ПРОШЕДШЕЕ – БЛИЗКО
(рассказ)
№ 2022 / 50, 29.12.2022, автор: Сергей КУЧИН (пос. Рамонь, Воронежская область)
Навечер первого октября тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года я приехал в бывший уездный город, ставший к тому времени тихим районным центром. На автостанции – невзрачной и пыльной – я спросил о местонахождении управления сельского хозяйства, где нужно было отметить мою командировку. Мне показали дорогу к центру. Подойдя туда и оглядевшись, я сильно удивился: кроме стандартного идола, стоящего посередине площади, все здания по её периметру представляли старую архитектуру, – в нашем областном центре таких домов не встретишь. Внимание сразу привлёк двухэтажный домик с двумя высокими окнами в семь глазков на первом этаже и коричневой дверью между ними. Второй этаж украшали три сводчатых окна. Угловые и центральные полуколонны первого этажа рустованные, побелённые; на втором этаже продолжение побелки без руста дополнено свисающими накладками, перепоясанными лентами. Над дверью ─ декоративный фронтон. Простенки бежевые. Под карнизом светло-коричневый фриз. По углам четырёхскатной крыши ─ башенки, по центру карнизов ─ невысокие аттики. И ещё мелкие декоративные детали на стенах. Не домик, а игрушечка. Оказался там «Музей». Ну, здесь понятно, само здание ─ экспонат.
Рядом с музеем двухэтажный же следующий экспонат: длинное ─ в одиннадцать окон строение, первый белый этаж рустованный, второй ─ деревянный, охристый, с весёлым фризом над окнами. В доме располагалось несколько контор к сельскому хозяйству не относящихся.
Я продолжил осмотр богатого декоративного убранства зданий разными поясками, розетками, кронштейнами, пилястрами, наличниками, столбиками, узорно-сводчатыми и даже, в одном месте, ─ энкерными окнами и всякими другими, неизвестно мне как называемыми, архитектурными штучками по разному покрашенных двухэтажных домов вокруг площади. Это живой, не в кино и не на картинке, а живой участок городка конца девятнадцатого века! Я остановился восхищённый перед величественным зданием в глубине небольшого сквера. Такой дворец естественно встретить где-то под Питером, а не в нашей провинции! Центральная его часть несколько выше двухэтажных симметричных крыльев выдвинута вперёд четырьмя полуколоннами, между которых к прямоугольным и сводчатым окнам добавлялись под карнизом три круглых окна с лепными наличниками. Лепнины на розовом фасаде было много, но ничего, нарушающего ритм окон одного ряда или пространственную гармонию избыточностью деталей, мне в глаза не бросилось. Кто же в таком дворце располагается? Оказалось то, что мне нужно ─ сельхозуправление с райисполкомом.
Из дворца, внутренность которого дворцовой не показалась, я отправляюсь в гостиницу мимо плоскокрышего и плоскогрудого строгого серого строения райкома партии, таких же серых строений суда и отделения милиции с обнесённым высокой кирпичной стенкой двором. Далее за этим двором по улице нахожу гостиницу, быстренько устраиваюсь, получаю одно место из шести в номере, где кроме моей койки была занята ещё только одна. Постоялец на ней укрылся одеялом с головой. На стуле рядом с ним лежит кроличья поношенная шапка и на спинке висит белая рубашка; под койкой ботинки в галошах и маленький чемоданчик. К грядушке прислонена палочка с отполированной ручкой. Сопит сосед, покашливает; понятно, что не спит, но знакомиться не желает. Ну что ж…
После устройства в гостиницу я поспешил в привлёкший моё внимание краеведческий музей, но не успел до его закрытия. Тогда пошёл, присматриваясь по сторонам улочки, отходящей от площади сразу за музеем. На ней чередовались двух- и одноэтажные частные дома. Между ними по красной линии кирпичные и деревянные высокие заборы с калитками и воротами. Чистенькая, мирная улочка сохранила особенности своей молодости, прошедшей лет восемьдесят назад: резные фронтонные доски и наличники, арки, обрамлённые мелкими архитектурными деталями, орнаменты по углам домов и над окнами; занавески, украшенные цветочками, герань на подоконниках… Так уютно действительно когда-то было! Дальше от центра городка застройка улицы разрежилась, ─ пошли усадьбы с палисадниками. В них под окнами поздние цветы астр, георгинов, львиного зева, душистого табака. За дощатыми заборами видны верхушки ещё зеленеющих яблонь.
