ПРОЗ<К>А ЖИЗНИ И СМЕРТИ
Рубрика в газете: Книжки в целлофане, № 2020 / 11, 26.03.2020, автор: Дмитрий ИВАНОВ
Никогда раньше Дину Рубину я не читал.
Книги о прежней нашей, советской жизни меня чаще всего не привлекают. Хочется прочесть новое, важное и умное, о нынешней, российской.
«Бабий ветер» я бы полистал, увидел, что реалии там заграничные, даже заокеанские, и тоже отложил бы. Несмотря на зазывные авторские слова на обложке:
«Эта повесть, в которой нет ни одного матерного слова, должна бы выйти под грифом 18+, а лучше 40+… – ибо всё в ней настолько обнажено и беззащитно, цинично и пронзительно интимно, что во многих сценах краска стыда заливает лицо и плещется в сердце…»
Известно, конечно, над вымыслом слезами обольюсь, – но чтобы именно над своим, и так открыто… Впрочем, не совсем. Повесть запечатана в плёнку – и не без оснований: и стихотворный матерок в ней проскользнёт, и стриптизёрша, к примеру, явлена в упор цинично и интимно, и «клубничке» по-житейски отпущено место.
(Не то что в последней книге Людмилы Улицкой «О теле души», соответствующим грифом помеченной. Писательнице, по-моему, насильно вставили два или три бранных словца, – дабы и её сборник завернуть в плёнку и не дать взглянуть ни на содержание, ни на форму – типографскую: книга набрана чуть ли не азбучным шрифтом с блистающими полями, в желании растянуть на возможно больший объём и задрать цену).
Героиня «Бабьего ветра» Галина Резвина, женщина не преклонного возраста, советско-американская подданная, по происхождению украинская еврейка, пережила на половине жизненного пути трагедию. Погибает муж, погиб и их не родившийся ребёнок… И вот, четверть века спустя, она припоминает все свои годы – пролетевшие, промчавшиеся, отшумевшие, отзвеневшие. Вспоминает с суржиковым юморком и с бруклинской сардонической ухмылкой, с промелькнувшими радостями и с непреходящей болью.
Вместе с ней и я изредка улыбаюсь или усмехаюсь, или по-настоящему сочувствую.
Профессию своей героине на чужбине Дина Рубина выбрала специфическую, если не экзотическую, – сотрудник косметического салона в нью-йоркском Бруклине, со специализацией ниже пояса: педикюр и волосяные покровы особей обоих полов. Хотя в остающемся родным Галининому сердцу Киеве она училась и выучилась на журналистку. А эта напрочь отброшенная Рубиной привязка объясняет многое (во всяком случае, мотивирует): и незаурядные литературные способности Ревзиной, и широкий кругозор – от Пушкина, через Асадова и Бродского до весьма низкого блатного и бытового фольклора; и похвальную склонность мимоходом философски помыслить над состоянием нашего несчастливого мира, – да ещё с достаточно отточенными формулировками.
В общем, как ясно уже к десятой странице, героиней явлен альтер эго писательницы.
И вот теперь она ведёт репортажи прямо с собственного рабочего места, всё пускает в дело, «не гнушается никаким строительным материалом».
Давно памятно и всеми освоено ахматовское: «О если б знали, из какого сора растут стихи». Только у поэта сор остаётся за текстом, а тут он усиленно в повесть натаскивается, со всех доступных героине сторон…
«Итак, моя профессия… «Куда ж нам плыть?»
С чего начать? Описать для затравки, как однажды пришлось делать «бразильское бикини» одному толстому мужику? Написала «толстому», а грамотный айпад тут же поправил – «Толстому». (Смешно, не правда ли? – Д.И.) Нет, Толстого ваксать (айпад выдал «ваксить», меня умиляет его педантичность!) – упаришься. (Ещё смешнее. – Д.И.) И поверь, бабы куда интереснее и разнообразнее. С мужиком не поговоришь, не обсудишь новостей косметологии, не поделишься средствами борьбы с молочницей – короче, скукотища, никакого интима. Ему тоже не позавидуешь: препоручить своё добро чужим рукам. И все приказы отдаю я: «Поднять! опустить! так держать!» Да и зрелище средненькое, на уровне немого кино».
