МЫ ВХОДИМ В ЭТОТ МИР, НЕ ПРОГИБАЯ ВОДУ
О поэзии Ивана Жданова
№ 2019 / 4, 01.02.2019, автор: Михаил КИЛЬДЯШОВ
Поэт борется со смертью. Стремится одолеть её как величайшую несправедливость. Всё в мире уже в следующий миг после рождения идёт по пути умирания. Человек, дерево, звезда, мысль, память – всё угасает, истлевает, иссякает.
Поэт прозревает, что Божественный замысел не таков. Бог есть жизнь, и мир, сотворённый Им, должен стремиться не к распаду, а к постоянному цветению, благоуханию, умножению сил и света. Мир в Божественном замысле – это бесконечное постижение бесконечности.
«Мы входим в этот мир, не прогибая воду» – разглядел младенческую чистоту в человеке поэт Иван Жданов. В миг рождения мы невесомы, поступь наша легка. Кажется, в этой чистоте человек чуть ближе к небу. Но с годами младенческая невесомость проходит: на плечи ложится изнуряющий груз, шаги наши сковываются тяжкими гирями. Водная гладь уподобляется тонкому льду, проломив который, мы в отчаянии взываем о помощи к небу, что становится уже таким далёким.
Поэт пристально всматривается в мир, пытаясь уловить в нём момент, когда твердь воды превращается в пучину. Поэт ощущает, что мир пребывает в постоянном падении. Даже рождение поэта предсказал листопад:
И где-то на земле до моего рожденья,
до крика моего в моё дыханье вник
послушный листопад, уже моё спасенье.
Меня на свете нет. Он знает: будет крик.
Пуля летит за птицей, и, когда настигает, неживое на мгновение обретает полёт живого, но всё в итоге обрывается смертью. «Падая, тень дерева увлекает за собой листья» – и там, где был сладкозвучный шелест, теперь тягучая тишина. Гора ветшает, её распад невидим человеческому глазу, но вот от неё отрывается песчинка, летит в небытие. И в этом полёте – «скорость немоты».
Умирая, всё замолкает. Кроме слова. Слово – единственное в мироздании, что не подвержено падению, и, наоборот, возрастает. К «горизонту слова» тянутся смыслы, к слову стремится поэт, ибо постичь слово – значит разгадать тайну смерти и бессмертия.
Слово – форма и содержание одновременно. В оболочках значений и окончаний нужно отыскать корневую суть слова. Поэзия снимает с него все напластования. Сквозь зыбкую грань между формой и содержанием поэт видит, как растворяется рифма и рождается белый стих как строфа превращается в абзац, не утрачивая музыки:
Неукротимое нельзя представить хрупким, но хрящ минуты тонок и бесследен – её нельзя вдоль пальца провести. Её лишь можно обрести как вечность, способную к земному воскресенью, назвать собой и выпустить из рук.
Слово открывается с небывалой стороны, являет жизнь «в другом разрезе», в ином освещении. И то, что снаружи виделось крестом, внутри оказывается окном. То, что было мукой, становится светом, дорогой в новое пространство.
Вместе с глубинным постижением слова постигается и весь мир, оживает былое. Сестра, осиянная солнцем, приходит из минувших лет. Пишет мелом на доске заветное слово. Именно его не хватало поэту, чтобы завершить стихотворение. Мел крошится – с жизни осыпается суета, та самая тяжесть, что не даёт человеку идти по воде. И вот в руках сестры последняя белая крошка – это изначальный замысел мира. Теперь можно разглядеть, что в нём пошло не так, в чём роковой сбой, раковая клетка:
Иуда плачет – быть беде!
Опережая скорбь Христа,
он тянется к своей звезде
и чувствует: она пуста.
В ней нет ни света, ни тепла –
одна промозглая зола.
Иудин грех, ставший последней каплей греховной чаши мира, испитой Спасителем, закрался в Божественный замысел. Иудин грех – пустота, разрастающаяся чёрной дырой, стремящаяся поглотить бытие. Одоление этой пустоты – одоление смерти. Поэту предстоит заполнить пустоту смыслами, вытеснить смерть из жизни.
Вдали, у горизонта, поэт видит умершего брата. Он идёт через горы и моря, поступь его не приминает травы, не колеблет воды. И чем ближе подходит брат, тем сильнее становится похож на него поэт. И в этом спасительное открытие: люди не умирают, они передают свою жизнь как «блаженное наследство» другим. С жизнью передаётся не только внешнее сходство, но и невоплощённые замыслы, незавершённые дела, нерастраченные силы, не излившийся из души свет.
Унаследовав жизни близких, поэт берёт крохотный кусочек мела. Пишет на доске новое стихотворение. В нём преодолена пустота, попрана смерть.
г. ОРЕНБУРГ
Вот ведь как бывает. Пушкина в живот, Лермонтова в грудь, Жданова в –
Рана оказалась опасной. За письменный стол теперь не сесть. Так недоброжелатели изничтожают русских поэтов.