Лето в озерках
(Рассказ)
Рубрика в газете: Проза, № 2025 / 16, 25.04.2025, автор: Антон ГАГАРИН (Тамбовская обл.)
1
Войдя в комнату, Арина первым делом достала из кармашка сумки смартфон и начала писать смску матери:
– Мама, я в Нью-Йорке! Не волнуйся… – неподалёку от дома раздался резкий взрыв. Стена задрожала. Арина пугливо оторвалась от смартфона, вслушалась в глухие гнетущие разрывы снарядов, доносящиеся сюда, в подвал трёхэтажного полуразрушенного дома и дописала: – Здесь спокойно. Устраиваюсь!
Арина не знала, разрешено ли отсюда звонить, потому и отправила смску. Она положила смартфон на тумбочку, стоявшую между двумя кроватями, стола в маленькой комнате не было. Его просто негде поставить. На улице было жарко, а в подвале прохладно, пахло сыростью.
Арина окинула взглядом маленькую низенькую комнатку, где ей предстояло жить: две кровати у противоположных стен, проход между ними чуть больше полуметра, у противоположной от входа стены в проходе тумбочка, накрытая клеёнкой с синими цветочками, над тумбочкой в стене возле самого потолка что-то вроде маленького зарешечённого окошка, грязное снаружи стекло разбито, возле двери жёлтого цвета обшарпанный шкаф с двумя дверцами, на полу коричневатый линолеум. Одна кровать была разобрана: небрежно наброшено одеяло и подушка, на которой видна была вмятина – след от головы, видно хозяйка спешно покидала комнату и не привела постель в порядок. Вторая кровать аккуратно застелена. Арина поставила на неё в ногах свою сумку, вжикнула молнией, распахнула и начала выкладывать на кровать свои вещи.
Скрипнула, открываясь, дверь. Арина оглянулась. Вошла медсестра Лариса. Они уже познакомились в операционной, но Лариса тогда была занята, забинтовывала руку раненого, объяснила Арине, где её комната, и сказала, чтоб та шла, устраивалась, мол, она освободится и придёт.
Лариса взглянула на вещи Арины на кровати, открыла левую дверцу шкафа, на которой с внутренней стороны было закреплено большое зеркало, и проговорила доброжелательным тоном:
– Можешь вешать одежду в шкаф. Правая половина за дверью моя, левая – твоя. Четыре вешалки свободные, – Лариса показала плечики.
На тумбочке зазвонил, задрожал смартфон. Арина взглянула на экран, звонила мать, и вопросительно посмотрела на Ларису:
– Здесь можно?
– Бери, – ответила Лариса и принялась убирать свою постель, взбивать подушку, расправлять одеяло.
Арина взяла смартфон, откликнулась, и услышала возбуждённый голос матери:
– Какой Нью-Йорк!? Как ты там оказалась?
Арина засмеялась в ответ:
– Мам, успокойся! Это украинский Нью-Йорк. Бывшее село Новгородское, километрах в двадцати от Горловки. Мы мимо проезжали, когда ехали в Озерки к дяде Саше. До Озерков отсюда, думаю, меньше десяти километров.
– Ой, ты меня ошеломила! Фу! – выдохнула мать. – Думаю, поехала в Донецк, а оказалась в Нью-Йорке.
– Это бандеровцы из-за лакейства перед америкосами переименовали Новгородское в Нью-Йорк. Тут, должно, и Париж есть, и Лондон…
– Как ты устроилась? Как работа?
– Мам, я только вошла в комнату. Будем жить вдвоём… А работа как работа… Буду за больными ухаживать. Что дома, что здесь…
– А от фронта далеко?
– Далеко, мам, далеко… Тут тихо. Это же госпиталь! Я тебе перезвоню, как устроюсь. Я ещё вещи не разобрала. Целую!
Арина отключила телефон и взглянула на Ларису, которая расправила одеяло и села на кровать. Лариса была щупленькой, небольшого росточка с рыжеватыми короткими волосами, покрытыми чистым белым платком, из-под которого, закрывая верхнюю часть лба, выглядывала реденькая чёлка. Щёки и лоб её были густо покрыты коричневатыми конопушками, а подбородок закрыт антибактериальной маской, которую она опустила вниз. Лицо улыбчивое. Карие глаза светились добросердечной отзывчивостью.
– Извини, Арина, – заговорила она, с прежней дружелюбной улыбкой. – Нью-Йорк – старинное название села. Ещё при царе так назвали немцы-переселенцы. Их выселили отсюда, когда Гитлер напал на СССР, но немецкое кладбище сохранилось.
– Я не знала, – ответила Арина и принялась развешивать на плечики свои майки, джинсы и другую одежду. – Думала – это проделка бандеровцев.
– Ты уже здесь была? Работала?
Арине мигом представился хуторок Озерки из пяти домов, озеро с кувшинками, отражение луны в застывшей воде, непрерывный стрёкот кузнечиков, сосновый лес на другом берегу… и Вадик… Вадик на белом коне.
