БИЛЕТ В ОДИН КОНЕЦ
Рубрика в газете: Проза, № 2019 / 33, 12.09.2019, автор: Александр ИГУМНОВ (г. СОВЕТСКИЙ, Ханты-Мансийский АО - Югра)
Неизвестному русскому солдату посвящаю
И снова я еду на островок русского духа в многострадальной Украине – в город Донецк. По укоренившейся привычке дарю свою книгу таксисту, который по хорошей цене согласился довезти меня до границы.
Неожиданно в глазах таксиста преклонного возраста, осетина по национальности, в морской кепочке на голове, с благородной сединой на висках и пышными ухоженными пепельного цвета усами, я увидел пару слезинок, которые он машинально вытер указательным пальцем правой руки, вновь положив ладонь на изящно обмотанный розовой обмоткой руль и сказал мне доверительно:
– По обложке вашей книги вижу, вы из вояк, Афган, Чечню прошли, выжили в наше смутное время, а вот он, Игорь, так его звали, две чеченские бойни одолел, а болезнь не сумел. Но не на больничной койке решил умереть, а достойно в бою погибнуть, как настоящий мужик.
Ехал он не спеша, километров сто по спидометру, так ему легче было говорить.
– Я его заприметил издали на площади, в аэропорту. Смотрю старенькая армейская зелёнка на нём, обычный рюкзак в руках, стоит один-одинёшенек , понуро опустив голову. Высокий и красивый парень, но такой тоненький, хиленький, щупленький. Толкни его – упадёт. Думаю, какой-то запойный пропойца, добровольцем на войну попёр. Мне какая разница с кого бабки брать? Подкатываю к нему, предлагаю за пятёрку с комфортом доехать до границы, а он мне в ответ: «Спасибо, батя, пятеру не потяну, у меня только трояк остался». Думаю, точно не ошибся, в Донбасс едет клиент. Интересно мне стало, за каким чёртом его на войну понесло. Решил, мне сгодится и трояк на бензин, не буду пьяницу обдирать. Садись, говорю, раз за правое дело воевать едешь, а сам на него смотрю, как он проглотит слово «воевать», на вшивость проверяю. А он внимательно с грустинкой в глазах, посмотрел на меня, кивнул головой, подхватил с асфальта рукой рюкзак и выронил, садясь в кабину, короткую, врезавшуюся навсегда в мою память фразу: «Да, еду воевать и умирать». Я улыбнулся, снисходительно похлопал его по плечу, съехидничал, пропел в полголоса: «Едут люди за деньгами от тоски». Лучше бы я не подкалывал его насчёт денег. Смотрю, печаль в его глазах и ответ вновь, короткий невразумительный, почти шёпотом: «Батя, деньги нужны только живым». Тут я по полной оторваться решил, вразумить мальчишку, не люблю, когда пассажиры лишку мелют, понтуются без меры. Умирать он едет, деньги не нужны, городит разную чепуху, а я уши развесил, слушаю его. Предлагаю ему, так, между прочим: «Давай в кафе заедем, опохмелишься за мой счёт. Здоровье поправишь, снова жить захочется, на хрена тебе война тогда будет нужна?». «Тормози, батяня,– резко крикнул он и повернувшись ко мне всем телом, процедил сквозь зубы,– За алкаша меня принял? Дал бы я тебе по лбу, если бы не твои седины. Все приехали, дальше я на попутках. А тебе вот пятьсот рублей, остограммься сам».
Он вышел из машины, взяв и рюкзак, закурил сигарету и, вдруг беспомощно улыбнувшись, открыл дверь в кабину. Краем глаз я наблюдаю за ним. Сижу ни жив ни мёртв, пятьсот рублей вспотевшими пальцами мну, промелькнула мысль, не бандюга ли? А он мне: «Батя, в чём-то ты прав, вид то у меня никудышный, и непонятно говорю. Хочешь верь – хочешь нет, батяня, но всю правду тебе расскажу, облегчу душу. Езжай и слушай, только не перебивай».
