Грузинский тамада на поэтическом пиру

Рубрика в газете: Мы – один мир, № 2024 / 50, 27.12.2024, автор: Руслан СЕМЯШКИН (г. Симферополь)

«Он был волшебником, который должен был доставлять радость друзьям, ходившим по его любимой грузинской земле.

Он знал её красоту, он охотно открывал её тем, кто, как он верил, мог чистосердечно наслаждаться этой красотой. Он мог делать небольшие чудеса для дорогих гостей, но он делал главные чудеса в своей торжественной и радостной области – в области поэзии. Его поэтических чудес хватит на много поколений.

Он был признанным тамадой на поэтическом пиру. Большим рогом своей поэзии он пил за здоровье жизни и людей на цветущей, радостной земле. Вино его стихов пьянило настоящей божественной влагой, бьющей из самых искренних, неподкупных глубин».

Так писал о Георгии Леонидзе, чей 125-летний юбилей со дня рождения приходится на 27 декабря 2024 года (по новому стилю он родился 8 января 1900 года), его верный друг, выдающийся русский советский поэт Николай Тихонов через три года после кончины грузинского соратника по всесоюзному поэтическому цеху, случившейся 9 августа 1966 года. И говорил так о своём грузинском друге Николай Семёнович неслучайно. Георгий Леонидзе был действительно фигурой уникальной, колоритной, чрезвычайно талантливой, излучавшей свет, умевшей искренне дружить, любить жизнь, людей, родную Грузию и большую Отчизну, на просторах которой он был творцом авторитетным, признанным государственными институтами и любим народом, воздававшим ему хвалу за многолетнее неповторимое поэтическое творчество.

 

 

«Дружба с Георгием Леонидзе была поистине счастьем, – вспоминал во второй половине семидесятых годов крупный грузинский советский поэт и общественный деятель Григол Абашидзе. – Искренняя непосредственность, неповторимое обаяние, вся его поэтическая натура, излучавшая свет и тепло, влекли к нему знакомых и незнакомых. Благодаря этим его качествам Грузия приобрела много верных друзей как по всей Советской стране, так и за рубежом.

Вместе со своими собратьями по перу Галактионом и Тицианом Табидзе, Паоло Яшвили и Симоном Чиковани Георгий Леонидзе на протяжении почти полувека творил то, чем гордится ныне грузинская литература, то, что с любовью сохранят будущие поколения».

Георгий Леонидзе был в высшей степени поэтом национальным. И при том, что он прекрасно знал поэзию русскую и зарубежную, вдохновение его всё же питалось соками грузинской народной и многовековой классической поэзии. Блестящий знаток древнегрузинской литературы, её рукописей, многолетний директор Государственного литературного музей Грузинской ССР, академик АН Грузинской ССР, он писал стихи, в которых явственно наблюдался отсвет почерпнутых в классической грузинской литературе образов и метафор. Посему-то и преобладали в его стихах мужественные, мажорные тона. В целом же его творения звучали вольно: то сильно и размашисто, то нежно, проникновенно, с особой теплотой.

Поэзия Леонидзе, подчёркивал Григол Абашидзе, «похожа на клокочущий горный поток, с шумом и грохотом пробивающий русло, и мощные волны его напряжены энергией, которая долго не даёт угаснуть излучаемому ими свету. Из глубинных слоев идут силы, наполняющие стих Г. Леонидзе, и оттого сверкает он самородным блеском».

И, добавим, светоч стихов поэта был явлением в советской многонациональной поэзии заметным, для него же лично продолжавшимся фактически на протяжении всей жизни.

 

Стих мой – это дело моей жизни,

Это счёт всех поколенья сил,

Я его оттачивал отчизне,

Дня без песни я не пропустил.

               (перевод Н. Тихонова)

 

Поэзии Леонидзе был органично присущ не только историзм, но и острое восприятие действительности, сливавшиеся как в образах из прошлого, так и в картинах современной ему жизни, с её неминуемыми вызовами, но и большим созидательным настроем, в полной мере передававшимся и поэту, поэту-бойцу, поэту-патриоту, поэту-лирику.

 

Все помыслы и всю любовь свою

Я, не жалея, отдал строчке каждой,

Прославить песней родину свою

Обуреваем неизбывной жаждой.

 

Я корневищами прирос к земле родной,

И пусть она мне умереть прикажет, –

Ни часа, ни минуты ни одной –

Не попрошу взаймы мгновенья даже.

