БЛАЖЕННЫЙ МАКАР И ТЕЛЯТА СЛОВЕС
Рубрика в газете: Страна поэтов, № 2023 / 13, 07.04.2023, автор: Владимир БЕРЯЗЕВ (г. Новосибирск)
Александра Денисенко с момента ухода в конце марта текущего года можно и должно причислить (уже навеки) к плеяде больших русских поэтов второй половины 20-го столетия. Его самобытность, ему одному лишь присущее смиренно-нежное молитвенное простодушие, его якобы неправильность и душевное нищебродство несомненно, в свободном прирастании, присоединяют к русской поэзии целую страну-территорию под названием «Денисенко из Мотково».
Он, конечно, счастливый пастух своего стада, а Макар здесь в заглавии явился ещё и потому, что на христианском Востоке имеется термин «блаженный», то есть «макариос». С моей точки зрения, именно это качество является глубинной сутью всего творчества Денисенко. Юродство в русской поэзии далеко не редкость, а её корневое свойство, один Велимир Хлебников чего стоит или Николай Глазков, снятый Андреем Тарковским именно в этой ипостаси в фильме «Андрей Рублёв», всею жизнь и стихотворчеством своим сие подтверждавший. Или тот же Евгений Евтушенко, который юродствовал проявлениями внешними – с помощью попугайских кепок, цветных пиджаков и аляповатых галстуков, а в творчестве – чрезмерной простотой до наивности своих текстов, нередко весьма глубоких.
Приведу, ради иллюстрации сказанного вот такой автопортрет Денисенко, написанный якобы в модерновом ключе, без пунктуации и не лишённый доброй самоиронии:
в будний день с портретом боженьки
со стихами до колен
все хорошие художники перейдут
в соседний плен
осень
видно
далеко
видно
клён
далёкий
он
уходит
над
рекой
в
обморок
глубокий
где художник да поэт запрягая ветер
возят людям ясный свет что живёт
в портрете
И даже здесь, в этой небольшой вещице присутствует один из характерных для поэзии Денисенко образ путешествующего, перемещающегося в некоем пространстве древа, клён уходит над рекой, а куда уходит, в какой такой обморок запряжения-дуновения пустоты художества-творчества – судить читателю, способному или неспособному к восприятию.
В продолжение. Пейзаж в стихах Денисенко очень подвижен, даже кинематографичен: дом бежит с кудрявою черёмухой подмышкой; в руках светится смятое в грозу большое приключение пейзажа; героев привели тяжёлые цветы; по дороге тополь одноногий идёт за нами плакать под окном; я видел: вдоль реки брела ограда, и я её на волю отпустил; два клёна за селом мне встретились и долго в след смотрели; в поношенной шинели шёл тополь; к ночи прискачет мой клён с разноцветной смеющейся гривой. Примеры можно множить и множить.
В песенной русской традиции любовные отношения дерев куда трагичнее, рябина всё никак не может к дубу перебраться, клён бездвижен, приморозивши ногу, костёр рябины красной всё горит, а с клёнов листьев медь всё льётся, облетевший тополь серебрист и светел, а берёза под окном принакрылась снегом, словно серебром. Всё статично, живописно до слёз.
У Денисенко, напротив, всё движется, кружится в стихийном карнавале, в трагическом вихре, сдвигая пласты времени и статические рамки бытового и исторического взгляда, доводя всё до предельного прощального катарсиса:
Чей
Чей
Чей
это конь
это конь
этот конь
Оторва Оторвался от железного кольца
И летит – грива льётся, как гармонь,
Молодого, убитого Германией отца.
Я рвану
этот ситец
этот ситец
от плеча –
На которрром цветут русские цветы –
И пойдёт он по кругу сгоряча,
Как невест обходя яблонь белые кусты.
Вот уж бабы завыли
Завыли
уж сердцу невмочь,
Пляшет с бабами конь вороной вороной –
Всё быстрей и быстрей – уж ничем нельзя
помочь,
Как тогда, перед самою войной.