Окраина улицы выглядит проще, нет на ней крепких заборов. В палисадниках по две-три высокие засыхающие мальвы. За дворами вскопанные огороды. Вот дома кончились, и началась кирпичная церковная ограда, побелённая синькой. Вдоль неё чисто выметенная тропа подводила к караулке и въездным открытым воротам с надвратной колокольней, увенчанной высоким шпилем. За воротами слева ─ обнесённое штакетником ухоженное кладбище. В глубине прямо, на фоне опускающихся к горизонту дальних узких облачков и замерших в тишине, разукрашенных ласковыми осенними красками деревьев парка, притягивает взгляд приземистая пятиглавая церковь ─ голубая с белыми пилястрами, с оцинкованными куполами.
На этой окраине городка становится тепло и задушевно, если может быть задушевной природа. Спокойный скромный уголок мира. Я обхожу кладбище. К удивлению моему, немалое количество древних могильных плит сохранилось на погосте. Серые и угольно-чёрные, позеленевшие, ─ некоторые лежат ещё с начала восемнадцатого века и уже частично стёрлись на них памятные даты. «Со Святыми упокой Душу раба Твоего». За чтением надписей молитв, имён, дат рождений и смертей состоятельных граждан уездного города быстро пролетает время. Солнце село. Сумерки крадутся. В окнах церкви забрезжил тусклый красноватый свет.
Внутри храм тесный. Своды низкие, освещённые редкими свечками и лампадками. В полумраке невозможно рассмотреть росписи на них. Пахнет свежим хлебом. Человек двадцать женщин в сереньких платочках стоят плотной группой перед амвоном. Внимательные. Затихшие.
Два старичка в церковных одеждах ведут службу. Я не разбираю их слов, воспринимаю только ритм движений и звуков. Вот женщины почему-то расступились, в центре образовалось свободное пространство, и мне становится всё хорошо видно на возвышении около иконостаса. Старички поднимают и опускают руки в широких рукавах, скрываются за царскими вратами, возглашают оттуда что-то, появляются вновь и продолжают священнодействовать вокруг аналоя. Минут десять происходит моё плавное погружение в мир старины, и её таинственные для потомка картины начинают возникать в воображении от жестов и старославянской речи празднично облачённых пастыря и диакона. Я пытаюсь вспомнить по какому признаку они отличаются? – по ленте: у одного она должна быть на шее, у другого через плечо. Задумавшись, я не заметил, почему возникла пауза в их действиях. Тишина. «Наверное, что-то особенное в богослужении сейчас должны совершить», думаю я, и оглядываюсь по сторонам – вдруг, кто-то новый появится. Но ничего не происходит особенного, если не считать очень внимательного, насторожено-вопрошающего взгляда священника, направленного на меня. Невысокий, с круглой седой бородой, он остановился около первого ряда прихожанок и чего-то ждёт. Старушки начали оборачиваться. Взгляды их доброжелательные в этом намоленном ими с непонятным для меня значением мире. Их объединила общая вера и надежда, одно «дыхание». Я для них в их храме нарушитель атмосферы общения, посторонний, непрошенный. Мне сделалось неловко. Я почувствовал неуместность своего присутствия на том представлении. Пришлось уйти. А мне так легко там было думать. Точнее – настраиваться на продуктивное раздумье.
