Чувство соборности в творчестве Достоевского и Твардовского

№ 2021 / 32, 02.09.2021, автор: Нина ТИХОМИРОВА

                                                                                         Лучшие люди должны объединиться

Достоевский

 

В 2014 году газета «Русский вестник» публиковала беседы с выдающимися деятелями русского национального движения. На вопрос «Каково Ваше понимание соборности русского народа?» Станислав Юрьевич Куняев ответил: «Русская соборность – это тоже одна из наших надежд на спасение».

Выдающийся критик и литературовед 70-80-ых годов, автор работ о Ф.М. Достоевском, в т.ч. «Достоевский. ЖЗЛ» Юрий Селезнёв в своей статье «Поэзия природы и природа поэзии» даёт определение соборности: «…даже такому роду свободы духа, как поэзия, присуще общее начало – с о б о р н о с т ь (разрядка Ю.С.), т.е. такое качество, которое собирает все индивидуальные воли в единство и которое не только не поглощает и не подавляет свои составляющие, но только и даёт им полную возможность предельного творческого волеизъявления.

Творческое начало, составляющее основу, ядро каждого из  людей – творцов, проявляется в каждом из них личностно-индивидуально. Но формировалось оно тысячелетиями общенародной жизни, в том числе и в первую очередь в диалоге с природой. А этот общий – общественный – опыт передавался каждому из членов общины – общества. Каждая из великих и малых национальных культур несёт в себе своё собирающее (соборное) творческое начало, которое в значительной мере и определяет духовно-творческое лицо народа, нации в целом. И не последнюю роль в формировании этого лица или «народной личности» (определение Достоевского) играют поэтические воззрения того или иного народа на природу. Они-то и вырабатывают национальную форму соборности – творческого духа, собирающего мир в Целое».

Алексей Хомяков считал, что «Соборность – понятие многозначное: духовная, научная, культурная, национальная и светская». Под «духовной соборностью» он подразумевал специфическую целостность Церкви, которую  противопоставлял и протестантскому индивидуализму и католическому единству.

Я остановлюсь не на богословском понятии соборности, которая в христианской традиции понимается как церковное единение христиан в любви, вере и жизни, а на светском понимании.

Достоевский, указывая нам путь к спасению, противопоставляет Ивану с его легендой о Великом инквизиторе Алёшу вместе с собой. «А где двое или трое собраны во имя Моё, там я между ними», – говорил Христос. «Это бунт…», –возражал Алеша на, казалось бы, убедительные речи Ивана. «Никакого у них нет такого ума и никаких тайн и секретов… Одно только разве безбожие… Инквизитор твой не верует в Бога, вот и весь его секрет!.. Это нелепость! Твой инквизитор одна фантазия…»

Мы убеждаемся, что правда за Алёшей и автором, которые обрели опору в Боге. А это уже соборность, а не полифония, как утверждал М.М. Бахтин, доказывая, что художественное мышление Достоевского носит полифонический характер, в чём ему до сих пор вторит целый сонм литературоведов, совершенно не учитывая, что Достоевского следует рассматривать только через призму православного мировоззрения. Исключение из известных мне лиц составляют критики Н.Бурляев, С.Ст.Куняев, А.Татаринов, Ю.Павлов, которым особенно близки труды Ю.Селезнёва, а значит и Достоевского.

Иван Карамазов все-таки почувствовал нравственный и духовный верх Алёши. На горестные восклицания младшего брата: «А клейкие листочки, а дорогие могилы, а голубое небо, а любимая женщина! Как же жить-то будешь, чем ты любить-то их будешь? С таким адом в груди и в голове разве это возможно?» Иван отвечает: «Вот что, Алеша, если в самом деле хватит меня на клейкие листочки, то любить их буду, тебя вспоминая. Довольно мне того, что ты тут где-то есть, и жить еще не расхочу (до этого он говорил Алеше, что жизнь ему в тягость, дотянуть бы только до тридцати лет). Если хочешь, прими это хоть за объяснение в любви».