Плачь, гармонь,
да плачь, хорошая,
во все цветы
навзрыд –
В саду Сталина осыпался на гриву весь ранет.
Сам товарищ Сталин на учёт сейчас закрыт,
А откроют, когда будет мясоед.
Всё пройдёт…
Солдатка
слёзы
чёрной гривой
оботрёт
И прибьёт к столбу своё желейное венчальное
кольцо,
Чтобы конь, хрипи, не рвался из распахнутых
Ворот
По дорожке,
Занесённой
Лепестками
за отцом.
Надо сказать, кони – это отдельная и заглавная тема в поэзии Денисенко, им он даже посвятил большое, исполненное неизбывного лиризма и подлинной любви стихотворение в прозе «Юных надежд моих конь», где заголовок есть первая строка из песни друга и сопутника Николая Шипилова, который в годы своей всероссийской славы много пел во время своих бардовских гастролей песен на стихи Денисенко, называя его гениальным поэтом и своим руководителем-вдохновителем в сочинительстве. Кстати, стихотворение, с посвящением Николаю Шипилову, шедевр русской лирики, тоже об этом: «За деревней в цветах, лебеде и крапиве/ Умер конь вороной во цвету, во хмелю, на лугу./ Он хотел отдохнуть, но его всякий раз торопили,/ Как торопят меня, а я больше бежать не могу». Многие читатели «Гнезда поэтов» знают его наизусть.
Ещё одной особенностью поэзии и, в целом, литературного поведения Денисенко является подчёркнутое бескорыстие, невнимание к себе и к публикации своих произведений едва ли не большую часть жизни, а также почти полное отсутствие тщеславие. В этой связи всплывают в памяти строки Сергея Есенина: «Я о своём таланте много знаю./ Стихи – не очень трудные дела./ Но более всего любовь к родному краю/ Меня томила, мучила и жгла». Это в полной мере сказано и о творчестве Александра Денисенко. После участия в сборнике «Гнездо поэтов» (1989, Новосибирск, 2500 экз.) с двадцатью с гаком стихотворениями, первая тоненькая книжка стихов «Аминь» вышла у него через год в 1990, в издательстве «Мангазея», где я был в то время главным редактором. Денисенко было тогда уже 43 года, правда, по чести сказать, в неофициальных кругах любителям русской поэзии он был знаком, почитаем и переписываем ещё с конца 60-х годов. Более объёмный сборник «Пепел» (Новосибирск: Поэтическая библиотека журнала «Сибирские огни», 2000. – 192 с. Стихи и проза) вышел тиражом 500 экземпляров во второй год моего редакторства в «Сибирских огнях». Вот, пожалуй, и вся библиография, если не считать нескольких журнальных публикаций.
Разумеется, многие отдавали себе отчёт о том, что перед нами явление не просто нетривиальное, но до радостного ошеломления самобытное. Понимали и предпринимали действия по продвижению его имени часто не в Новосибирске, а в столице. Именно там Денисенко был включён в антологию «Итоги века», 1997, далее в «Антологию русской поэзии ХХ века», 2001, в двухтомник «Русские стихи 1950-2000». Увы, в большой том, получивший в 2012 году премию Дельвига, «Поэты СИБИРСКИХ ОГНЕЙ, век ХХI» Денисенко, к великому сожалению, не вошёл, так как к тому времени почти прекратил сочинять и публикаций на страницах журнала за этот период у него просто не было.
Интересно, как можно было бы оценить его мировоззренческое и поэтово отношение с Богом?
Господи, люблю тебя,
На корме стою и плачу.
От команды корабля
Потемневший профиль прячу.
Под кораблём здесь можно и должно понимать всю объективную реальность, данную нам в ощущениях. Если на мгновение представить: кем бы был раб Божий Александр, скажем, в конце 14-го и начале 15-го века, мне представляется монашек какого-то захолустного монастыря в среднем Поволжье из числа нестяжателей – сторонников аскетического старца Нила Сорского, отвергавшего монастырскую собственность и претензии на власть светскую*.
Именно непримиримо отрицательное отношение к меркантильному, желудочно-потребительскому строю современного бытия свойственно поэзии Денисенко в постдевяностые годы, в период полураспада его (нашего) Отечества и того любимого незабвенного уклада, с которым он, сын сельских учителей, и последыш великой Войны свыкся навеки, не предал, не отдал никому, защищая словом и делом.
Я влюбился в яблоню весною
И повёл её жениться в ЗАГС.
Вдруг навстречу вышел с хлебом-солью
Карла Маркс.
– Вот, возьмите от лица имперьялизма
Мою трогательную книжку «Капитал». –
И трясясь в объятьях пароксизма,
Карл заплакал и захохотал.
Мы купили с яблоней газету,
Обернули капитальный том,
Чтоб прочесть с любимой по офсету
Про прибавочную стоимость потом.
Оказалось – между каждыми страницами
Там лежали денег миллион –
Мы тогда заплакали ресницами
И сказали: «Маркс, из сердца – вон!».
Хорошо мы, честно поступили –
Не пропили этот миллион,
Мы на книжку Марксову купили
Молодой, влюблённый в вишню клён.
Этакая декларация бессеребреничества и преданности идеалам советского человека-творца – с дружбой народов, миром, трудом и всеобщим благоденствием. В этом моём пассаже нет никакой иронии, ибо стремление к идеалу в мире социализма вне идеологии обогащения и свободного рынка принесло невиданные плоды в виде шедевров искусства, кинематографа, литературы и поэзии в том числе. Не говоря о гениях науки.
Стало быть, от каждого по способностям и каждому по труду – не просто лозунг.
Нельзя не вспомнить в связи с этим заглавного нищеброда католического христианства святого Франциска Ассизского, которого считают провозвестникам средневекового Ренессанса и едва ли не главным творцом-вдохновителем итальянской поэзии. Как известно, весь мир, со всеми в нём живыми существами и стихиями, превращался для Франциска в любящую семью, он не делил живое на низшее и высшее, поэтому проповедовал перед птицами, зверями, насекомыми и растениями. Мир Божий произошёл от одного Отца и соединяется через любовь к Нему в единое целое в песне во славу этому единству. У Франциска образ оный был источником, из которого вылилась поэтическая хвала Господу со всеми Его творениями и паче всего с господином братом солнышком.
Я ни в коей мере не хочу сравнивать своего друга и товарища по стихослагательству с основателем крупнейшего и могущейственнейшего ордена средневековья Франциска из Ассизи, который в посмертии потерпел сокрушительное поражение, так как его последователи обратили его идеи в прямо противоположное – торжество собственности и власти.
Но сам посыл служения этим идеалам, явленный во всем творчестве Александра Денисенко, с моей точки зрения, весьма и весьма плодотворен. Он в итоге оставил в сокровищнице русской поэзии томик стихов, где сохранены для будущих поколений несколько десятков подлинных лирических шедевров. А это дорогого стоит.
После составления и выхода в свет сборника «Гнездо поэтов» в 1989 году, я написал каждому из участников сборника посвящение в виде сонета. Таковой сонет, обращённый к Александру Денисенко выглядит следующим образом:
Нежный пепел отцовского дома
Он облёк в золотую слезу.
Верно, совесть спасал от погрома…
Видно грех свой держал на весу…
Когда стук покаянного кома
Отрезвил удалую бузу,
Тихо пала на скулы истома
И вспорхнули две флейты в лесу.
И, как прежде, в любви невредимый,
Заплутался он в сельве родимой –
За сельпо, где могильный бурьян.
И запел, как отравленный Сирин,
Как последний николка России,
Про блаженные кости христьянъ.
P.S. Несколько слов о состоявшемся прощании с телом поэта.