– Нет… Это давно было. Ещё в тринадцатом году, когда и подумать было страшно, что здесь такое будет… – скрывая нахлынувшую грусть, ответила Арина и, продолжая вешать одежду на плечики, пояснила. – Мамин брат, дядя Саша, работал шахтёром в Горловке, ушёл на пенсию, купил в хуторке Озерки домишко, жил там с женой. В тринадцатом у него инфаркт случился. Тётя Лида, жена его, подумала, что он умирает, и дала телеграмму маме, чтоб она приехала попрощаться. Мама меня взяла с собой. Мне было семнадцать лет… Слава Богу, дядя Саша тогда оклемался. Мама вернулась домой, а я ещё на месяц осталась, помогать ухаживать за дядей. Жила здесь до начала учёбы… Я тогда в медицинском колледже училась в нашем Уварове.
Арина, рассказывая, прислушивалась к взрывам. Когда раздавался совсем близко, громко и грозно, она слегка вздрагивала. Лариса заметила это и сказала добродушно:
– Не обращай внимания, привыкнешь… Я тоже поначалу ёжилась, считала, что каждый снаряд в меня летит…
– Ну да, – вздохнула взволнованно Арина. – Надо привыкать, раз приехала. Никто меня сюда не тянул, сама напросилась.
– Я вижу, ты не замужем, – сказала Лариса.
– А как ты это увидела?
– Всё просто… Если бы был муж, ты не с матерью, а с ним в первую очередь по телефону разговаривала… Видать, развелась? Характерами не сошлись?
– Всё ты знаешь, – усмехнулась Арина. – Вроде не цыганка, судя по веснушкам и цвету волос.
– Зачем к гадалке ходить? – засмеялась радушно Лариса. – Тебе двадцать восемь лет, привлекательная, даже сексуальная, как говорят мужики, интересная молодая женщина… Не поверю, чтоб мужики внимания не обращали. И тут, как узнают, что ты свободна, виться начнут.
– А ты замужем? – в свою очередь спросила Арина.
– Мне рано, двадцать один годик недавно проскочил, – фыркнула Лариса.
Арина удивилась про себя её возрасту. Она считала, что и Ларисе под тридцать, ровесники, но ничего не сказала, опасаясь обидеть девушку, только спросила:
– Парень-то, должно быть, есть?
– А как же без него, – хихикнула Лариса. – Воюет… Он у меня артиллерист.
– Бог войны, – улыбнулась Арина, закончив развешивать одежду в шкаф и садясь на свою кровать напротив Ларисы.
– Значит, у тебя в Горловке родственники? – продолжала допытываться Лариса.
– Двоюродная сестра с мужем и дочкой.
– А дядя!
– Умер… Тётю Лиду ранило осколком от бомбы… В магазин пошла, а тут обстрел… Она полежала недельку и умерла. И дядя Саша вслед за ней. Это года два назад было… Они не захотели уезжать из Горловки, а дочка их Таня со своей семьёй, как только начались бомбардировки, приехала к нам, в Уварово, жили несколько лет, и только этой весной, когда освободили Авдеевку, вернулись в Горловку в свою квартиру.
– Ты ещё не была у неё?
– Нет… Надеюсь, выпадет время, съезжу.
– Здесь работы невпроворот… Слышишь, это в Торецке идут бои. Страшные бои!.. Раненые гужом идут, только успевай обрабатывать и в медбат отправлять… Ну, я пойду… – поднялась Лариса. Она работала медицинской сестрой-анестезисткой. – Надо готовить аппаратуру к следующей операции. Здесь мы будем только спать… Выходных и личного времени тут не бывает… Кстати, командир приехал. Можешь, представиться ему. Он красавец, молодой, но женатый…
Засмеялась Лариса напоследок и вышла из комнаты, а Арина начала переодеваться, снимать дорожную одежду, чтоб идти к командиру медицинской роты. Устраивал её в комнату старшина. Она разделась до нижнего белья, думая, что болтушка Лариса сразу же всем выложит всё о ней, открыла дверь шкафа с зеркалом и увидела себя полураздетую, окинула взглядом своё загорелое тело. В выходные она купалась в Вороне, лето солнечное выдалось.
Да, права Лариса, лицо у неё привлекательное, загорелое, без морщин пока; волосы русые, мягкие на вид, чуть волнистые; живо блестят глаза, светло карие, с зеленцой; живота почти нет, так, намётка только, хотя она чувствовала, что начинает полнеть. С удовлетворением осмотрев себя, она достала из шкафа светлую майку и юбку в клеточку. Надела, ещё раз окинула взглядом свою фигуру в зеркале и направилась к командиру роты.
Капитан Переяслов действительно был красив, высок ростом, худощав, очень похож на молодого популярного артиста Бориса Щербакова, который вёл на телеканале программу «Хорошие песни». Капитан был чем-то озабочен, мельком, хмуро взглянул на Арину и сурово приказал старшей медсестре, полной женщине в белом халате, которая была в его кабинете, чтоб она выдала Арине халат, маску, отвела в палату к больным, разъяснила ей её обязанности. Старшая медсестра с готовностью поднялась, видимо, была рада, что неприятный разговор для неё закончился, и повела Арину сначала на склад, где выдала ей халат и несколько масок, а потом показала палату с больными.
В медроте была всего одна палата в большой комнате, возможно, здесь раньше был спортивный зал. Кровати на шестнадцать больных стояли в два ряда.
