут так о себе писать или ещё жёстче (да, кстати, и пишут – их литература, театр, искусство давно уже не хуже российского); подобное же лирическое отступление, написанное русским пером, – та самая ложка дёгтя, которую не уравновесят целые бочки русско-грузинского мёда».
Надо заметить, что Эйдельман совпадает в своих взглядах с высоким номенклатурным бонзой – Анатолием Черняевым, помощником Горбачёва, который писал в 1989 –
«русским надо нести своё бремя достойно, на пределе понимания и уважения к другим. А сколько ещё в нас шовинистского мещанства и гордости!!!»
Так что подобное мнение было не личным взглядом кухонного диссидента, а вполне продуманной партийной политикой, которая через три года стала публичной.
Интереснее другое, эволюция Астафьева. Подобно многим русским патриотам он в 1989-1991 очутился в трудном положении: с одной стороны, власть ненавистных «коммуняк» зашаталась, можно было с трибуны (а он стал нардепом и Героем соцтруда) выплакивать свои боли за погубленные сёла, леса и реки, с другой – на смену-то коммунистам двигалась не исконная Русь, а Гоги Герцевы, те же грузинские спекулянты, еврейские интеллигенты, а из русских – только вырусь наподобие того же Черняева. В этой ловушке оказались и Валентин Распутин, Василий Белов, да и Александр Солженицын в далёкой Америке. Развал коммунизма грозил распадом России.
1989-1991 – смутное время в истории России. Ориентиры были потеряны, люди обескуражены. Ситуация распространилась и на литературу. Раскол либералов и консерваторов стал свершившимся фактом. Ранее насильно согнанные под одну крышку СП, ныне из-под неё разбегались. Возник «Апрель» с его установкой на борьбу с «русским фашизмом». Тут и пригодилась эйдельмановская переписка. Впервые она была опубликована в Латвии, в журнале «Даугава» в 1990 году с характерным подзаголовком «Нацизм в России» и следующим введением:
«основная часть скандального успеха выпала… на долю Виктора Астафьева. Это именно его ответ Эйдельману потряс читателей. Резко и прямо, с неожиданной откровенностью и с ещё более неожиданной грубостью, были высказаны в нём шовинистические взгляды автора и традиционно черносотенные обвинения в адрес евреев. С тех пор прошло уже более трёх лет. К сожалению, то, что в 86 году казалось исключительным или даже немыслимым, в 90-м стало заурядным, обычным явлением. Идеологи нового нацизма типа Шафаревича, чёрные штурмовики общества «Память» и других, «породнённых» с ним объединений, непрерывный поток публикаций фашистского толка, попустители и покрыватели в МВД, КГБ и ЦК – всё это сплетается в тугой клубок, становится каждодневным кошмаром нашей действительности».
Тут что ни слово, то ложь, гомерическая, самоупоенная. Не было ни покровителей на верхах, напротив, Горбачёв стремительно переходил на сторону Запада, при полном бездействии соратников, ни угрозы от «Памяти» – смешной и беспомощной организации городских сумасшедших. А её бывший активист Смирнов-Осташвили как раз сел в тюрьму по доносу «апрелевцев».
Зато перед евреями открылись все пути – и в эмиграцию, и во власть, и в предпринимательство. В 1988-1990 зарабатывали первые миллионы Гусинский, Березовский, Ходорковский, Фридман – под крики в либеральной прессе о грядущих погромах. Тема черносотенного шовинизма – ведущая в перестроечных СМИ того времени. Не литовского или грузинского национализма, не угрозы распада страны.
И Астафьев заколебался. Ненависть к коммунистам, которых давно уже в стране не было, поскольку 17 миллионов членов КПСС, конечно, никакими марксистами не являлись, марксизм давно превратился в мёртвый культ, в формальность, взяла верх. Какими бы плохими Горбачёв, Лигачёв, Рыжков ни были, они не несли никакой ответственности за дела Ленина и Сталина, за колхозы и террор. Но в ситуации 1989-1991 именно на тогдашнее руководство КПСС вешали преступления коммунистов 1917-1953 гг. То, что СССР до и после 1953-го – два разных государства, с противоположными целями и политикой, никого не интересовало. Советский Союз 1989 года, в общем-то, нацеленный на повышение уровня жизни населения, давным-давно отказавшийся от террора, а теперь ещё и с гласностью и свободными выборами, приравнивался к СССР образцу 1937 или 1952 годов.