Эти «клейкие листочки» впервые появились в стихах Пушкина:

                              Скоро ли у кудрявой у березы

                              Распустятся клейкие листочки,

                              Зацветет черёмуха душиста.

Достоевский, вернувшись из ссылки в Петербург, часто читал эти стихи в обществе любителей поэзии. А через несколько лет он придал «клейким листочкам» новое смысловое значение. Попутно хочется отметить, что эти пушкинские «клейкие листочки» были дороги и Твардовскому. И не только как символ начала весны, как пробуждение жизни, а, видимо, нечто большее. Он ревниво следил, чтобы начинающие поэты не заимствовали у Пушкина этот поэтический образ. Эти незабываемые «клейкие листочки» соединили с Пушкиным Достоевского и Твардовского.

Именно через соборность, как высшее единство голосов героев, автора и мира характеризует мировоззрение и творчество Достоевского проницательный критик Юрий Селезнев. Он считает, что в соборности имеет место доминантное слово, определяющее иерархию голосов и ценностей. В полифоническом же мире вообще невозможно художественно поставить в центр слово народа, – осуществить ту идею, ту задачу, которую, по убеждению Ю. Селезнева, смог осуществить Достоевский и которую, по его же убеждению, писатель и сумел воплотить не на уровне полифонизма, но на уровне соборности. «Полифонизм для Юрия Селезнева – шанс для тех мрачных хитрецов, кто готов смешать Христа и антихриста, подменить добро злом, ссылаясь на амбивалентность. Ю. Селезнев избавляет Достоевского от власти тех, – пишет профессор А. Татаринов, – кто уверен, что Достоевский – «по ту сторону добра и зла», что он – «русский Ницше».

«Но истина его, – считает Ю.Селезнев, – не в противоречиях. Его совесть никогда не металась между добром и злом. Его духовный центр – не смесь правды с неправдой…»

«Как будто чувствует Селезнев, – отмечает А.Татаринов, – что близок час, когда смешение идей и мысль о безграничном синтезе будут определять не только культурную, но и политическую жизнь» («Наш современник», 2008, №7, с.262).

Характеризуя трагический оптимизм Достоевского, Ю. Селезнев пишет: «Да, дьявол (беспорядок – дух отрицанья – антитезис – буржуа и т.д.) – пришел в мир и устанавливает в нем свою меру – таковы факты катастрофической эпохи, отразившиеся в видимом господстве дисгармонического стиля в целостном художественном мире Достоевского».

Слово дисгармонии, хаоса, катастрофичности – действительно последнее слово многих героев Достоевского.  Но не их последняя правда. Последняя правда в том, что даже и в самосознании героев – живет потребность в идеале красоты, в том что «паук не может осилить в их душе «клейкие листочки» – образ живой жизни».

Селезнев показывает, что Достоевский – разоблачитель ветхозаветного сознания, в котором, как он считает, не органический пролог Нового завета, а обособленный мир избыточного железного Закона, который никогда не сумеет примириться с тем, что Евангелие есть. Действительно, весь этот ветхозаветный мир фарисеев, лицемеров и книжников в своей псевдоправедности стремились к одному – погубить Христа. Чувство соборности особенно сближает творчество А.Твардовского и Ф. Достоевского.

У Твардовского в «Тёркине на том свете» все Охраны, Столы, «Гробгазеты», Отделы, Системы и Органы тоже губят человека в человеке, т.е. образ Божий: бессмертную душу, свободную волю, талант. Тёркин увидел не просто мертвецов, а мёртвые для Бога души. А раз они не с Богом, значит служат тому, кому и «бесы» Достоевского.  В противовес безбожию – вера в Бога и упование на него; нравственному релятивизму, разъедающему совесть человека, – постоянное призывание Божией Матери со святыми; экспансионистской идеологии – русское объединенное братство. «Только братством можно победить «Зверя Апокалипсиса» в мире чистогана, – считает Ю.Селезнев вслед за Достоевским. В наше время это особенно важно, так как ветхозаветная идеология, сохранив и, более того, усилив свой монологизм, проявляется еще в одной опасной форме – в обожествлении денег.