2
И началась для Арины непрерывная рабочая жизнь медицинской сестры по уходу за больными: капельницы, уколы, перевязки, измерения температуры, давления. Из нового было только то, что младшей медсестры в медроте не было, и Арине приходилось выполнять работу за неё. Хорошо хоть тяжелораненых в палате не было, не нужно было менять пелёнки малоподвижным, пересаживать их в каталку и возить на процедуры. Тяжело раненных сразу отправляли в полевой госпиталь медбата, который располагался на краю Горловки. Легко раненые находились в палате дня три, от силы пять, и возвращались в свою часть, поэтому ей часто приходилось менять постельное бельё.
Часам к пяти она освобождалась от прямых обязанностей, но если в больнице, она могла отдыхать до конца работы, то здесь отдыха не было. Нужно было помогать медсёстрам в приёмной, где иногда к ним выстраивалась очередь. Надо было делать перевязки поступившим с фронта раненым, готовить одних к операции, других к отправке в госпиталь медбата, и лишь некоторых легкораненых оставляли здесь. Часам к одиннадцати ночи её отпускали отдыхать, вставать нужно было в семь часов утра.
Первые ночи ей не спалось из-за постоянных пугающих разрывов снарядов, которые не прекращались ни на минуту. Она прислушивалась к ним тревожно, думая, шарахнет сейчас по дому и погребёт их всех в подвале. Днём она быстро перестала слышать взрывы, а ночью сердце щемило у неё, душа была не на месте, вспоминался Вадим. «Где он теперь? И жив ли? – думалось ей с горечью. – Скорее всего он на той стороне, среди бандеровцев. Ведь его осенью тринадцатого призвали в армию, а через полгода бандеровцы взяли власть в Киеве. Им он и стал служить… Может, именно он сейчас обстреливает наших в Торецке из американских пушек?».
Вспомнилось, как она спросила у Ларисы, привозят ли сюда раненых пленных.
– Бывает, – ответила Лариса. – Но их здесь не оставляют. Окажут первую помощь и – в Горловку.
После этого разговора Арина поймала себя на том, что как только у неё выпадает свободная минутка, она отправляется в приёмную, будто бы для того, чтоб помочь медсёстрам, а сама спешно оглядывает вновь прибывших раненых, невольно выискивает среди них Вадика, надеясь, что его раненого возьмут в плен и привезут сюда. Понимала, что глупость это, но ничего с собой поделать не могла.
Всё чаще ей приходила мысль, попросить водителя уазика отвезти её на минутку на хутор Озерки, посмотреть, вдруг отец Вадика, Михаил Семёнович, всё ещё там, ведь он был тогда ещё не стар, пятидесяти лет не было, крепок, силён, уверен в себе. Может, война обошла стороной хуторок. Кому он нужен? Пять домов всего в низине на берегу озера. А если его забрали на войну, то, возможно, жена его жива, мать Вадика, тётя Марина. Может быть, живёт с дочерью. Надюшке тогда было двенадцать, теперь двадцать три… У них узнать, где сейчас Вадик? Жив ли он?
Она решилась, обратилась к водителю уазика, молодому парню, но тот категорически отказался, мол, в любую минуту «буханка» может потребоваться раненым. Зато пожилой добродушный водитель с седой бородой, дядя Петя, переспросив: «В Озерки?», ответил:
– Знаю, бывал там не раз. Отсюда минут десять езды…
– Давно там были? – стараясь скрыть охватившее её волнение, спросила Арина.
– Ещё до четырнадцатого года. Там озеро, рыба хорошо ловилась. Иногда вот такой карп попадался, – Дядя Петя вытянул левую руку с открытой ладонью и коснулся другой рукой около сгиба локтя.
– У меня там дядя жил… Не знаю, цел ли его дом? Живёт ли кто там?
– Хорошо, дочка! Как-нибудь вечерком, в сумерках, когда птички не летают, и у меня вольные полчаса найдутся. Мотнёмся, десять минут туда, десять минут обратно и десять минут там.
– Спасибо, дядя Петя! Буду ждать!
У неё как раз к вечеру в палате работа заканчивалась.
Дней через пять, когда она уже утомилась в ожидании, дядя Петя заглянул к ней в палату, проговорил:
– Ну что, полетели?
Ехали не по основной дороге, а вдоль лесопосадок. Солнце скрылось за дальним полем. Облачко на горизонте ярко алело в том месте, где было солнце. Тихо, ни ветерка. Деревья в лесопосадке застыли с, казалось, мёртвыми листьями. Дядя Петя по привычке гнал машину на предельной скорости. Арина с волнением думала о встрече с Михаилом Семёновичем, отцом Вадика, или с тётей Мариной. Мелькнула мысль: «А вдруг и сам Вадик живёт в родительском доме? Женат? Обзавёлся ребятишками… Ведь он охотно занимался фермерскими делами, помогал отцу… Что она ему скажет? Как он её встретить? Может, он давно уже забыл о ней? Может, и вспоминает, как юношеское приключение с заезжей девчонкой?».
От этих мыслей её отвлёк дядя Петя, заговорив:
– Хорошо, утренний дождёк пыль прибил! А то бы сейчас за нами такой шлейф пыли стоял, за десять километров видно. Могли бы «Бабу Ягу» прислать, посмотреть – не колонна ли танков идёт.
– Бой-то совсем в другой стороне, сзади, – ответила Арина.
– Ну да… Но всё же… Они там следят за всем… Проскочим! Тишина какая. Давно такой не было. Детектор дронов непривычно помалкивает.
Дорога вдоль лесопосадок вела с противоположной от украинской стороны. Через десять минут они въехали в Озерки. Арина жадно, с тревогой в душе смотрела в окно, когда подъезжали к хуторку по заросшей травой дороге. Никто по ней давным-давно не ездил. Дядя Петя сбавил скорость, поехал медленней.
– Как бы на мину не нарваться, – произнёс он. – Хотя, видать, тут боёв давно не было.
На месте деревянного дома дядя Саши был бугор, заросший высокой крапивой, лебедой и кустами.
– Здесь был дом дяди Саши, – указала на бурьян на бугре Арина.
Дядя Петя остановил машину, проговорив:
– Видать, сгорел ещё в четырнадцатом году. Тут тогда на подступах к Горловке большие бои были. Нью-Йорк, Озерки бандеровцы захватили… – Дядя Петя потеребил свою бороду и взглянул на Арину. – Не стоит, наверно, выходить?
Она с тоской смотрела на развалины кирпичного дома родителей Вадика, тоже заросшие бурьяном и кустарником. За полуразрушенной стеной прямо из дома тянулась вверх молодая осинка. За развалинами, за кустами виднелась замершее свинцовое полотно озера, в котором отражалось алое облачко, а за озером по-прежнему темнел сосновый бор. Забор двора Михаила Семёновича, вдоль которого была тропа к озеру, завалился, остатки его торчали из высокой, в человеческий рост крапивы. Подойти к озеру, где она впервые встретила Вадика, было невозможно.
– Да, не стоит выходить, – тяжко вздохнула Арина. – Поехали назад…
Дядя Петя осторожно развернул машину и покатил в Нью-Йорк. Всю обратную дорогу они молчали.
3
Ночью, в кровати перед глазами Арины всё стояли развалины кирпичного дома с молодой осинкой за стеной. Потом она увидела себя юной, лежащей на одеяле на берегу озера неподалёку от зелёного железного забора, за которым был двор фермера Михаила Семёновича. Арина с матерью только вчера приехали в Озерки, узнали, что кризис у дяди Саша миновал, что он, хоть и с трудом, но уже разговаривает, может внятно произносить слова, был весел, оптимистичен.
На улице был конец июля, самая жара, и Арина, оставив мать с дядей Сашей и тётей Лидой, отправилась на берег озера искупаться и позагорать часок. Тётя Лида подсказала ей, что удобней всего спуститься к озеру по тропинке вдоль забора. На берегу самое удобное место для купания, песочек, лужайка на берегу с мелкой травой, где можно расстелить одеяло и полежать.
Арина спустилась к озеру. Тропинка, с одной стороны зелёный железный сплошной забор метра два высотой, с другой – высокий бурьян: крапива, цветущий репейник, лебеда, привела её к лужайке с мелкой травкой, с песчаным берегом, уходящим в воду. Тут можно было и полежат, позагорать и легко войти в воду, поплавать. Чувствовалось, что здесь постоянно бывают люди. В стороне вдоль берега тянулись из воды высокие стебли куги с коричневыми метёлками, а рядом с кугой метра на полтора озеро было покрыто сплошным слоем круглых листьев кувшинок, кое-где между ними золотыми звёздами светились на солнце цветы. Возле куги плавала довольно большая стая домашних уток. Они о чём-то тихо, неспешно переговаривались, временами опускали головы в воду, что-то выискивали на дне возле корней куги.
Утки не обратили внимания на Арину, когда она расстилала на траве одеяло и снимала платье, но, когда она потихоньку вошла в парную воду, жмурясь от слепящих искорок солнца, отражённых от тихонько колеблющейся воды, а потом бултыхнулась в озеро, поднимая брызги, утки с кряканьем, распахнув крылья, шарахнулись по воде подальше от неё, подминая широкие листья кувшинок.
Вода была тёплая, мягкая, чистая, приятно было плыть по озеру, надувая щёки и крепко сжимая губы, чтоб не глотнуть. Поплавав, она вышла на берег и, не вытираясь, легла на живот на одеяло, подставляя спину солнце. Лежала, нежилась, задрёмывая под неумолчный стрёкот кузнечиков, вдруг услышала какой-то приближающийся незнакомый дробный стук, вскинула голову: прямо на неё летел всадник на белом коне. Натянул поводья, осадил коня метрах в двух от неё, засмеялся:
– Не ожидала принца на белом коне?
И ловко спрыгнул из седла на землю. «Принц» был молод, с длинными, выгоревшими на солнце и нечёсаными волосами, в расстёгнутой, с короткими рукавами, клетчатой рубашке, концы которой были завязаны на животе, и в стареньких потёртых джинсах. Лицо и открытая грудь загорелы до черноты. Глаза ликующие, взгальные, губы растянуты в шальной улыбке. Арина растерялась, глядела на него оторопело и встревоженно, не понимая, кто он и откуда взялся, и что ей делать.
Парень, видимо, понял её состояние и снова засмеялся, на этот раз добродушно и дружелюбно:
– Я знаю тебя! Ты Арина, приехала к дяде Саше.
Она растерянно качнула головой, подтверждая.
– А я Вадик. Это наше фермерское хозяйство, – кивнул парень в сторону железного зелёного забора.
– Ты сын Михаила Семёновича? – осмелела Арина.
– Ну да… Я коров пас на лугу. Слышу кто-то в озеро бултыхнулся. Думал, сестра. Смотрю, а она ещё возле подружкиного дома крутится. Понял, что это ты… Дай-ка, думаю, напугаю… Испугалась?
– Есть немного, – призналась она.
Откровенность и открытость его ей пришлись по душе, она осмелела, успокоилась.
– А вот и сеструха Надюшка с подружкой бегут купаться, – оглянулся он. – Это их любимое место.
По тропинке к ним приближались две девчушки лет двенадцати.
Вадик отвёл коня к кустам, где была высокая трава. Разнуздал, привязал поводьями к толстой ветке и оставил пастись, а сам вернулся на лужайку, где Арина уже познакомилась с девочками. Она сидела на одеяле и разговаривала с ними. Он развязал узел рубашки, снял её, кинул на траву и быстро стянул, стоптал с себя джинсы, остался в синих плавках и направился к воде. Арина посмотрела ему вслед, невольно отметила, что он хорошо сложен, мускулист, строен, высок. Вадик вошёл в воду по колено, оглянулся к ним, позвал громко:
– Вода – прелесть! Идите сюда, пока чистая, а то я сейчас взбаламучу, будете в мутной купаться.
Он бросился в воду и поплыл, не оглядываясь, выбрасывая резко и далеко вперёд свои мускулистые загорелые руки. Отплыл довольно далёко, метров на пятьдесят, остановился, оглянулся, стал с улыбкой смотреть, как Арина вместе с девочками входят в воду и плывут от берега, взбивая воду ногами. Отплыв метров на пять, Арина попыталась достать дно ногами. И легко встала на песчаное, в лёгком иле, дно. Вода доходила ей до плеч.
– Озеро не глубокое? – спросила она.
– Почему? Вот здесь уже дна не достать, – ответил Вадик и нырнул, исчез.
Был он под водой довольно долго, потом с шумом вынырнул и, отдуваясь, выговорил:
– Не достал… На глубине вода холодная, родники…
Поплавав минут пять, Вадик вышел из воды, быстро оделся, отвязал коня и ускакал к своему стаду, а Арина вместе с девочками остались загорать на берегу. Лежали на одеяле, разговаривали. Арина узнала, что Вадику девятнадцать лет, что он не смог поступить в университет и теперь помогает отцу по хозяйству, что у фермера не только коровы с телятами, но и свиньи, куры, утки, гуси, и всех надо кормить, а коров ещё и доить. Молоко они каждый день возили на маслозавод в Горловке. У них есть лодка, на которой их катает Вадик по вечерам, когда управится со всеми делами. Девочки рассказали, что в озере много рыбы. По утрам сюда приезжают рыбаки и ловят её с берега в двух километрах отсюда, а на другом берегу в сосновом бору растут грибы, за которыми изредка по утрам выезжают Вадик с матерью и Надюшкой, оставляя на хозяйстве одного отца.
К вечеру, когда солнце, тускнея, спряталось за лесом, а на улице стало прохладней, к дяде Саше прибежала Надюшка и позвала Арину кататься на лодке. Она призналась, что её прислал Вадик, так и сказал, чтоб без Арины она не возвращалась. Тётя Лида засмеялась, услышав такое от девочки, сказала Арине:
– Иди, катайся! Скучно тебе с нами! – и пояснила матери Арины: – Вадик хороший мальчик, не обидит!
Вадик неторопливо грёб вёслами, спокойно поскрипывали уключины. Арина видела, что он любуется ею, не слушает, о чём щебечут, восторженные девочки. Она тоже невнимательно слушала, о чём они говорят, чем восторгаются, с улыбкой смотрела на темнеющую воду, на высокие коричневые сосны с ровными стволами на другом берегу. Ей было хорошо, на душе покойно, приятно плыть по спокойной воде. На Вадика она почему-то стала стесняться смотреть. Глянет, отвернётся и улыбнётся.
4
Ночью, в постели, она, засыпая, со светлой улыбкой вспоминала, как Вадик подскакал к ней на белом коне, как шутливо назвал себя принцем, как он балагурил поначалу, а вечером вдруг стал молчаливым, если бы не девчонки, им было бы вдвоём в лодке не совсем уютно.
На другой день в обед он снова прискакал к озеру, но в воду не полез, прилёг к ней на одеяло, спросив предварительно:
– Можно и мне на одеяле пожариться на солнышке.
Она подвинулась, уступила место рядом. Почему-то ей было неудобно смотреть на него, несмотря на то, что хотелось видеть его притягательное добродушное загорелое лицо с сияющими глазами, видеть его сильные мускулистые руки и плечи. Как приятно и волнующе было молча лежать рядом с ним, чувствовать нежный запах его молодого тела, запах солнца?
Вечером они снова катались на лодке вместе с девочками. Когда стемнело, Вадик подогнал лодку к берегу, сказал девчонкам:
– Выметайтесь! Пора спать, а мы ещё покатаемся.