Раздувание сталинских преступлений было крайне выгодно рвавшимся к власти прорабам перестройки, из рядов которых ранняя смерть вырвала Натана Эйдельмана осенью 1989 года. И Астафьев сыграл тогда на стороне своих вчерашних оппонентов, отсылавших возмущённо ему его книги, после прочтения «переписки». В отличие от Распутина и Белова, он выступил за Ельцина, в пользу сторонников развала исторической России. Деградация была столь радикальной, что в 1993 он подписал позорное «Письмо 42», где в т.ч. требовалось
«Законодательство, предусматривающее жёсткие санкции за пропаганду фашизма, шовинизма, расовой ненависти, за призывы к насилию и жестокости, должно наконец заработать. Прокуроры, следователи и судьи, покровительствующие такого рода общественно опасным преступлениям, должны незамедлительно отстраняться от работы…
Органы печати, изо дня в день возбуждавшие ненависть, призывавшие к насилию и являющиеся, на наш взгляд, одними из главных организаторов и виновников происшедшей трагедии (и потенциальными виновниками множества будущих), такие, как «День», «Правда», «Советская Россия», «Литературная Россия», (а также телепрограмма «600 секунд»), и ряд других должны быть впредь до судебного разбирательства закрыты».
Набор подписантов представлял собой смесь советских классиков и перестроечных публицистов. Подпись Астафьева стояла последней, а всех остальных – в алфавитном порядке. То, что удалось заполучить его, было несомненным успехом полторанинского ФИЦа – мол, с нами и коренные сибиряки, от сохи, не только евреи-либералы. Не умри к тому времени Эйдельман, можно уверенно предположить, что его подпись стояла бы рядом с астафьевской. Как говорится, жизнь сама сняла противоречия.
Эволюция Астафьева показала тупик, в котором пребывала русская мысль к 1985 году. Никакой конструктивной программы выхода из советской власти к исторической России не имелось и не предлагалось. Астафьев или Солженицын воевали с бумажными тиграми, думая, что сокрушают Молоха коммунизма, тогда как опасность таилась совсем в другом месте. Как бы ни презирали либералы обоих, они успешно воспользовались их именами для разжигания Третьей смуты. Но и Распутин с Беловым оказались не в лучшем положении, пытаясь играть в 1989-1991 по горбачёвским правилам, в которых их неизбежно ждали шах и мат. Они тоже голосили по утратам и потерям, не понимая, что играют на руку врагам, и ослабляют единство страны.
Суть заключалась в том, что в те времена не нужен был никакой активизм, ни гражданский, ни политический, не нужны были громкие речи с трибун за или против кого бы то ни было. Нужна была спокойная конструктивная работа по реформированию экономики страны – как в Китае того времени, без истерик и психоза. Писатели должны были писать, а не митинговать. Астафьеву следовало идти по пути Чехова, а не Толстого. Но хитроумный Эйдельман смог нащупать у него уязвимое место и точно в него ударить.
Максим, статья хорошая, но зачем Вы употребляете термин “антисемитизм”?
Этот термин неверен по существу своему.
Употребляют его, в основном, полуграмотные люди (понятия не имеющие, например, что палестинцы – тоже семиты).
Говорите о юдофобии – так будет правильнее.
Формально перестройка была объявлена весной 85-го. Максим, а много ли советских людей ездили в Сухуми и часто ли они покупали мандарины? По поводу письма 42-х была статья Анатолия Иванушкина в “ЛР”, интервью с Беллой Ахмадулиной. Она сказала, что ничего не подписывала. Может быть, и Астафьев тоже не подписывал. И не надо всех евреев сваливать в одну кучу. Пусть даже под красивым баннером “либералы”.
Логично, Олег, поддерживаю по всем пунктам.
“Вперёд и вниз – мы будем со щитом…
Мы сами рыли эти лабиринты!”
все это – буря в стакане воды, преданья старины глубокой. пока астафьевы с эйдельманами спорили ни о чем и сотрясали воздух, умные ребята тихой сапой вырыли могилу огромной стране и с помощью глуповатых «инженеров человеческих душ» ее туда и спихнули
Разве лучше можно сказать – чем Петя?.. Обозревать-то нужно всю реальность!.. Часто многие против кого-то “борются”, не думая о том, что исполняют план того, против кого они – “борются”… И никакие объяснения, общей реальности, путей выхода из ситуации – увлекшимся “борцам”-имитаторам – не помогают… Так было в перестройку, после и сейчас. Бывшие партбоссы и “властители дум”, коим говорил тогда о реальности, после говорили: откуда ты знал, что так будет? Отвечал: вы же отбрыкивались от лучших идей и людей. Остались с худшими. А сами стали винтиками чужих планов… Увы. Всеобщая имитация жизни.