И так может она безостановочно строчить долгими, лишними, совершенно не обязательными, хотя порой и не лишёнными занимательности страницами.
А в какой-то в дальней дали – и географической, и литературной, ибо про Кейп-Код не слыхивала (а Ревзина в курсе!), – её адресат, некая ровесница, абсолютно бесплотная «радость моя», «лишь однажды» Галиной виденная, этому словоизвержению внимает и на ус, видимо, усердно наматывает. Потому что ни разу не попросила остановиться, перекрыть нескончаемый поток всеведения. Потому что это именно она, вроде известный автор, вроде как очередную «одну повестушку задумала». Из самой настоящей жизни. Но такой, какая самой ей совершенно неизвестна. И теперь эта дама на всю катушку пользуется Галининой добротой и простотой душевной: «метод пчелы, собирающей пыльцу с разных цветков и кустов», по верному выражению услужающей Ревзиной; только ещё правильнее – «обирающей».
Не отнять, в повести есть и истории, и фигуры, от которых «заливает лицо и плещется в сердце», – но все они (за единственным и довольно искусственным исключением) – посторонние для героини. Притом, что всех их она, конечно, отчаянно любит: «ветреных, мудрых, бесстыдных, обольстительных, лживых, прекрасных, суеверных и верных, умнейших и дур беспросветных, у которых учиться могли бы и ангелы в небе…» (Ой, ведь это я ненароком из Улицкой выписал).
Лёгкое перо, занятная персона, бойкие наблюдения, гладкие наскоки… Незаурядная массовка, популярная «изячная» словесность? Или посильная классическая беллетристика, как честно бы квалифицировалось похожее творчество в незабытые ещё времена? Или, по нынешним меркам судя, «грандиозность писательского явления»?
«Миллионные тиражи, многомиллионные читатели по всему свету, высокорейтинговые экранизации, всенародная любовь» – так десяток лет пишут на обложках её книг.
Писательницу это устраивает.
В конце «Бабьего ветра» Дина Рубина благодарно назвала целых 24 имени, вольно и невольно подаривших ей своё соучастие в работе над страницами повести.
Ныне к ней прибавилась эпопея – «Наполеонов обоз», в трёх книгах, книжки снова все в целлофане. Сколько же благодарений в них?
***
Книг Людмилы Улицкой прежде я не читал тоже.
Почему она не пишет о нашем сегодня, – вопрос без ответа. Но, выходит, сказать о дне бегущем ей нечего.
Зато она собрала в сборнике «О теле души» новые рассказы на вечно актуальную тему – о конце дней человечьих. Чем дольше живёшь, чем ближе к естественному концу, тем эта тема естественнее, притягательнее.
В книге два раздела: «Подружки» (четыре рассказа) и заглавный «О теле души» (ещё семь). В первом заметно выбивается «Иностранка»: пространное воспоминание про жениха и невесту из призабытых советских и иракских, аж саддамо-хусейновских лет, тягучее, унылое, какое-то вторичное. Слава богу, все там остаются живы-здоровы, а целебная соль, видимо, в черезграничном чудесном совпадении вещих супружеских снов.
В других новеллах Улицкой ещё больше эффектного, эфирного и эфемерного, мистического и горнего, прочувствованного и измышленного, символистского и выспреннего… Ещё, как уже отмечено, странновато спутываются заграница и пограничье.
В рассказе «Дракон и Феникс» две приверженки лесбийской близости (что после сюжетов Рубиной, ясно, семечки), но из Нагорного Карабаха (?!), одна армянка, другая азербайджанка, двенадцать лет как вступили в Нидерландах в брак, и вот теперь азербайджанке выпала горькая участь умирать. И она зовёт прилететь из Швейцарии на Кипр, где текут её последние дни и годы, ближайшую подругу Женю Райхман и задаёт ей на смертной постели, в памяти и рассудке, «три важных вопроса». Первый – «что такое интеллигенция?», второй – «чем отличаются армяне от азербайджанцев?»…
Смешно, не правда ли?.. Или ужасно?.. Или как… У Улицкой – никак.
Женя не нашла ответов. Зарифа тут же умерла. Гроб накрыли доставленным с родимой земли старинным ковром, на котором Дракон «сошёлся в смертельной и нескончаемой схватке с Фениксом». Анаид вернулась в Шушу.
Никак у Улицкой может закончиться не только пересечение государственных и душевных границ, но и само переселение душ, как в рассказе «Ава». Ава – это плюшевая собачка, очень древняя, с военных, аж ленд-лизовских (!) лет, детская наследственная игрушка. На каком-то этапе она потеряла глазик, на его место пришили пуговицу другого цвета. Потом собачки не стало, но в семье родился мальчик Андрюша, и у него выявилась гетерохромия – разной окраски глаза, прямо как у Авы. А потом мама Андрея увлеклась «Розой мира» Даниила Андреева и на примере сына уверовала в душевные «мистические узлы». Хотя кроме отмеченного физического подобия ни о душе, ни о судьбе Андрюши-Андрея в рассказе нет ни единого слова. А ведь даже по хранимой в любой голове хрестоматийной повести Булгакова хорошо известно, какие приключения ждут собачью и человеческую души при их сожительстве. Если это, конечно, не лёгкая выдумка, не голая придумка.
В большинстве других рассказов сборника речь тоже заходит о переселении душ, – но в привычные миры иные. Выделяется краткий и резкий «Туши, туши, где их души…», – но не про смерти, а про убийства.
На столичном мясокомбинате, куда молоденькую сотрудницу биологического НИИ направили для сбора свинячьего эпифиза, хрюшек забивают: «Не успела Женя сообразить, что это за странный механизм, как по трубе въехала подвешенная за задние ноги свинья, а за ней с интервалом метров в пять другая, третья… Первая подъехала к мужику, он приосанился, принял боевую позу, и тут Женя заметила, что в руках у него огромный тесак. Она уже догадалась, что сейчас произойдёт. И это произошло. Он коротким экономным движением ударил свинью в горло, и сразу же хлынула широкая струя крови. Она хлестала вниз, сначала рывками, а потом равномерно, всё уменьшаясь».
А в Жене скончался биолог. Его убил мясник тем самым тесаком. Таким же острым, каким получился рассказ.
Прочие рассказы Улицкой глаже или совсем гладкие. Люди живут своей жизнью, потом приближаются к смерти, заботятся или нет оставить сей мир… Но уходят мирно, покойно, никого не напрягая и не огорчая. Происходит замена, подмена уходящих или ушедших на живущих.
Неизвестно, как устроен приём прибывающих в том таинственном, скрытом и скрытном, непознаваемом пространстве, куда писательница стремится хотя бы глазком заглянуть, щёлку проделать, вообразить не представимое, – но расставания, чужой отход и собственная кончина в житейской обыденности всегда связаны с самыми разными заботами: трагическими, драматическими, трагикомическими, сердечными или чёрствыми, нежданными или рассчитанными… В рассказах Улицкой им нет места. О душах персонажей писательницы, которым она продлевает существование, не скажешь «душки», но назвать тела таких душ «тушками» – просится: легко и гладенько, и даже «благословенно» занимают они доставшуюся нишу.
Немолодая пенсионерка из «Алиса покупает смерть», не видя дальше смысла, решила уходить из жизни по своему велению, нашла пожилого врача, который помог с таблетками, но предварительно сделал ей предложение. Состоялась поздняя свадьба, стали ждать негаданного ребёнка (от неудачливой дочери-перестарка из прежней жизни доктора), дождались здоровенькой девочки, дедушка купил букет – и тут его сбила машина.
У несчастной дочери начался (можно сказать – очень своевременно) острый психоз.
«Через две недели ребёнка взяла из роддома бабушка. Алиса Фёдоровна».
Таблетки снова удачно отложились в долгий ящик.
В очередной раз писательница свою героиню устроила.
Как и многих иных персонажей.
Хотя вот «с ясными злыми глазами» Соня Солодова доставила двоюродной сестре Неле определённые волнения, когда исчезла из квартиры.
Соня «уловила смысл жизни после развода с мужем. Смысл оказался в еде, вернее в питании». Точнее, в непитании: по совершенно необъяснимой прихоти (невероятно, чтобы из-за мужниного бегства) Соня стала есть одни только яблоки. Их набегами приносила с дачного участка сестра. От пустых яблок Соня слабела, появилась сонливость, зато «воздух в её квартире густел, наливаясь мощным неземным запахом одинокого счастья». С этим счастьем она слегла, долго пролежала и в конце концов заснула навек. И было чудо! Через сорок дней взамен мощей случилось явление гигантской восхитительной бабочки с крылышками яблоневой красы, которая тут же вылетела в открытую форточку… (Таких чудодейственных «улетучиваний» в рассказах Улицкой – не одно и не два).
«А Соня поселилась в непростом месте: вокруг неё порхали такие же, как она, бабочки, и другие, покрупнее и поярче… Никаких кафкианских насекомых и в помине не было».
Вот так запросто, оказывается, устроено «непростое место».
Не было в помине – и баста.
И взятки гладки.
Люблю я книжки в целлофане,
Написанные тетей Фаней.
Нельзя сказать, что я Рубину и Улицкую не читаю – я их просто в руки не беру. На мой взгляд, ниже них пали только две современные детективщицы – одна большого роста и одна маленькая.
Но Рубина и Улицкая и не нуждаются в нашем внимании. Достаточно того, что их читает Дмитрий Петрович Бак – главный распорядитель премии “Большая книга”.
Бак не только читает их но и награждает в каждом сезоне. Уже лет 15.
Так и хочется посоветовать Дмитрию Петровичу взять себе псевдоним – “Мусорный”.
2. очень понравилось
Справедливости ради, если кто книжку не читал, то как может судить, плохая она или хорошая? А если судит, то, значит, читал и лукавит.
Гуесту 4
Чтобы узнать вкус каши – не обязательно сожрать весь котёл ( с ).
Хватило первых книжек и Рубиной, и тем более Улицкой. После их творений пробивает такой духовный понос, что память о нём свежа до сих пор.
Осталось только пожелать Д. Баку, в свете последних веяний, ввести раздельный сбор литературного мусора.
Книги Диня Рубиной и Людмилы Улицкой надо выпускать под грифом + 65.
Когда такому любому читателю уже ничего не страшно.
Но ведь писательницы целят в Молодёжь!
Комменты и текст Иванова нашли друг друга!
Мне тоже не пришлось ничего больше у Иванова прочесть …Знающие бы сбросили ссылки произведений.
Сдаётся мне,что и Рубиной и Улицкой “внимание ” и ПисателяИкс,и мнение этого “Иванова”более чем безразличны.Зачем столько слов намаракали громоздя свои оценки тому,что давно и без них ,и не Баком оценено и занимает положеное место?.У обеих есть их читатель!!!!! ВОТ И ВСЁ,господа!
Знаете, а все ж таки полезно называть вещи теми именами, которые им соответствуют. И если это дрянь, то прямо и говорить – это дрянь. Рубина кончилась после публикаций в журнале “Юность”, тогда это было свежо, живо. Улицкая же и не начиналась. А насчет своих читателей… Кто-то шампанское пьет, кто-то водку, а есть которые, что предпочитают клей. Эти последние, должно быть, и составляют основную массу читателей дам-самописок. Клей тоже надо чем-то закусывать.