Девчата с неохотой вылезли из лодки и направились по домам, а они вдвоём поплыли назад на середину озера. Уключины бодро заскрипели под напором уверенных и твёрдых рук Вадика. Лодка устремилась прямо на отражённый в озере тонкий серп зарождающейся луны, который, словно в испуге быть раздавленным, всё удалялся и удалялся к тому берегу, к сосновому бору. Лодка никак не могла догнать его, несмотря на сильные взмахи весел, вздымавшие волны с завихрениями воды. Волны от весел расплёскивали звёзды и маленькое облачко. Быстрая вода под лодкой начала тонко журчать в ночной тишине. Берег с сосновым бором стремительно приближался. Вадик сидел спиной к берегу, лицом к ней, она, как всегда, расположилась на корме, и она решила, что он не видит, что берег близко, и предупредила:
– Сейчас в берег врежемся!
Но он не оглянулся, не сбавил темпа, и лодка, чиркнув днищем песчаное дно, с размаху выползло на берег и резко замерла. Арина еле удержалась на сиденье, клюнула носом навстречу ему, он, бросив вёсла, легко поймал её, прижал к себе и усадил на колени, тихонько поцеловав в щёку. Ей вдруг стало легко и уютно у него на коленях, вспомнилось мигом, что точно так в раннем детстве она любила сидеть на коленях у отца, прижавшись к его груди, а он, разговаривая с матерью, время от времени целовал её в голову, в волосы. Она прижалась к жаркой груди Вадика, и ей вдруг ужасно захотелось, чтобы он поцеловал её в волосы, как когда-то отец. И он поцеловал её в голову, прижался губами и прошептал:
– Твои волосы пахнут солнышком!
Она ничего не ответила, прижимаясь к его груди, слушая, как гулко бьёт в её ухо его сердце, а он зашептал:
– Твои волосы пахнут солнцем…
Я целую льняные пряди…
Чуешь, как сердце моё бьётся,
Растворяясь в твоём взгляде.
Она засмеялась в восторге, подняла свою голову ему на плечо, спросила нежно:
– Сам придумал?
Он склонился над её лицом, улыбаясь, покачал головой, признался:
– Читал где-то… вдруг вспомнилось…
Они смотрели в полутьме друг другу глаза в глаза. Он склонился к её лицу и легонько коснулся её губ своими жаркими губами. Она ответила, шевельнула своими губами, и тогда он смелее приник к ней, и они застыли в долгом поцелуе. Ей показалось тогда, что она потеряла сознание, и летит, как пушинка, над озером, опасаясь упасть в воду и утонуть. В первый раз она так целовалась, и в первый раз ей так было тепло, покойно, невесомо в бережных мужских руках. Сколько времени так они сидели, растворяясь друг в друге, может, миг, а может быть, вечность… Теперь ей кажется, что вечность! Ведь целую вечность она вспоминала тот миг, и тысячи раз заново переживала то, чувство невесомости, восхитительной нежности и покоя. Ей казалось, что и он ощущал то же самое, ведь они слились тогда впервые в единое целое.
Каждый вечер они потом уплывали в сосновый бор, гуляли по лесу по мягким упругим прошлогодним иголкам, плотным слоем усыпавшим землю, вдыхали ночной терпкий запах хвои, смолы и грибов и без конца целовались до боли в губах. Она уже разрешала ему целовать её груди, томилась от незнакомых мучительно-сладостных ощущений, вспоминала их ночами и нетерпеливо, нестерпимо ждала вечера, ждала повторения захватывающих всё её существо пленительных переживаний.
А когда мать уехала домой, оставив её, как будущую медсестру, ухаживать за дядей Сашей, делать ему по утрам, назначенные врачом, уколы, Вадик захватил с собой в сосновый бор одеяло и тогда с ней произошло то, что когда-нибудь впервые происходит с каждой девушкой. Каждый вечер до глубокой ночи они упивались друг другом и казалось тогда, что счастью их не будет конца.
Они уже и днём не могли друг без друга. Однажды он оставил стадо и привёз её в лес днём, где они, спрятавшись в укромном месте, без конца целовались, а потом, когда они утомлённые, лежали на хвое, она устроилась на его уютном плече, прижимаясь к нему всем телом, он рассказал ей, что здесь неподалёку в камышах живёт семья цапли с молодым выводком птенцов.
– Пошли, посмотрим, – загорелась она.
Помнится, как они тихонько подкрадывались к берегу, где жили цапли. В тот день дул ветерок, шелестел ветками сосен и начинающими желтеть камышами. Они под шумок сумели подкрасться близко к берегу, улеглись рядом под деревом и стали следить за цаплями. Серый крупный самец стоял на одной ноге около берега и чутко прислушивался к тому, что происходит на берегу, смотрел своим острым чёрным глазом, кажется, прямо на них, но, видимо, не чувствовал от них опасности и не поднимал тревоги, самка с пятью цаплятами-подростками, у которых уже появились серые перья на крыльях, были рядом. Самка то и дело погружала голову с длинной шеей в воду, что-то искала на дне, и цаплята, подражая ей, тоже время от времени опускали головы с редким пушком на шее в воду, а когда вынимали голову из воды, что-то тихонько стрекотали, обращаясь друг к другу, словно рассказывали о том, что увидели на дне озера.