Анализируя творчество А.Т. Твардовского профессор В.В. Ильин в некоторых случаях опирается на древнерусскую религиозную классику, упоминая «Слово о Законе и Благодати» митрополита Илариона, который противопоставляет библейской идее о «богоизбранности» одного народа – идею равноправия всех народов. Вскрывает глубинные корни двух разных сознаний, заключенных в Библии, основанных на «законе» и данной через Евангелие – «благодати». Именно в таком  контексте рассматривает Достоевского Ю.И.Селезнев, показывая, что диалогический Достоевский противостоит монологизму  ветхозаветного сознания, сохраняющего мощное влияние в современном мире. Все это не могло не заинтересовать А.Т. Твардовского в последние годы его жизни, потому-то он так внимательно перечитывал  «Братьев Карамазовых».

В середине 50-ых годов А.Твардовский начал работать над поэмой «За далью – даль». 13.09.1955 года он помечает в «Дневнике»: «Тема многослойная, многорадиусная – туда и сюда кинься – она до всего касается – современности, войны, деревни, прошлого, революции и т.д». Да, собрав в 15 глав своей изумительной поэмы все стороны нашей жизни, Твардовский продолжил традицию соборности и предварил практически определения Ю.Селезнёва, гораздо углубив и расширив её значение.

Павел Флоренский писал, что творчество должно обеспечить выход в мир духовный, в новую реальность, всколыхнуть глубины памяти… Человек творческий подобен Творцу небесному, он сам может «творить» и господствовать над тварным миром. Но господство это возможно именно в силу духовного родства человека с Единым Творцом, то есть, если в произведении нет Бога, оно не затронет душу, оно пустое и даже вредное.

      По этой причине поэма «За далью – даль» трогает православного читателя до глубины души, так как проникнута глубоким чувством соборности. Это и встреча с великой русской рекой Волгой, когда вместе с автором и майором собрался «весь вагон с рассвета в сборе// теснясь у каждого окна,// Уже толпится в коридоре.// Уже вблизи была она.

                              Пусть реки есть мощней намного —

                              Но Волга — матушка одна!

                              И званье матушки носила

                              В пути своём не век, не два —

                              На то особые права —

                              Она,

                              Да матушка Россия,

                              Да с ними матушка Москва.

   Чувством соборности проникнута вся атмосфера пассажирского вагона, где доминантой является сам автор. Это и:

                              Вагонный быт в дороге дальней,

                              Как отмечалось до меня,

                              Под стать квартире коммунальной,

                              Где все жильцы – почти родня.

   Рассказчик заставляет и нас, читателей, не только любоваться молодожёнами, которые после ВУЗа по зову сердца едут в Сибирь, но и возбудить в каждом из нас самые лучшие чувства, воспоминания о молодости, когда следуя призыву Пушкина, стремились «Отчизне посвятить души прекрасные порывы», и мы вместе с пассажирами вагона, глядя на молодых, становимся лучше, благороднее, добрее:

                              …Рука с рукой — по-детски мило —
                              Они у крайнего окна
                              Стоят посередине мира —
                              Он и она,
                              Муж и жена…

   А какая незабываемая потрясающая картина проводов юной пары:

И мы своим молодожёнам,

Когда настала их пора,

На остановке всем вагоном

Желали всякого добра.

Как будто мы уже имели    

На них особые права…        

Как будто мы их к этой цели
И подготовили сперва.

Как будто наша в том заслуга,
Что старше мы друзей своих.
Как будто мы их друг для друга
Нашли и поженили их…

   Недаром С.Н.Булгаков писал: «Соборность заключает в себе цель становления личности, её духа, всеобщую цель общественного развития, в процессе достижения которой создаётся органическое единство через преодоление обособленности существования».