Всё для него: хорошее и плохое, детство, юность, война, мать, жена, дочь, друзья и враги, остались теперь в том другом мире, где ему волею судьбы не было места, обрезано на заре жизни словами лечащего врача:
– В таких случаях, молодой человек, принято говорить правду, мужайтесь… Вы протянете от силы три месяца.
Врач не сказал «осталось жить», не подписал условный смертный приговор, он выписал его домой из лечебного центра, прописав болеутоляющее лекарство. Колись, сколько хочешь, одним словом. Но и наркота в онкологии не спасёт.
Долго он после больницы сидел на некрашенной скамейке возле дома рядом с песочницей, где копошилась весёлая детвора с ведёрками и лопатками в руках. Совсем недавно и его дочурка, насупив брови, сосредоточенно строила здесь песочные замки, ковыряла песок, копала ямки и радостно кричала ему: «Папа, помоги, у меня плохо получается, совсем плохо». Слово «плохо» она не выговаривала, упускала букву «л» и он, смеясь, садился рядом с ней на корточки и лепил, мастерил под её восторженным взглядом что-то круглое и огромное, похожее на корабль, втыкал по бокам, вместо окон и дверей веточки рябины, растущей рядом. Появлялась его жена Светлана (как он любил говорить ей «ты – мой лучик света в тёмном царстве») и звала их на ужин. Дружно взявшись за руки, дочка посередине, говоря обо всём и ни о чём серьёзном, шли по набережной к своему дому. Немного нужно для счастья человеку, главное вовремя это понять. Теперь дочка школьница, но по-прежнему лепит из пластилина медвежат и слонят, папу с мамой, дедушку и бабушку и саму себя. И по-своему она счастлива в эти минуты.
Сидел, вспоминая дочь, и думал свою горькую думу. Заживо гнить изнутри на руках красавицы-жены, на глазах любимицы-дочери, видеть жалостливые слезинки в их глазах, ходить под себя на «утку», потеть, быть грязным, вонять смрадом, орать бранным матом от боли, безысходности, ужаса и предсмертного страха не подобает ему, солдату. Там на скамейке принял он решение ехать на Донбасс, помочь славянским братьям уничтожить бандеровскую сволочь и достойно погибнуть в бою. Верно люди говорят, что на миру и смерть не страшна. Похоронят с почестями, а главное, не оставят наедине с бедой жену и дочь, помогут боевые друзья и государство дочке на ноги встать без него, без отца.
Решено – сделано. Игорь взял билет в один конец до Ростова-на-Дону. Наврал жене и дочке про срочный призыв военкомата, не проронив ни слова о страшном приговоре врача, простился по-скорому, торопясь, не хотел услышать Светланкино «не лги». Совсем уверенно и убедительно солгал про болезнь:
– Доктор, Светик, сказал, что сильный нервный стресс может меня вылечить, а его на войне навалом. С двух войн я вернулся к тебе живым и здоровым, главное, милая, надо верить и ждать…
И уже вечером, торопливо попрощавшись, крикнул из окошка автобуса:
– Я вернусь, Светик, всем смертям назло.
И вперёд, в жутком одиночестве в аэропорт, на войну, не за жизнью, а за смертью. Теперь жена и дочь будут надеяться и ждать его живым с войны, и пусть разом изопьют чашу невозвратной утраты, когда придёт похоронка. Будут всегда помнить его молодым, красивым и сильным.
Первую чеченскую войну он не любил вспоминать. «Духи», их взвод молодняка с неопытным лейтенантом во главе расчихвостили под Новый Год в хвост и гриву. Чудом он остался жив. С той войны чувства злости и мести за погибших ребят заполонили сердце. Ему по ночам часто снился их взводный лейтенант, совсем мальчишка, с перекошенным от боли лицом, с оторванными взрывом снаряда ниже колен ногами, кричавший в предсмертной агонии на всю площадь, почему-то обращаясь к маме:
– Больно, больно, мама, убей меня! Ааа!