Арине подумалось вдруг тогда, что вот так мужественный Владик будет охранять их большое семейство, а она будет заботиться, наставлять, готовить к жизни их маленьких детей.
5
Всё когда-нибудь кончается, кончилось и лето. Приблизился сентябрь, Арина вернулась в Уварово, там её ждала учёба. Они каждый день перезванивались, писали друг другу смски, мечтали о будущем. А потом он вдруг сказал ей грустно, что его призывают в армию. Попал он в учебку, откуда звонить было непросто, потом в Киеве начался майдан, пришёл четырнадцатый год, в Донбассе началась война и связь с Вадиком оборвалась. Что с ним было в эти годы? Где он был эти десять лет? Остался ли в украинской армии, надышался ли бандеровским воздухом, и теперь яро воюет против своих, русских? А может его давно уже нет в живых?
А она вспоминала его все эти годы! Вспоминала и тогда, когда, казалось, что надежда на встречу с ним навсегда утрачена, и она вышла замуж за парня, который её любил. Хороший был парень и внешне, и внутренне, но не было к нему той нежности и страсти, что были к Вадику, не было бывалого упоения. Два года продержалась их семейная жизнь, два года муж терпел холодное к себе отношения, потом сам предложил развестись. Она с лёгкостью, непонятной для родных, согласилась, и никогда не пожалела об этом.
И вот она здесь, вблизи Озерков, где была необыкновенно счастлива. Минувшее жило в ней, с прежней остротой она переживала ночами то, что было у неё с Вадиком, как впервые прижалась к его крепкой и в то же время нежной и жаркой груди, как бешено било ей в ухо его сердце, поцелуи в полутьме от лунного света в таинственном и душном от запаха хвои и смолы, нагретом за день сосновом бору под песни кузнечиков.
Уже через неделю её работы в медицинской роте, медсестра Лариса шутливо рассказала Арине, что анестезиолог Андрюха, крупный полноватый мужчина лет тридцати пяти, неспешный, основательный, с приятным, всегда гладко выбритым лицом и мягким голосом, положил на неё глаз, всё расспрашивал о ней. Да и она сама почувствовала его внимание к себе. Услышав такое от Ларисы, Арина хотела сказать ей, чтоб она передала Андрюхе, что «она другому отдана и будет век ему верна», но передумала. Грустно было самой смотреть на безответные ухаживания за ней Андрюхи.
Недели через две после поездки в Озерки Арине выпала возможность съездит в Горловку. Наступил сентябрь, похолодало, пошли дожди. Арина позвонила Татьяне, своей двоюродной сестре, что завтра она будет в Горловке и может заехать к ней часа на три. Ночевать не сможет, к вечеру надо быть в госпитале.
Встретились в хорошо знакомой Арине квартире Татьяны, которую получил ещё в советское время шахтёр дядя Саша в пятиэтажном доме с маленькой шестиметровой кухонькой. В ней и просидели втроём, Татьяна была с мужем Антоном, он тоже не пошёл на работу, захотелось встретиться с Ариной, просидели три часа за разговорами. Арина передала приветы от матери с отцом, рассказала, что у них всё в порядке, работают, готовятся к пенсии, не жалуются пока сильно на здоровье, потом описала недавнее посещение разрушенных поросших бурьяном Озерков, от дома дяди Саши только один бугор мусора остался, а от добротного большого дома фермера развалины.
– Где хозяева, что с ними? – со вздохом заключила Арина.
– Как? Разве мы тебе не рассказывали? – спросила с удивлением Татьяна.
– О чём?
– О судьбе фермера… Видимо, к слову не приходилось, – заключила Татьяна.
– А что с ними?
– Ой, у них судьба страшная, – скорбно покачала головой Татьяна. – В четырнадцатом году, весной вокруг Озерков бои ужасные были. Бандеровцы оттеснили наших, захватили Новгородское, теперешний Нью-Йорк, и Озерки. А Михаил Семёнович русский, украинского не знал. Нацисты отобрали у него всё, угнали коров, стали к дочке тринадцатилетней приставать. Михал Семёныч с тётей Мариной заступаться, отцу они обе ноги прострелили, а тётю Марину связали, и у них на глазах полночи Надюшку насиловали. К утру и девчонке, и отцу горло перерезали. Утром их соседка обнаружила. Тётя Марина ещё жива была, развязала её соседка, а она уже невменяемая. Сразу повесилась. Соседка с дочкой мигом собрались и ночью пешком в Горловку. Тогда ещё полями, лесопосадками пройти к нам было можно. Она и рассказала…
Арина слушала её тяжёлый рассказ с тягостным чувством, представляла весёлую щебетушку Надюшку. Никак нельзя было предположить её ужасную судьбу в самое ближайшее время.
– У них ещё был старший сын Вадик… – спросила Арина горестно и хмуро. – С ним-то что?
– Вадим Михалыч живой, герой! – заговорил Антон, муж Татьяны. – Я его недавно видел.
– Вот как? – удивилась Арина. – Он вроде в украинской армии служил в четырнадцатом году.
Сердце у неё ёкнуло, встрепенулось, но она сдержалась, постаралась не показать свой живейший интерес к Вадику.