В шестиместном номере гостиницы тускло и недружелюбно светила лампочка, свисавшая на длинном скрученном шнуре от потолка. К закутавшемуся в одеяло постояльцу добавился ещё один деловой неразговорчивый мужчина, занятый перелистыванием кипы бумаг из синей папки. Я взял прихваченную с собой книжку и вышел в коридор поискать более освещённый уголок. Заглянул в комнатушку горничной ─ худенькой женщины средних лет. На ней толстый синий свитер и фуфайка-безрукавка. Она приветливо пригласила посидеть у неё. Я стал расспрашивать о приведших меня в восторг архитектурных памятниках, удивляясь тому, как они могли сохраниться из «мира насилия», не попав ни подо чью горячую руку. Женщина мало знала об истории привлекших моё внимание зданий, только помнила, как в тридцатые годы разбирали большущий Троицкий храм, стоявший посреди площади. Потом рассказывала о родных, о семье: отца её в тридцать восьмом, в феврале увели в тот дом, где и теперь милиция. С тех пор о нём долго ничего не знали. А когда реабилитировали, сказали, что умер в том же году от язвы желудка.
─ Кем он работал, начальником каким был?
─ Конюхом в райисполкоме.
Перед самой войной она вышла замуж. Когда сын родился, от мужа уже писем с фронта не приходило. Только в сорок третьем, в конце, сообщили, что пропал без вести.
─ Замуж больше не выходила. Пошла бы, да не за кого идти. Как старухи говорили: «за худого замуж не хочется, а хорошего негде взять». А нам и худого днём с огнём не сыскать было. Да и кое-кто из тех, какие с войны вернулись нормальные, так норовили стареньких на молоденьких поменять. ─ Добродушно ухмыльнулась. ─ Сколько таких случаев было! Наше поколение безмужнее. Так вот одна промаялась. Слава Богу, сын теперь хорошо устроился. Такой же вот как вы. Вы с какого года? А, он на два года постарше. У меня уже внучок есть.
Когда уходил от неё, она посоветовала мне:
─ К утру холодно будет, так вы возьмите запасное одеяло.
Холодно мне стало действительно к утру. Так холодно, что пришлось взять к двум одеялам ещё и куртку, чтобы укрыться так, как сосед ─ с головой. Когда ушёл деловой постоялец, разбиравший вчера бумаги из папки, я не слышал.
Разбудил меня бодрый старческий голос, осуждавший легко устранимые, по его мнению, беспорядки, которые допускает начальство. По убеждению говорившего, не хотят работать ответственные товарищи, а всё потому, что спросу с них нет принципиального.
Я вылез из нагретой телом постели, сразу покрылся гусиной кожей, и после легкой гимнастики пошёл умываться. И не мог понять, почему же так испортилось настроение моё со вчерашнего вечера?
За время, что я приводил себя в порядок, старичок побрился, намазался тройным одеколоном и начал медленно одеваться, рассказывая мне, что он пенсионер республиканского значения, всю жизнь проработал в суде и прокуратуре, трижды награждён орденом Красного Знамени. И ещё вспомнил, как они в двадцатых годах в этих краях поймали польскую шпионку и много всяких контрреволюционеров среди попов. А сегодня он идёт в райисполком получать ордер на отдельную квартиру.
Он сгорбленный, лысый, лицо морщинистое, глаза подтекают, и пенсионер поминутно прикладывает к ним платочек. Передвигается он мелкими шажками, часто останавливаясь. Костюм его тёмно-синий, сшитый когда-то из дорогой ткани, теперь затёрт до блеска. Я спросил, не попадали ли ему под горячую руку при том поветрии на врагов народа безвинные люди. Прокурорским чётким голосом он ответил, что и сейчас не мешало бы такое поветрие запустить, а то дурман церковный до сих пор не развеян, и всяких шпионов пруд пруди, и никто их не вылавливает. Взгляд его из равнодушного сделался стальным. Во мне он явно заподозрил какой-то нехороший уклон. Я пожелал ему успехов и пошёл поздороваться с горничной.
─ Что за странный у вас жилец? ─ спросил её.
─ Да приехал устраиваться в здешний дом престарелых. Четверо сыновей у него, и ни один не хочет брать отца к себе. Он уже неделю ходит, справки собирает.
Замечательный текст,особенно образ старичка,которого никто из четырёх сыновей не захотел взять к себе жить…