Дело непонимания реальности партбоссами доходило до смеси смешного и трагичного. К примеру, где-то в январе 1990г. ко мне зашел инструктор РК КПСС, когда-то я знал его покойного отца, который был очень хорошим человеком. Говорю: найди хорошую работу, т.к. все обкомы и райкомы прикроют. На другой день иду на обед и меня по дороге встречает первый секретарь и нападает со словами “за что ты нас не любишь!” и т.д. Не дал ни слова сказать, а сам минут 15 грозил и ушел босс тот – знакомы были с комсомольской молодости. А в сентябре 1991г. вчерашний тот хозяин района и тот инструктор яростно боролись за место учителя истории в школе №2… Победил экс-босс, а инструктор два года таксовал… При редких встречах у обоих в глазах стоял вопрос: откуда ты это знал? А будущий крах социализма стал понятен уже по четким действиям в Польше, Румынии и т.д. – самой крепкой части той же центральной власти. Чтобы понять, нужно размышлять об общей картине реальности, тогда поймешь и суть фрагментов. “Царь-рыбу” читал и видел там тот же трагизм будущего, что победивший в 2-й мировой солдат не понимал, почему их поколения подвиг не оценили… У всех фронтовиков тот же вопрос был. Когда собирались они вместе, этот вопрос вставал четко… Брежнев еще вздыхал по этому поводу…
Цитирую вас, дорогой:
“Царь-рыбу” читал и видел там тот же трагизм будущего, что победивший в 2-й мировой солдат не понимал, почему их поколения подвиг не оценили… У всех фронтовиков тот же вопрос был”.
Нельзя ли об этом подробней?
“Трагизм будущего” вы видели только в том факте (эпизоде), что солдат не понимал…?
Или ещё какие-то картины этого повествования в рассказах наталкивали вас на соображение “трагизма”?
Или это соображение, может быть, даже вытекало из общего пафоса “Царь-рыбы”?
И в чём, на ваш взгляд – за одно, – состоит пафос этого, с моей точки зрения, главного произведения В. Астафьева?
Не сочтите меня, пожалуйста, праздно интересующимся – я какой-никакой, но всё-таки автор работы о стихотворениях В. Высоцкого, написанных на материале Великой Отечественной войны:
https://proza.ru/2011/12/25/712
А что было в Афганистане? Даже майор ГРУ Карен Таривердиев это не понял.
Благодаря этой публикации прочел только что “Ловлю пескарей…” и понял, что в 1984 г. Астафьев знал, или чувствовал, чем кончится 20-й век, особенно по тому, как раки сжирали пескарей – то он описывал Союз… Я был в той стороне родине Астафьева где-то около 1968 – 1970 годов, три зимы катал баланы (бревна) в Уральской тайге -совхозу нашему оренбургскому нужен был лес и мы человек 50 зарабатывали тот лес. Леспромхоз – бывший лагерь и основа жителей сидельцы того лагеря плюс съехавшиеся из глухих деревень заработать на жизнь. Так что обида писателя-фронтовика имела свои основы… Особенно тем, как отнеслась высшая власть к фронтовикам, потому и побывал на родине правителя военных годов. Конечно, не все в рассказе нравится, но не нам судить прошлые поколения. Нужное брать, ошибки не повторять… А второго автора попробую поискать.
Цитирую вас, Торегали:
“Астафьев знал, или чувствовал, чем кончится 20-й век, особенно по тому, как раки сжирали пескарей – то он описывал Союз…”.
Советский Союз и раки, поедающие пескарей… Мне кажется, это слишком вычурная ассоциация. Я заблуждаюсь?
