Роскошь и эстетство спасут Россию
Рубрика в газете: Кровавая лотерея, № 2021 / 23, 17.06.2021, автор: Сергей ПАЦИАШВИЛИ (г. ТАМБОВ)
За сто лет до революции Франция была, по сути, самой сытой из держав Европы, успешной как в плане экономики, так и военном плане, и, пожалуй, с самым высоким уровнем жизни в Европе на тот момент. Собственно, этим в Европе сейчас никого не удивишь, а вот чем действительно Франция той эпохи превосходила современность – это хорошим вкусом и стилем, близким к классическому стилю. Такое вульгарное зрелище, как современное Евровидение, в те времена даже близко представить нельзя. Это было время, когда трудились поэты Мольер и Ж. Лафонтен, архитекторы Л. Лево и А. Ленотр, живописцы К. Лоррен и Н. Пуссен. Можно сказать, что тогда французы впервые со всей полнотой осознали, насколько полезными для экономики могут быть хороший вкус и развитые искусства. Это столетие получило название «золотого века» французского искусства, другое его название – «абсолютизм», что очень напоминает установившийся ныне в России режим, и если углубиться в экономику и в менталитет этих двух государств, то можно обнаружить ещё больше сходства. Итак, на чём же держалась экономика Людовика XIV?
Экономическая концепция тех времён получила название меркантилизма. Государство жёстко контролировало экспорт и импорт продукции в стране, приоритетной задачей считало борьбу с безработицей и в первую очередь стремилось обеспечить население рабочими местами и высокими доходами. Социальное государство, не иначе, и это за 250 лет до социального поворота в экономике Европы! После революции экономическая концепция Франции сменилась, на 150 лет Запад погрузился в стихию свободного рынка. Безработица считалась необходимым стимулом для дешевизны рабочей силы, разрыв между богатыми и бедными принял характер пропасти, нищета и голод стали обычным явлением. Чем всё это закончилось – известно. Американские и английские магнаты, совершенно независимые от правительств своих стран, не сдерживаемые никакими рамками международного права, стали активно дружить и торговать с европейскими фашистскими диктаторами. Никто не мог им это запретить, ведь они были частными лицами и могли делать со своими капиталами то, что им вздумается. А Г. