РОМАН КАК ПОСЛАНИЕ ИМПЕРАТОРУ
О «фантасмагории» Захара Прилепина
Рубрика в газете: диалог со смертью, № 2019 / 28, 26.07.2019, автор: Алексей ТАТАРИНОВ (КРАСНОДАР)
Воину ДНР Захару Прилепину большие люди предлагают встретиться с Императором, рассказать первому лицу Русского мира о донбасских проблемах. Знаменитый писатель продвигается к этому диалогу. Однако так и не обретает слов, которые необходимо произнести один на один с Императором. Встреча мастера словесности с президентом не состоялась. Возможно, обращённым к Путину монологом становится быстро написанный роман «Некоторые не попадут в ад».
…это не роман. «Некоторые не попадут в ад» – художественно-автобиографический текст в традициях «нового реализма»: собственная жизнь автора становится главным предметом изображения; узнаваемые лица, а также известные факты современности сигналят о сильном увлечении жизнью и слабой вере в литературу. Никакого специального эстетизма! Надо безусловно интересного себя совместить с действительно важным событием наших дней, тогда отказ от вымысла, воспоминания о недавних движениях и разговорах создадут литературность без напряжения творческой фантазии.
Прилепин последователен и значим в указанном совмещении. Для становления авторитетного слова требуется прожитый сюжет самого автора. Не просто внутри, в тайниках персонального сознания, а на полях реальности ты должен включиться в решение актуальных задач. Текст может и не появиться – ничего страшного не произойдёт; качественным романом будешь ты сам; твои собственные открытость, незавершённость, психологическая глубина и готовность к стоящей авантюре (классические признаки романного мышления) внесут в число некоторых, сумевших не попасть в ад.
Чтобы не попасть в ад, следует быть живым. Пожалуй, это главная мысль Прилепина, именно она цементирует не слишком напряжённый текст. Чтобы оставаться живым, надо быть ближе к смерти, не выстраивать специально оберегающей дистанции от неё. Речь и о смерти в окопах, от установленной на пути следования бомбы. Подразумевается и другая смерть – превращение души в мертвенно жёсткий центр управления и послушания, когда пребывание в границах госиерархии предполагает наличие в тебе закрытого от мира фарисея. Фарисей этот может быть патриотом или кем-то ещё, но всегда остаётся исполнителем официальной воли. Он постоянно вне братства живых людей, потому что его пространство – указ, звонок, вызов, беседа в герметичной комнате. Как следствие, клановость и максимальное удаление от народа. Важнейшее психологическое следствие – убийство ребёнка в себе, гибель нежности.
Да, образ ребёнка и сопровождающая его нежность присутствуют в формально милитаристском романе. У войны здесь женские черты, бойцы – ласковые дети. Можно вспомнить и Ремарка, ведь перед читателем появляется грустная утопия большой семьи, доброго касания душ, мужской соборности без лишнего пафоса и давления идеологем. Прилепин подчёркивает особую силу людей, чуждых каменности. Они готовы положить автомат, быстро перейти от ожидания «нашего несчастного противника» к задушевной беседе, к шуткам, кратким воспоминаниям, подколам-комплиментам и к почти автоматическому потреблению алкоголя – этому льющемуся рефрену большинства сцен, построенных в «Некоторые не попадут…»
Портреты бойцов-соратников – Тайсона или Графа – проекция несчастного детства, недолюбленности, недополученного от отца и матери тепла. Оказавшись в ловушке не самой ласковой судьбы, мужчины перестают чувствовать обыденность как своё, родное. Идут и бегут на войну. Не потому, что их ведёт национальная идея. Отсутствует и маниакальная страсть к стрельбе и убийству. Дело в ином. За кем-то гонятся алкоголизм и наркотики. Кто-то понял, что скоро добьёт без всякого оружия собственная жена. Третий почувствовал пустоту всего прожитого, отдавшись видениям осмысленной битвы. Словно усиливая беспафосность в сфере идей, автор не скрывает психологических (не идеологических!) причин участия в «фантасмагорической» войне.