– Ну да, – подтвердила Татьяна, – служил, вернулся сержантом. Побывал в Озерках, увидел развалины, пробрался в Горловку и сразу вступил добровольцем в ополчение.
– Все эти годы воюет, – с одобрением подтвердил Антон. – Сейчас уже капитан, ротой командует. Вся грудь в орденах, кажется, уже Герой Донецкой Республики.
– Когда я была у дяди Саши, он нас с девчонками на лодке катал, – произнесла Арина и спросила: – У вас телефона его нет?
– Нет, – переглянулись Антон с Татьяной.
– У Николая Грачёва наверняка есть, – предположила уверенно Татьяна.
– Я сейчас позвоню ему, – взял со стола свой телефон Антон.
– Вадик не женат? – быстро, с волнением спросила Арина. – А то я позвоню, а жена взревнует.
– Когда ему жениться? – ответил Антон, включая телефон. – Он всю жизнь на фронте. – И заговорил в телефон: – Коля, привет… У тебя нет ли телефончика Вадима Серёгина… Скинь смской, а то ручки под рукой нет.
Возвращалась Арина в госпиталь с двойственным чувством. С одно стороны тяготило известие о страшной судьбе семьи Михаила Семёновича, а с другой – она трепетно прижимала к себе сумочку с телефоном Вадика, готовясь позвонить ему сразу по приезде в госпиталь. И предвкушала скорую встречу с ним, подарившим ей самые счастливые минуты в её жизни.
Подъезжали к Нью-Йорку, когда солнце уже коснулось своим краем лесопосадки на горизонте. Показались первые дома посёлка, до госпиталя оставалось меньше километра. И тут у водителя раздался резкий сигнал детектора дрона, и в открытое окно донёсся мерзкий пронзительный звук моторчиков беспилотника.
Водитель резко затормозил у обочины и вскрикнул:
– Выскакиваем!
Он первым распахнул водительскую дверь, выпрыгнул и упал на обочине, прикрыв голову руками. Арина распахнула свою дверь, но выскочить не успела дрон-камикадзе врезался в машину. Оглушительный взрыв, и пустота.
Водитель не пострадал. Вскочил сразу после взрыва, бросился к растерзанной, задымившей машине, увидел возле открытой двери окровавленное тело Арины, кинулся к ней, оттащил от загоревшегося уазика и сразу нервно позвонил в госпиталь, вызвал скорую.
Не пришедшую в сознание Арину тут же отправили в операционную, начали готовить к операции, но раны её были не совместимы с жизнью. Когда у неё остановилось сердце, анестезиолог Андрюха, пошатываясь, вышел из операционной в коридор, прислонился лбом к стене и зарыдал. Большой грузный человек в белом халате и в белой шапочке с чисто выбритым лицом стоял у стены в коридоре и рыдал по-женски.
Об авторе
Антон Сергеевич Гагарин родился в 1989 году в РП «Мучкапский» Тамбовской области. Окончил факультет журналистики Тамбовского государственного университета им. Г.Р. Державина. Печатался в журналах «Наш современник», «Наша молодёжь» и др. Автор двух книг прозы. Член Союза писателей РФ. Инвалид второй группы.
Отличный рассказ! Просто, ясно, благозвучно и душу трогает. Сколько таких судеб разрушила война, а сколько ещё разрушит!
А на какие-то мысли наводит? Пусть не многообещающие, но хотя бы перспективные?
У каждого человека возникают собственные мысли в соответствии с его жизненным опытом и уровнями интеллекта и образования! Все люди разные и мысли разные! Потому-то людям так трудно понимать друг друга.
Петр, вы не поняли, – собственно, я и спрашивал конкретно о ваших мыслях.
Я уверен, что такие же мысли, как и у Вас! Иначе бы Вы не спросили.
Я не читал произведений этого автора, решил сначала поинтересоваться вашим мнением… Душу трогает… Сколько ещё таких судеб разрушит война! – однако мысль эта на поверхности. Но у вас сделано ударение на “таких” – “таких судеб”! Подумалось, может, в этом и заключается дело, может, углубите мысль…
Посмотрел два-три места рассказа, впечатление: да, мы знаем, так бывает в жизни… Так, ещё и не так бывает! А уж все эти любови, охи, вздохи – притяжение полов – всё это писано-переписано классической литературой!
Два моих дядьки по отцу прошли Отечественную, один – в караване PQ-17, от которого, как известно, мало что осталось, другой – командиром штрафного батальона, бате тоже случилось немного повоевать. Двоюродный племянник, афганец-срочник, – Герой Сов. Союза (чудом уцелел в Мараварском ущелье), – страшное дело: по выходе к своим два месяца его трясло и не мог разговаривать.
О послевоенной жизни предков я даже когда-то написал очерк, но опубликовал в ЛР под псевдонимом, выпустил книжку о, как говорится, военных песнях Высоцкого…
Я – к чему?
Кажется, за всю историю Руси великой нашему поколению, именно нам, дуракам – рождения 50-х годов, – выпала самая счастливая доля. И вот думаю, весь в трудах и заботах: может, именно по этой причине, в душе теперь всё назойливей звучат великие стихи: “К каким порогам приведёт меня дорога, В какую пропасть напоследок прокричу?”,
“Удастся ли умыться нам не кровью, а росой?”