 

Этими строками поэт в 1936 году начинал стихотворение «Пою Родину» (русский перевод М. Светлова), ставшее широко известным, и не только в Советской Грузии, настоящим, а не притворно-записным патриотом которой был и Леонидзе, в том же небольшом, но емком, глубоком произведении писавшем:

 

Тобой озарены мои мечты,

О Грузия! Ты вся как вдохновенье!

Ты – сердца моего биенье, ты –

Названье моего стихотворенья!

 

Да, корневища самобытного таланта Леонидзе действительно произрастали из глубин тысячелетней истории Грузии, её древней культуры, национального быта грузинского народа. И при этом любовь поэта к своему народу и его сегодняшнему дню в творчестве Леонидзе была обогащена знаниями историка, знатока не только архивных памятников, полуосыпавшихся фресок, живописных дворцовых развалин, но всей многовековой изнурительной борьбы грузин за своё свободное, независимое существование.

«Прошлое для Леонидзе отнюдь не пышность облачений восточных царедворцев или экзотика придворных празднеств, увеселений и охот, – всё, чем богата была предреволюционная грузинская поэзия, поэзия аллегорий, сентенций и обезличенных, «стершихся слов», как пишет поэт в автобиографии, – справедливо подмечал русский советский критик и литературовед Валерий Дементьев. – Стоны прошлого, стоны заживо сожженных, растоптанных копытами, угнанных в рабство оживают в каждом комке земли, в каждом камне. <…>

В творчестве Леонидзе «шквалы строф» так же стремительно сменяются лирическим признанием или элегической грустью, как морской шквал – величественным штилем. И это и другое – стихия, и в том и в другом – поэзия, лишь в одном случае – поэзия энергии, натиска, штурма, в другом – поэзия сосредоточенной задумчивости природы».

Во время учёбы в Тифлисской семинарии Леонидзе напутствовал сам Важа Пшавела, перед которым Георгий преклонялся и который в ответ на его отроческое послание написал – «К Георгию Леонидзе», пожелав юному поэту излучать горячий свет в мужественных и сильных стихах. Вспоминая же в преддверии шестидесятилетнего юбилея поэта об этом важном в его жизни назидании, выдающийся советский литературовед, доктор филологических наук Ираклий Андроников отмечал:

«Сегодня мы могли бы сказать великому Важа, что его напутствие не прошло даром, что отрок, отмеченный им, стал одним из замечательнейших поэтов не только своей родной Грузии, но и всей Советской страны, что это поэт самобытный, национальный, народный в самом высоком значении этих высоких слов. И всему, что им создано зрелого, присущи одухотворенность, энергия, жизнелюбие, огромная щедрость чувства, глубокость мыслей, неповторимая прелесть образов. Стих Леонидзе рдеет, как виноградный сок, мчится за оленем, парит над снежной вершиной, оборачивается тенью орла, купается в блеске вод, славит ослепительные рассветы, летит в неоглядный простор, признается в любви к Отчизне, устремляется в будущее, дышит бурею чувств…»

Рассуждая далее о творчестве близкого ему по духу и убеждениям юбиляра, Ираклий Луарсабович продолжит:

«Даже в тех случаях, когда Леонидзе обращается к событиям грузинской истории и говорит с бессмертной поэмой Руставели, с древними грузинскими мастерами, с великим Бараташвили, он говорит от имени нашей эпохи. Ощущая живую связь с этим прошлым, он славит поступательный ход истории, восхищается в прошедших веках только тем, что было чревато в них задатками будущего. Превыше всего он ценит творческий труд, будь то страница летописи, покрытая вязью грузинских букв, виноградная гроздь, выбитая на камне, или резная дверь, повторившая узор виноградной лозы. Смерть бессильна – твердит его стих – перед самоотвержением народа, перед трудом, перед творческим подвигом. Они входят в наш труд, в нашу жизнь, в них – начало и корень величайших свершений народа, освобожденного от рабских оков. Не часто случается, чтобы события древней истории были наполнены таким животрепещущим смыслом и отмечены таким историческим оптимизмом, как в стихах Леонидзе!»

Тут же отметим и то, что Леонидзе, как никто другой в грузинской поэзии близко приблизившийся к истокам народной поэтики Пшавела, в 1957 посвятит своему духовному наставнику стихотворение «Важа Пшавела», в котором присутствовали и такие слова, воспринимаемые как признание:

 

О, дай, Важа,

мне вдохновенье,

чтоб вел я с небом разговор!

Подай мне вещий рог олений,

его наполнив соком гор!

Изнемогая от бессилья,

мы бредим именем твоим.

В тени твоих огромных крыльев

ещё, как пташки, мы пищим.

Мы жаждем славы,

глупой славы,

хоть ненадолго,

хоть взаймы,

и только в том, пожалуй, правы,

что знаем, как не правы мы.

Когда же мы другими станем,

перерождённые трудом?

Когда в твои глаза мы взглянем

и глаз своих не отведем?

Вот небо

громом

раскололось!

Как страшно и прекрасно жить!

И я хочу свой слабый голос

к раскатам грома приобщить!

Но если цель свершений близко,

то, даже голову сложа,

я всё же буду только искра

огня великого

Важа!

            (перевод Е. Евтушенко)

 

Филолог, литератор, в двадцатые годы редактировавший литературную газету «Бахтриони», прекрасный знаток отечественной истории, не единожды перечитав старинные летописи «Картлис цховреба» («Жизнь Грузии»), поэт был полон глубокой печали, вынуждавшей переживать горечь поражений, утрат, бедствий народных. Потому и природа, и весь окружающий мир озарялись в его стихах отблесками пожаров, зажженных в глубине веков жестокими и мстительными завоевателями. Так случившийся в горах обвал «мчится ордой печенежскою», а вот, например, склонившаяся над Грузией ночь – вся «в подковах крупных звезд» и даже любовь, «словно меч Тамерлана в сердце… с размаху вошла». История властно волновала воображение Леонидзе, ею, думается, был наполнен даже воздух: вот летний вечер спускается в долины, в которых, «как на дне кувшина, жаркая, сырая духота»:

 

Город, улицы, огни, фигуры,

Зарево, и вдруг – пожара гарь.

И опять мне снится век Тимура,

И на помощь я лечу, как встарь.

          (перевод Б. Пастернака)

 

Кстати, упомянутый выше мифический меч Тамерлана для поэта имел явно символичное значение. Леонидзе вообще к символам относился очень скрупулезно, признавая за ними важное философское значение, как бы укреплявшее, цементировавшее те или иные высказывания, мысли, суждения. Важнейшим символом, символом силы, мужественности, единения, сплочения народа у Леонидзе выступал и сам меч. Меч как орудие, как мощнейшее средство построения национального государства. Не случайно поэт о нем напомнит и в стихотворении «Грузия», написанном в 1941 году, и воспевавшим тогдашнюю Грузию, выстоявшую в тяжелейших испытаниях прошлого, но сохранившуюся, в отличие от Вавилона, Финикии, Ассирии, превратившихся по мнению поэта, в «призраки над пустыней».

 

Век за веком

Живя по заветам

Непокорности, вольности милой,

Вечно дышишь ты вешним цветом

И великой жизненной силой.

 

Грузия,

Мечом опоясанная,

Величавая и прекрасная,

Двадцать ратных столетий со славой

Меч ты держишь рукой своей правой! <…>

 

Излучает сияние меч твой,

Царство тьмы позади остаётся.

Вечно юная,

Вольная вечно,

Ты нашла незакатное солнце!

И величьем его зажглась ты.

 

Край орлиный, могучий и дивный,

Будь ещё величавей сейчас ты!

Пусть твой труд озарит тебя счастьем

Бесконечной весны неизбывной!

           (перевод Л. Мартынова)

 

Грузия – «край орлиный» и грузины научились держать меч в своих натруженных руках. Эта истина у поэта не вызывала сомнений. И тут принципиально важно отметить, что Леонидзе при сём не испытывал какой-либо националистической воинственности и предвзятости к другим народам и странам. Куда важнее для него было воспевать свой любимый край, его исторические взлёты, события, конкретные судьбы вроде бы давным-давно позабытых людей, продолжение которых ему виделось в современной действительности. Вот, к примеру, в поэме «Портохала» перед читателем предстает безвестная женщина из народа, крестьянка, жившая в одиннадцатом веке, трудившаяся и растившая детей в беспросветной нужде. Но она не только образ-символ из прошлого. Она образ столь живой и конкретный, что кажется, будто Леонидзе её видел буквально вчера, разговаривал с ней измученной, делил с ней скудную трапезу, а затем и оплакал её кончину. И, вдруг, – поэту привидится, – как она идёт по колхозному саду, среди тогдашнего грузинского изобилия… В этом-то и просматривалась задумка поэта: показать незримое ощущение действительности, дня нынешнего, прочувствованное и увиденное «оттуда», сквозь толщу веков глазами бедной грузинки, жившей ещё до рождения Шота Руставели. Такие контрасты, такой смысловой охват, сопоставлявший просто и неброско эпизоды из древности и современности, согласитесь, был под силу лишь художнику по-настоящему самобытному, увлеченному, мыслящему широко, способному запросто раздвигать временные горизонты и творить легко, непринужденно, опираясь как на богатую фантазию, так и на жизненный опыт, навыки и знания.

Образ Портохалы – «матери грузин», оживает в воображении поэта, когда он видит, как народ «могучею десницей» поднял «спящую землю» Колхиды, которая столетиями стыла в тягостной дреме болот и ядовитых туманов; когда он видит на осушенных землях цитрусовые рощи, поля зреющих хлебов, девушек, поющих за работой. Вот тут-то сдержанность, приличествующая историку, сменялась взволнованной, проникновенной речью лирика:

 

Я целую твою материнскую шаль,

Стародавний платок материнский, –

В этих складках твоя вековая печаль,

Сказки сладкие речи грузинской.

Жизнь твоя, вековечной закрытая тьмой,

Лишь теперь, как звезда, засияла

И счастливые слёзы я лью над тобой,

Безымянная мать, Портохала!

         (перевод Н. Заболоцкого)

 

Немало у Леонидзе было и философско-лирических раздумий об искусстве, о труде стародавних мастеров и умельцев. Его живо интересовала тончайшая каменная резьба старинных храмов, дивный чекан – «червленый, золоченый, как ток огня, струящий блеск и зной!», пергаменты, «облитые слезами» и надежно хранящие удивительные стихи Шота Руставели, Бесики, Давида Гурамишвили, а также народные сказания и легенды. Всё это, естественно, не могло не возбуждать в нём удивления, восхищения и восторга. И переживания эти лишь укрепляли Леонидзе в мысли о том, что искусство прошлого – «светлый дар» многих поколений, продолжающий радовать и нынешних его чутких, восприимчивых соплеменников.

 

Семь с половиной веков ты переспорил,

Преодолел туман времён в пути.

Ты – современник наш! О, сколько горя

Тебе пришлось в пути перенести!

 

Стремились яростно миссионеры

В Куре твою поэму утопить

Иль на костре сгубить, чтоб пепел серый

Остался лишь в воспоминаньях жить. <…>

 

Послушай же – твоя поэма, Шота,

Давно хребет Кавказский перешла,

Строка твоя, плоды твоей работы

Зовут на благородные дела. <…>

 

Так славься, ширься, гений Руставели –

Великого, бессмертного певца!

            (перевод М. Светлова)

 

А вот безымянных героев, стародавних мастеров Леонидзе славил в известной оде «Судьба Грузии», написанной в 1938 году и имевшей, безусловно, определённый идеологический подтекст, тем не менее не нарушавший общего смыслового контекста, убедительно раскрывавшего картины из истории Грузии, непростые, зачастую безрадостные, но для поэта однозначно величественные и заслуживающие уважения.

 

Не назвать, не вспомнить, не исчислить,

Сквозь туман веков не разглядеть

Тех, кто заставлял дышать и мыслить

Камень, глину, золото и медь.

 

Плавили, чеканили, ваяли

И, в безвестность канув навсегда,

Даже имени не оставляли

На плодах бессмертного труда.

 

Так и не узнали мы доселе,

За чертой неведомых времён,

Где могила Шота Руставели,

Где Гурамишвили погребён.

           (перевод А. Межирова)

 

Леонидзе никогда не уставал восхищать красотами своей родной и прекрасной Грузии, каждый раз находя в них что-то новое и удивительное. Писал он о них и в прозаических воспоминаниях о дореволюционной грузинской деревне «Волшебное дерево»:

«Как щедры, как ласковы были сверкающие утра в Патардзеули*! Как золотисто-звонки весенние дни, когда мы сами раскрывались, как вешний миндальный цвет, и земля пела у нас под ногами, а сердце прыгало в груди золотым мячом и с неба низвергались нам на голову золотые дожди…

Исток моей песни, моего слова – в тех весенних утрах; струя ее бьет из прозрачных ключей, над которыми в густой, нависшей ореховой листве возилась, трепыхалась иволга-желтогрудка, окликая меня: «Бичо Гогия!» – как тезку и товарища».

 

---

* Патардзеули – село в Сагареджойском муниципалитете края Кахетия на востоке Грузии, в котором родился Леонидзе (до Октябрьской революции оно входило в Тифлисский уезд Тифлисской губернии).

---

 

 

Большая любовь переполняла чуткое сердце поэта. Любовь к Грузии, к её историческим памятникам, к её настоящему дню, к её людям, героям, мужественно сражавшимся в годы Великой Отечественной войны. Конечно, Леонидзе откликался и на те события, на тот общественно-политический уклад, который принесла с собой Советская власть, которую он при этом искренне и осознанно поддерживал, к тому же в достаточно зрелом возрасте вступив в ряды ВКП(б). Оттого-то и такие его стихи, как «Ленин в Грузии», «Ток включён», «Секретарь райкома» не были сплошь идеологическими штамповками, в них также присутствовали смысл и чувство, без которых поэзия, в представлении Леонидзе, была бы ничем неоправданной и мало кому нужной говорильней.

До определённого времени, ознаменовавшегося затеянной Хрущёвым оголтелой борьбой с культом личности Сталина, Леонидзе достаточно много и широко писал и о своём выдающемся соплеменнике. Сталину он в частности посвятил стихотворения «Сталин», «Очаг вождя» и поэму «Сталин», завершённую незадолго до начала Великой Отечественной войны. За первую её часть «Детство и отрочество» поэт в 1941 году был удостоен Сталинской премии второй степени. К слову, Сталинскими премиями поэт в последующие годы отмечался дважды: в 1950 году за сценарий музыкального фильма «Щит Джургая» и в 1952 году за поэмы «Бершоула» и «Портохала». Помимо этих наград Леонидзе дважды награждался орденом Ленина и орденом Трудового Красного Знамени. В 1959 году ему было присвоено высокое звание народного поэта Грузинской ССР.

 

 

Как бы кто в настоящее время не относился к фигуре вождя народов, все же любопытно проследить за творчеством тех крупных художников слова, кто о нем в свое время восторженно писал. Леонидзе о нем высказывался бесспорно талантливо, что дало основание известному советскому, а затем и российскому критику, литературоведу Георгию Ломидзе в 1952 году написать:

«Сталинская тема становится одной из главных тем, определивших направление поэзии Г. Леонидзе. В первых стихах («Большевикам Грузии», 1933 г.) большое чувство поэта ещ` не находит соответствующей формы художественного выражения, облекаясь в чрезмерно абстрактные образы. Но Г. Леонидзе неутомимо ищет пути полноценного, глубокого осуществления темы и в стихотворении «Сталин», написанном в те же годы, воссоздает целостный художественный образ товарища Сталина. Борец за счастье народа, воплощение совести и разума народа, его революционной энергии и несокрушимой воли, Сталин вобрал в себя лучшие духовные богатства человечества:

 

Ты – возмездье за горькие были

Поколений, живущих рабами.

Ты – могучие наши крылья.

Ты – высокое наше знамя.

 

В 1936 году Г. Леонидзе был избран делегатом на Чрезвычайный VIII съезд Советов. Здесь он впервые увидел товарища Сталина, выступившего с докладом о проекте Конституции СССР. С трибуны Чрезвычайного съезда Советов раздался взволнованный голос поэта. Он произнёс стихотворную речь в честь творца новой Конституции. Самый жанр этого стихотворения – «Речь поэта Георгия Леонидзе на чрезвычайном восьмом съезде Советов» – в некоторой степени определял характер его содержания, его интонационную направленность. В стихотворении преобладает ораторская установка, напряженный патетический тон. Оно состоит из ряда афористических строф, развертывающих целую систему сложных метафор, в которых поэт стремится обрисовать могучий облик товарища Сталина. При этом возвышенные, несколько отвлеченные метафоры, например:

 

Ты открыл золотые ворота,

В плоть и жизнь претворилась мечта –

 

чередуются со словами простыми, безыскусственными. Это единство возвышенного и обычного даёт поэту возможность показать в образе товарища Сталина и величественные черты гениального вождя народов и черты простого, ласкового, родного и близкого человека».