А.Турчину. О трагизме будущего в “Ловле пескарей…” В.Астафьева. Учитывая, что в отличие от вас на литературные темы работ не писал, иногда просто отклики читателя и то, что после чтения “Царь-рыбы” прошло лет 46 – многого там не помню, в т.ч. героев и т.д. И, наверное, пафоса той книги. Мне тогда запомнились две вещи: автор видит, что мир подошел к какому-то краю в отношениях с природой и в отношениях людей друг с другой, из чего вытекает трагизм будущего. Что касается обиды фронтовиков, это может понять только тот, кто видел этих самых фронтовиков в такие моменты. Помню, в нашем детстве, конец 50-х – начало 60-х, бывало фронтовики как хорошо выпьют – весь поселок затихал, председатель колхоза прятался в погребе, а отцы наши с ружьями шли в атаку по улицам и стреляли с “Ура!” и “За Родину”, в т.ч. те, кто знал, что Г.Булатов первым водрузивший флаг на рейхстаг не героя получил, а повесился, т.к. его принудили свыше, чтобы не рассказывал об этом, а бездумная шпана еще смеялась над истинным героем. На одном из юбилеев в Москве фронтовики даже отняли флаг у официально объявленного героя, а за границей об этом широко напечатали. Я не дома, поэтому точно по тексту не скажу. И примеров таких к сожалению немало, Жукова вспомните. Тогда была поговорка “Освободили Европу, получили…” Хрущев добавил запрет держать вторую корову, ввел налог на яблони и т.д. И так дошло до того, что в отличии от ВОВ 1941-1945гг. при сдаче Москвы в 1991-м – никто не вышел защищать советскую власть. Одна из причин – фронтовики разочаровались отношением власти к ним. Сейчас не в полной форме (приступ), поэтому возможно в дальнейшем на этой теме остановимся. А в “Ловле пескарей…” фронтовик Астафьев точно предсказал в 1984г. – трагедию 1991-го.
Ну, раз плохо помните, то и говорить, извините, не о чем: писать-то можно всё что угодно, и про фронтовиков, и про Жукова, и про Хрущёва, бумага, как известно, всё стерпит, – и часто это превращается в словесный понос, не более.
“…в 1991-м – никто не вышел защищать советскую власть”, – ваши слова. Да, всякий знает, так оно и было. Но – отчего? Это совсем другой – чисто научный! – разговор:
https://litrossia.ru/item/9773-aleksandr-turchin-bolshoe-viditsya-na-rasstoyanii-otkrytoe-pismo-dmitriyu-chjornomu/
Так весь текст же “вычурный” – способ художника донести, что без истинных защитников Родины, планеты родной – все остальные пескари!… Коих сжирают кажный день раки… Относится ко всему человечеству…
Максим, удивлена Вашим пренебрежительным тоном по отношению к серьезному ученому-историку, блестящему лектору Натану Эйдельману. Слышала его в годы студенчества в Пушкинском (литературном )музее. Историк-“пропагандист”,”кухонный диссидент”,”паразитировал” на “случайных” темах русской истории,- да о нем ли это?
Вера Чайковская
Да, это скорее о Максиме, а не об Эйдельмане, – всякого человека, а уж литератора тем более, как известно, характеризует его речь – с головой выдаёт.
Уважаемой В.И.Чайковской: Конечно. нехорошо пренебрежительно отзываться о человеке, который не может ответить за себя. Но и мне он не казался глубоким и самостоятельным исследователем на фоне других исследователей того времени. Скорее литератор-популяризатор, что само по себе приветствуется многими. Понравилась более или менее только его книга “Лунин” в ЖЗЛ.
Вера Чайковская, да у Вас все они – серьезные, блестящие и легендарные. Вы и сами, поди-ка, из них?
По крайней мере, её статьи в “ЛР” заслуживают внимания, а Ваши комментарии — не всегда.
На мой взгляд, разумнее сравнивать статьи со статьями, а комментарии – с комментариями (хотя, по-моему, именно оценочное мышление всегда приводило человечество к катастрофам). Мне кажется, что, справедливости ради, и комментарии уважаемой В.Чайковской не вызвали здесь однозначных восторгов, конгениальных вашим, что никак не свидетельствует против вашей оценки её здешних статей.
Астафьев в обсуждаемом рассказе, конечно, сгущал краски – для того и пишем мы прозу… “то, о чем я хочу поведать, произошло в ту наивную пору, когда я еще не терял надежды усовестить литфондовских деятелей, думал: хоть однажды они ошибутся да и расположат меня по-человечески. Нет, ни разу не ошиблись!” – Ну не верится, что лауреата Государственной премии СССР 1978 года (за роман “Царь-рыба”) так уж всегда селили в худших номерах и сажали за худшие столики… Если только специально не “забывал” надеть золотую лауреатскую медальку…