Но мама была слишком далека, а рядом были «духи». Точный выстрел из гранатомёта смешал останки лейтенанта с кирпичной крошкой и асфальтом. Разве можно такое Игорю забыть и простить?
И вот, он снова на войне, второй чеченской, в составе штурмового взвода добровольцев с ручным пулемётом в руках, врывается на площадь, где погиб лейтенант, и, прищурившись, строчит короткими очередями от «живота» в убегающих «духов». Стреляет, пока не кончаются патроны, второпях исстреляв всю патронную ленту. Хорошо, когда рядом надёжные вояки. Мускулистый здоровяк Семён, сорокалетний «афганец», знавший наперёд, где, что, когда и как убивать, ловко бросил гранату за угол дома, где залегли «духи», дав возможность Игорю перезарядить пулемёт. Оставшиеся в живых, очумелые, полуоглохшие от взрывов, но желавшие остаться в живых враги, с дикими воплями и матом повыхватывали из поясов ножи и смело бросились в рукопашную. К их беде, перед ними сегодня был не вчерашний безусый молодняк, с которым они привыкли воевать на первой войне, а элитный русский спецназ. До поножовщины дело не дошло. Двое друзей Семёна по афганской войне, ловко работая сапёрными лопатками, ещё советского образца, проломили черепа, порезали шеи, перерубили предплечья рук атакующих, а сам Семён хладнокровно добивал врагов в голову из выхваченных из-за поясного ремня пистолетов, стреляя с двух рук. Вступил в схватку и Игорь, прямо в упор расстрелял из пулемёта остатки группы атакующих. Машинально размазав грязной ладонью пот по лицу, Семён громко подвёл итог бойни:
– Это вам не молодняк мочить, вояки хреновы.
А позже они водрузили в центре города российский флаг и Игорь, за себя, за лейтенанта, за погибших ребят в первой чеченской, не удержался, громко и гордо закричал:
– Чечня наша! Ура! Ура! Ура!
Как при взятии рейхстага в Берлине, палил из всех стволов их взвод в небо, салютуя победе.
Но не сообщил он сейчас никому из боевых друзей, даже Семёну, о своей тяжёлой болезни, не хотел сочувствующих взглядов, жалости. А пустить пулю в голову, залезть в петлю, отравиться наркотой было для него не по-солдатски, не по-христиански, низко и подло по отношению к жене, к дочке и боевым друзьям. Чувство страха собственной смерти он пережил ещё полгода назад, после убийственного диагноза – рак брюшной полости живота четвёртой стадии. Тогда хирург вырезал ему часть повреждённой метастазами кишки. Не надо быть врачом, чтобы понять, что брюшная полость живота не только часть вырезанной кишки, но и все внутренности человека, а конкретно внутренности его, Игоря, поражённые страшной болезнью. И психологически, к неминуемой смерти в ближайшее время он подготовился на больничной койке. Но конкретные слова доктора о трёх месяцах жизни застали его врасплох и подтолкнули к принятию нестандартного решения. Он ехал на войну не умирать, а погибать – в бою, когда от боли станет жизнь не мила. Всё просто, встал на боевых позициях в полный рост, выстрел снайпера, пуля в лоб и амба. Главное, мгновенно, достойно и на поле брани.
Таксист затормозил машину перед пограничным переходом, ткнул пальцем в сторону прохода:
– Вам туда, за границу я не ездок, так и Игорю сказал на прощание, там свои таксисты, своя такса.
Я позвонил при нём другу, он дежурил на переходе с той стороны, попросил подвезти Игоря по божеской таксе до Донецка. Вышел из машины проводить его. Он мягко своими тонкими руками полуобнял меня за плечи, словно был старше меня на много лет, сказал глуховато «Спасибо тебе, отец, дальше я сам».
Легонько подтолкнул меня рукой к машине, отвернулся лицом на запад, в сторону заходящего за горизонт солнца, прищурившись долго смотрел куда-то в даль, повернулся ко мне и тихо добавил: «Красота-то какая, жаль не ценил при жизни. Теперь только бы и пожить в этой красоте, увы, поздно понял… Всё, батя, всё, уезжай, только не торопи жизнь и цени каждый закат и восход, каждую минутку своего бытия на земле, и по-своему, как я сейчас, хоть на миг, поверь, ты будешь счастлив». И ушёл неторопливо, вразвалку, низко склонив голову. Последнее, что я видел, наблюдая из машины за ним и буду помнить всегда до моего смертного часа, как перед шлагбаумом Игорь, понурив низко голову, троекратно перекрестился, повернувшись лицом на север, в сторону России, в сторону Родины и прощально помахал рукой. Может быть мне, жене, дочке, друзьям, стране. Или всем вместе? Как в детстве, потеряв любимую игрушку, я плакал, уткнувшись лицом в руль, хорошо сознавая, что теряю сейчас не любимую игрушку, а что-то значительно более ценное и важное в моей жизни. Ох, тронула мою душу его исповедь. Поверьте, теперь всегда, перед пограничным переходом, на остановке, мне становится одиноко и грустно, я ставлю машину точно на то место, где мы прощались и, сидя за рулём, прикрываю глаза и ясно вижу, как на картинке, его мальчишеский силуэт с рюкзачком в левой руке, и то, как он, повернувшись лицом ко мне, крестится, опустив голову, печально смотрит мне прямо в глаза и уходит, сгорбившись, по-стариковски семеня худощавыми ногами в сторону солнечного заката, прямо в небо. И вновь увлажняются мои глаза, словно я в той поздней осени, сына родного проводил умирать от тяжёлой болезни на войну. Точнее погибать, так Игорь решил, так Игорь сказал.
На мой вопрос о дальнейшей судьбе Игоря таксист ответил:
– Там погибали многие с обеих сторон, тогда штурмовали аэропорт, а командирами были Моторола и Гиви, но их нет сейчас в живых. А покойников самолётами увозят, им таксисты уже не нужны. Кстати, не взял я с него ни копейки, по дороге шашлыком угостил, пивком побаловал, литр водки в «берцы», которые у него в рюкзаке были засунул. И мой друг до Донецка его бесплатно довёз, правда он ему ничего не рассказывал, всю дорогу молчал. Вероятно, я последний в его жизни слушатель был, исповедь выслушал и поверь мне, пожелал ему, мысленно ещё живому, как усопшему, небесного блага. Взял грех на душу, думаю, Бог меня не осудит, он всё видит и всё понимает. Верю, Игорь геройски погиб, напиши рассказ про него, он достоин.
Таксист был последним случайным человеком, перед которым распахнулась душа Игоря и он, как на исповеди у священника, поведал ему о своём житие-бытие на земле, рассказал о своём решении, не умирать молодым тяжёлой смертью от болезни в собственной постели, а погибнуть в бою с врагом в смертельной схватке. Но через четыре года после штурма аэропорта трудно найти живых свидетелей, а воевали там многие без фамилий и имён – только позывные. Игорь ли был или кто-то другой, кто прикрывал группу захвата из пулемёта при штурме вышки аэропорта и подорвал себя гранатой в окружении врагов, останется тайной навсегда. Точно только то, по словам одного участника штурма, что этот герой был добровольцем, тридцати пяти лет от роду, худощавый, тоненький и бледненький лицом, не расстающийся днём и ночью со своим «ручником», родом из Сибири, звали его, как и сказал таксист, Игорем.
Хороший очерк. Я 2015 г бывал в Донецке. горловке, на нейтральной полосе селе Александровка. Писать надо про Донбасс. Ибо там война идёт “За право говорить по русски”