   Глава «На Ангаре» проникнута великим духом созидания, духом единения со своим народом, органическим родством со всей страной:

То был порыв души артельной,
Самозабвенный, нераздельный, —
В нём все слилось — ни дать, ни взять:
И удаль русская мирская,
И с ней повадка заводская,
И строя воинского стать;
И глазомер, и счет бесспорный,
И сметка делу наперед.

Сибиряки!
Молва не врет, —
Хоть с бору, с сосенки народ.
Хоть сборный он, зато отборный,
Орел — народ!
Как в свой черед
Плечом надежным подопрет, —
Не подведет!

Немало жито-пережито,

Что хочешь будь и впредь со мной, –

Ты здесь – венец красы земной,

Моя опора и защита,

И песнь моя –

                    Народ родной.

 

Категория соборности в настоящее время актуальна для рассмотрения в связи с тем, что социальная, экономическая и политическая организация нашего общества предполагает наличие общественных идеалов.

Если обратиться к лирике Твардовского периода войны, то можно отметить, что она проникнута тем высоким чувством русской православной соборности, которая помогало ощущать Родину как большую семью, всех людей Страны Советов «братьями и сёстрами».

Твардовский, перечитывая в 60-е годы своего «Василия Тёркина», плакал. Да разве не заплачешь под влиянием таких вот слов:

 

                              То серьёзный, то потешный,

                              Нипочём, что дождь, что снег, –

                              В бой, вперед, в огонь кромешный

                              Он идёт, святой и грешный,

                              Русский чудо-человек.

 

И таких моментов не только в этой поэме, но и во всем творчестве Твардовского множество.

   Внимательно вчитавшись в потрясающее стихотворение Твардовского «Я убит подо Ржевом», можно усмотреть своеобразную перекличку с евангельскими словами: «…аще пшеничное зерно, падше в землю, не умрет, то останется одно; А если умрет, то принесет много плода» (Ин. 12,24) Этот стих из Евангелия  Достоевский взял эпиграфом к «Братьям Карамазовым», и эти же слова высечены на памятнике Достоевскому над его могилой в Александро-Невской лавре:

 

                              Я – где корни слепые

                              Ищут корма во тьме;

                              Я – где с облачком пыли

                              Ходит рожь на холме…

 

   Да, тысячи и миллионы убитых воинов в «Священной войне» стали тем «зерном», по Евангелию, чтобы стать хлебом. И эти погибшие, как живые, к живым завещают «родимой Отчизне служить»:

 

                              И беречь её свято

                              Братья, счастье своё –

                              В память воина – брата,

                              Что погиб за неё.

 

И ещё в этих стихах Твардовский воплотил евангельское: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин, 15,13).

Почему я обратила внимание на чувство соборности в поэме «За далью – даль»? Потому что именно соборность в настоящее время становится объектом нападок всех мастей русофобов. Попытки извратить соборное начало среди славянских народов не прекращались на протяжении многих веков мировой истории. Однако особенно яростными и опасными они стали в ХХ и ХХI столетиях, пытаясь разделить, расчленить и поодиночке уничтожить неугодных сатанинским силам.

   Хочется напомнить знаменательное пожелание журналу «Наш современник» в связи его 60-летием в ноябре 2016 года главного редактора журнала «Москва» Владислава Владимировича Артёмова: «Коллеги! Мы вместе делаем одно нужное и благородное дело, мы всеми силами защищаем классические традиции великой русской культуры… Желаем вам и впредь действовать с той же энергией и самоотверженностью, какими вы отличались на протяжении всех этих лет…»

Право же, лучшего пожелания к объединению всех творческих патриотических сил и не придумаешь. И мы, читатели, от всей души присоединяемся к такому искреннему и всегда нужному призыву. Да! Мы соборно делаем одно благородное дело.

 

Нина Тихомирова,

почётный рукодитель Народного музея

Народной славы СШ №1 г.п.Лиозно,

православный краевед