Будто говорит тому, с кем не встретился. Посмотрите на этих хороших русских мужиков! Нечто, прожитое ими, оторвало от дома, заставило выйти на ежедневный диалог со смертью. Им трудно здесь, не хватает атаки, движения вперёд, они нуждаются в нисходящей из Кремля риторике и, самое главное, в практике, чтобы не только началось, но и продолжилось. Чтобы сотни тысяч, миллионы русских мужиков вышли из вялотекущего абсурда, вместе с моими бойцами поняли, что Русский мир не завис на сюжетах 14 года… Дабы не скололись-не спились, необходимо движение вперёд! Бойцы мои, даже бегая от супруг и проблем, бессознательно ищут отца. Станьте вы Отцом им. Подарите идею действительно доброго сыновства.
…и не перестаёт ощущать, что верховная власть – во дворце Снежной королевы: там таблица умножения, лёд, холод и равнодушное отношение к слезам. По Прилепину, Плотницкий или Пушилин – не из братства, они – из власти. Захарченко (видимо, его смерть стала поводом для неожиданного создания текста о Донбассе) – в чудесной суете партизанской простоты. А ведь человек не должен быть фарисеем, человеку хорошо быть партизаном. Таким и жил Захарченко, потому и погиб.
При желании – не сказал бы, что оно выдумано – «Некоторые не попадут…» можно прочитать как обращённый к власти призыв: пусть будет больше Захарченко в вас! Понятно, что в очной кремлёвской встрече так крикнуть сложно. Старое русское чувство, не только в среде интеллигентов: лёгкое горение обречённых умереть сердец и холод вечной государственности, далёкой от живых начал. Мы говорим об этом чувстве не в присутствии власти. Скорее, в думах о ней.
Есть и такая версия. Захар Прилепин ждёт от власти организующей идеи, сакрального приказа. Мифа, наконец. А если предположить, что всё это наша национальная власть ждёт от русских писателей? Если вы – творцы долгосрочного слова, ищете своё место в речах будущего, неужели достаточно описаний донецких объятий и персональных чувств?
Прилепин – под влиянием романа и романности. Особенно в их понимании, ставшем классическим для «нового реализма». В центре – я сам, какой есть, желательно – энергичный. Конечно, воспоминания, далёкая от навязчивости дидактика мужского товарищества. Отличные портреты простых ребят, в кадре – самая современная жизнь. Даже не постмодернизм здесь враг, а то, что представляется мне мифом – уплотнением художественного повествования ради жизни-идеи, становлением автора в роли волевого мифотворца. Не субъекта шизофренических видений или концепций, а творца собираемой в кулак реальности. Этого творца в новой прилепинской книге нет.
В «Саньке» подобный миф состоялся, в «Чёрной обезьяне» потерпел поражение, в «Обители» все усилия автора – в защиту быстротекущей жизни: такой разнообразной, ощущаемой даже в тюрьме, не подвластной идеологическому упрощению, смиряющей белогвардейцев и коммунистов. По Прилепину, писатель – не демиург. Он – часть прекрасного и печального, солнечного и непросветлённого мира. Созданного – не им. «Кто-то романы сочиняет, а я там живу», – вынесено на обложку. Эффектно, но вряд ли верно. Прилепин – в интереснейшей жизни. Роман – это другое. Здесь необходимы мысль и преображение материала.
Я уверен, что Прилепин хочет победить – в глобальном смысле своего присутствия в мире. Однако в границах избранной или принятой роли большого русского писателя сложно добиться победы, избрав в кумиры-товарищи Лимонова и Кустурицу. С ними он подробно встречается в тексте – не заочно, а в совершенно конкретных пространствах. Радуется, что с такими гениями вместе. Понимает, что им тоже интересен.
Кустурица оказывается в романном кадре с «нежнейшим абсурдом жизни» и «несусветной кутерьмой». Философия и поэтика жизни как чуда есть и в «Обители», и в донецком тексте. Это подчёркнутое благословение настоящего, сейчас переживаемого времени в его полутонах и полифонических звуках представляется мне навязчивым – да простит меня автор, как бы даже и не мужским. В деле укрепления живаговского счастья Прилепину никогда не опередить королей приятных горизонтальных мелочей – Шишкина, Быкова, Водолазкина. Тут их вотчина – тех, кто крушит историю ради глубин излетающей из времени персоны.
Образ Лимонова окутан доброй иронией ушедшего ученика и не уходящей любовью стратегического соратника. Не дай бог Прилепину стать Лимоновым! А такой риск заметен невооружённым глазом.
Из Эдуарда Лимонова растёт «новый реализм». Весь свой путь, повседневность, политические взгляды, любовные сюжеты и литературные труды Лимонов посвятил созданию масштабного образа, когда личная словесность в союзе с биографией просто обязаны занять первое место сейчас и транслировать себялюбивое послание в будущее.
Лимонов – жизненный суперуспех. Пролонгированная молодость, обнаружение в себе Фауста и Люцифера, востребованность в любых по-настоящему резких изданиях, неоскудевающая альтернативность, готовность к борьбе. И пульсирующее эго – единственно возможная религия самого себя, дикое совмещение Фауста с педантичным Вагнером. Приводит этот синтез к пожиранию идеи или к её автопародированию. Когда Лимонов обращается к нам своими еретическими трактатами, встречаешься даже не с философским трэшем. А с гротескным желанием автора достичь – любым путём – бессмертия в человеческой памяти.
Нарастающая в поздних как бы романах («В Сырах» и «Дед») вялость ещё раз доказывает феерический успех личной судьбы и неудачу лимоновской литературы. До боли и смеха много себя, мало важного для других. В таком послании ни один император не нуждается.
У Прилепина ещё есть шанс жить-писать так, чтобы власть искала встречи с ним. А не наоборот. Чтобы литература ушла из сферы пустых государственных комплиментов и стала сегодняшней неомифологией, языком наших общественных чувств. Вроде бы автор думает об этом. На странице 88 он задаётся вопросом: «Как и почему запомнили древних греков?» Потому и запомнили, что героические эллины не автобиографии писали, а настойчиво создавали миф. В нём литература и религия, философия и быт объединялись ради порождения нового Александра, а не очередного критического отзыва или дружеской похвалы.
Что происходит в Донецке, честно рассказал Захар Прилепин. А вот что там – на донбасской глубине и как с этим быть, должен сообщить роман-миф.
Лимонов в ленинской кепке, с ленинской бородкой. Он и на броневике, что ли, ездит? То-то последние жены его на Крупскую, как одна, похожи.
Кугелю
Зато Прилепин похож на торговца из храма времён Иисуса Христа.
«Некоторые не попадут в ад» – не литература. Это некий небрежный текст с материшинками о себе любимом с откровенным лицемерием в части “императора”… Всё это тошнотворно, особенно на фоне фотографии с “перестроившимся” Эдиком Лимоновым. Как же им хочется лечь под “императора”. Там файда другая.
Ливану. Стесняюсь спросить: “Что такое ФАЙДА?”
Русские мы…
Файдой ресторанные музыканты пренебрежительно называют деньги от заказавших исполнение той или иной песни. Эдик Лимонов и Заходер Прилепин хотят файды от “императора”, хотят приблизиться к кассе раздачи файды “своим” за услужение, выполнение заказа… “Хочут” быть “советниками” “анпиратора”. Мелкий народец пошёл.
Торговцев в тамошнем храме не видал, я тогда в другом месте был. Но что-то торговое или – синоним бы подобрал, да не стану – в лице налицо. Да лицо-то ладно, с него не воду пить. Но так мельтешить, добиваясь кратковременного успеха – а ведь долгого так и не добился, и не будет, теперь понятно – это ж представить трудно. В общем, литературный велосипедист очередной. Как только перестанет крутить педали, тут же в кювет. Велосипед сам не едет. Это знают даже ученые медведи.
Чего на Лимонова катить? Он дважды состоялся. И как литературный персонаж, и как литератор, лучше ли он пишет, хуже ли. Этот – ни прозаиком, ни персонажем не стал и не станет, а старается – то в каску голову засунет, то бронежилетом приоденется, то роман об этом напишет. Ну – никак. Даже неловко такое наблюдать. Впрочем, и не жалко. Поделом.