Сиротство и неприкаянность, присущие поэтическому отношению раба Божьего Александра к порушенному и раздербаненному Отечеству нашему, было явлено и на церемонии прощания. Увы, всё убого, калечно, склеротично и тягостными подробностями напоминало вынос тела из дома престарелых. Ни власти, ни так называемая просвящённая общественность города и области, видимо, даже отдалённо не понимают, какую утрату мы понесли. Между тем, только в мой адрес на страницах социальных сетей пришли сотни соболезнований. Масштаб и драгоценная значимость явления по имени «поэзия Александра Денисенко» год от года будут только расти, и если, даст Бог, сохранится Россия, имя поэта будет на десятилетия прославлено и любимо той самой любовью блаженного Макара, который благоговейно пас своих телят на лугах и нивах русского языка.
*Нестяжатели категорически отрицали возможность умерщвления еретиков, ссылаясь на то, что «Бог хочет не смерти грешника, но его раскаяния» и потому долг Церкви – увещевать заблуждающихся. По мнению нестяжателей, тех, кто упорствует в ереси, следовало изолировать и даже высылать за границу, но нельзя насиловать совесть человеческую угрозой смерти. Вполне актуально и для нынешнего времени.
P.S.S. Несколько стихотворений Александра Денисенко из книги «Избранное»:
ЛЁГКИЙ БЕГ
Владимиру БЕРЯЗЕВУ, беркуту
На зелёном ветру прочихался мотор,
Разогнался на семьдесят с гаком –
Степь лежит как огромный туркменский ковёр,
На котором танцуют сайгаки.
Унесённые ветром колёса кермека,
А точнее – по метру степные шары –
Посадить бы туда золотого, как степь, человека,
Пусть его охраняют степные орлы.
Да, в таком аппарате летать – нужно детское сердце:
Так хотелось тогда через марево в даль заглянуть…
Эх, ковыль-колесо, ты для нас – первобытное средство
Кругосветную степь под напев «калмыка» обогнуть.
Тормоза!.. – кречет что-то с дороги хватает,
Унося в поднебесье бежавшую только что жизнь, –
Что ему до неё? – он опять своё небо пластает,
Чтобы знали внизу все: божись – не божись…
Всем ветрам и всем взглядам открытый ландшафт –
Беспредельность степного сознанья,
Породившие русский характер и нрав:
Одиночество – стойкость – страданья.
Лугостепье: подзол, солонец, солончак…
Жар небес через молонью павший на травы…
Зыбкий воздух, дрожащий печалью в очах…
Колыханье мгновенно отросшей отавы…
Не поймёшь где находится водораздел,
Как плывут под травой чернозёмные волны –
Здесь наш этнос родился, созрел и прозрел,
Навсегда полюбив не свободу, а волю.
Оттого так причудлив наш русский характер
С уникальным умением жить как в степи
И любить её так же, как мамину скатерть
С вечным хлебом и солью: сынок, потерпи…
* * *
Покрести на дорогу мне сердце и сокола выпусти,
Отцвели васильки у тебя на высоком лице.
В час вечерний у рощи прощальной прощенье нам выпроси,
Где стонал соловей и дрожали огни на вц.
И за рощей за той, причиняя земле ожидание,
Осень красное платье снимает и дарит тебе.
Вот и будет теперь на лице у меня два страдания:
Как мне вас различать и кого мне любить в сентябре.
Серый гусь просвистит, словно свет собирает от сокола,
И сойдутся они над моей головой в небеси,
И перо упадёт мне под ноги с гусиного локона,
Чтобы я написал тебе мёртвое слово прости.
Пусть уж лучше как встарь золочёным замком сердце заперто,
Пусть соловушка в роще осенней уронит ключи,
А зима подойдёт – упадёт в этом месте он замертво,
И сожмётся сердечко, как красный кусочек парчи.
Я посею цветы по высокому русскому снегу,
Чтоб играла метель в васильки, васильки, васильки,
Но ударил вернувшийся сокол под сердце с разбегу…
… Гусь летит в середине рыдающей русской строки.
снег снег снег снег снег снег снег снег снег
это кажется метель пурга
всё уляжется уйдёт в снега
мёрзлый тополь отсядет ко сну
в бесконечную свою страну
ешь откусывай хрусти вино
пока вьюги на Москве гостят
это мёртвые давным-давно
с неба девушки летят летят
* * *
Как заплачу я в синие ленты
Перед группою русских цветов
За деревней, которой уж нету,
Лишь осталась кирпичная кровь.
Вещество моё всё помирает,
Принимая печаль этих мест,
И душа с себя тело снимает
Среди низко опущенных звёзд.
Пока льётся из глаз проявитель,
Вижу, как погубили обитель:
Растерзали деревья и доски.
И большие кукушкины слёзки.
* * *
Умер дед. Семья сидит у тела.
Самый старый дед в селе Мотково.
Самый-самый старый дед Валера
Будет жить на небе голубом.
Дед отцвёл. Про тонкую рябину
Замолчал его аккордеон,
Перед смертью он сходил на почту,
Пацанам раздал аккредитив.
Я-то знал, что деда умирает…
Мы соседи. Через городьбу.
Светлый стал. Глядит невыносимо.
Я сосед его. Колхозный тракторист.
Надо ж быть мальчишкой, кавалером.
Чтоб с такой улыбкой помереть.
Бабы его белым коленкором
Спеленали, будто он родился,
Мужики на белых полотенцах
Отнесли, наверно, в самый рай.
Брат мой, Саша, из пединститута
Раньше брал у дедушки фольклор,
А теперь сидит, тоскует, курит,
Повторяет: замять… синий цвет…
Так мы дедушку весной и схоронили.
День был серенький, но чей-то самолёт
Прозвенел над тополем, заврался…
Видно, лётчик деревенский был и вот
С нашим дедушкой на небе повстречался.
* * *
Эти брови платком не сотрёшь
И не смоешь водой голубою,
А полюбишь – без них пропадёшь,
А разлюбишь – так станут судьбою.
Эти губы вкуснее воды,
Две припухшие в горе облатки –
У вдовы они как медовы,
Но горчей и родней у солдатки.
Этих синих очей купорос,
Эти волосы, полные ветра,
Этих рук потемневшая горсть
Вечно полная тёплого света.
Свянет к осени родины лес,
Потекут наши птицы по небу,
Омывая над церковью крест,
Чтоб сиял он Борису и Глебу.
И тогда возле чёрных ворот
На разорванных крыльях шинели
В твоих глаз голубой кислород
Я спущусь, чтоб они голубели.
* * *
на ясный огонь
Кто-то в лесу стреляет
Возле родных калин.
А журавли составляют
Самый прощальный клип.
Долго, как в дни Победы,
Смотрит за реку мать…
Жить бы и жить и белой
Людям рукой махать.
* * *
К
Дотемна на затоне горела вода,
Как сухая душа на ловитве,
Когда может она выносить без стыда
Эту жизнь, позабыв о молитве.
Р
Каждый омлет лишь правды тяжёлый глагол,
Ничего не солжи в искупленье
Своей лавры душевной, где, в сущности, гол,
Пред собой ты упал на колени.
Е
Чей же пепел засыпал нам слёзы и ест –
Вот и лето уже на проходе…
Журавлиная рота, сними с меня крест,
Дай побыть на широкой свободе.
С
В дальних зонах поднесь, где куски воронья
Жрут с креста мою горькую долю,
Если б только была на то воля моя –
Я бы сам преломил эту волю.
Т
Господи, люблю тебя,
На корме стою и плачу.
От команды корабля
Потемневший профиль прячу.” Да, многие строки отобранных тобою, Берязев, стихов Александра Дпнисенко это такая радость душе! Как хорошо ты нас возвращаешь к этому прекрасному поэту, к его чистейшей душе, которая сейчас уже летает над нами ! Спасибо за подборку этих стихов ! К ним хочется обращаться снова и снова! И Денисенко, наверное ,тебе благодарен за то, как ты его помянул! Не устаю удивляться, Берязев твоему трудолюбию , твоей информативной насыщенности умению ценить и помнить таланты ! Вот взял и ткнул нас как в букварь- читайте, берите в душу! И спасибо тебе, для многих ты открыл прекрасного поэта Александра Денисенко! Царствие ему небесное!
Поклоны. Спаси, Господи, на добром слове…
Вечная память Александру Денисенко! Поэт от Бога…