 

 

Эта пространная цитата грузинского по происхождению исследователя, трудившегося и ставшего известным, однако в России, говорит на самом деле о многом: и о самом времени, и о сталинских стихах Леонидзе, и о его находчивости, оригинальности, способности выступать в роли смелого экспериментатора. Был ли в этих словах критика определенный идеологический мотив? Да, был. Ну и что из того? Разве Георгий Леонидзе не являлся сыном своего времени? Неужели он мог творить в отрыве от его строго очерченных рамок, умонастроений и той атмосферы, которая царила тогда в советском обществе? Стоит ли тогда нам, беспристрастным читателям из XXI века, отказываться от тех его вещей, которые не только им продумано создавались, но и которые выпукло и красноречиво характеризуют целую эпоху? И эпоху, давайте скажем прямо и откровенно, не самую в истории Советского Союза безликую и бессодержательную. Эпоху по большому счёту грандиозную и требующую продолжения своего честного, во всех отношениях объективного изучения.

Постоянно размышляя о поэзии, о своём призвании и писательском труде, задумываясь над существом фолиантов старых поэтов, наблюдая за новой поэтической порослью, Леонидзе думал и о читателях, друзьях, побратимах – о всех тех, к кому он обращал свои произведения. Среди многочисленных друзей и товарищей он особо ценил дружбу с собратьями-писателями Михаилом Шолоховым, Александром Фадеевым, Константином Фединым, Николаем Тихоновым, Ильёй Эренбургом, Борисом Пастернаком, Павлом Тычиной и Миколой Бажаном, Янкой Купалой и Якубом Коласом, Аветиком Исаакяном, Самедом Вургуном, Гафуром Гулямом и Берды Кербабаевым. Здесь же отметим, что произведения Леонидзе переводили и такие маститые русские советские поэты, как Тихонов и Пастернак, Михаил Светлов, Павел Антокольский, Николай Заболоцкий, Леонид Мартынов, Владимир Державин, Арсений Тарковский, Александр Яшин, Михаил Луконин, Александр Межиров, Евгений Евтушенко, Станислав Куняев, Юнна Мориц, Михаил Синельников и другие.

Поэт был убежден в том, что совет художественной совести должен быть суровым и строгим. Не осознав этой истины за чистый лист бумаги браться не стоит.

 

Раздуй огонь, работу начиная,

Доверив стих чеканке и резьбе.

Умрёшь – пускай хоть капля росяная

Народных слёз достанется тебе.

           (перевод П. Антокольского)

 

Этим высоким мерилом, мерилом народного признания Леонидзе и оценивал всё сделанное им. Потому-то в автобиографии «О себе» он и писал:

«Я за большую лирику, наполненную дыханьем времени. Я за то, чтобы поэзия помогла народу строить светлую жизнь».

На самом склоне жизненного пути Георгий Леонидзе напишет удивительное стихотворение «Здравица», в котором призывал незнакомого человека войти в дом «первым гостем года» и дать «родине солнце» и счастье людям. Завершал же это новогоднее обращение он такими словами:

 

Хоть я – виноградарь грузинского слова,

Я не спою тебе и половины

Того, что в сердце снова и снова

Кипит, уносясь

Стиховою лавиной! <…>

 

Жизнь отшумит,

Но останется стих мой,

Славлю народ я

Стихами своими,

Цену мечты

Знают строки и рифмы, –

Здравицу скажем! Чашу поднимем! <…>

 

Какую ещё жемчужину

Выбросит море,

Родины море с глубокого дна!

 

И циркуль какие просторы охватит,

В ребёнке какой уж растёт златоуст,

И воля народа –

Как пламенный кратер,

В огне закаляется

Искренность чувств!

             (перевод Н. Тихонова)

 

Жизнь, непростая, но чрезвычайно интересная жизнь «виноградаря грузинского слова» давно отшумела. Как и предвидел большой художник, в огне поэзии которого полвека «закалялась искренность чувств», стихи его остались… и стали народным достоянием. Правда неспокойно ныне в его некогда цветущей Грузии. Лихорадит страну, внутренние и внешние прозападные силы пытаются раскачать в ней едва сдерживаемое мирное, хотя и совсем небезупречное устройство, грозящее обернуться очередным антироссийским «майданом». Такую несправедливую, злую для Грузии долю Георгий Леонидзе и представить себе не мог. Совсем не таким ему грезилось будущее грузинского народа… Что же, Грузия, великолепным знатоком истории которой был и поэт, достойно выходила и из более серьезных испытаний. Выйдет она из них и теперь. Хочется верить, что обратит эта небольшая республика свой взор и в сторону России, которую искренне любил и Георгий Леонидзе, незабытый на её огромных просторах поэт-философ, поэт-мечтатель, поэт, славивший родной край, человеческое величие и достоинство, а также и все то, что жизнь украшает и наполняет непреходящими глубокими смыслами.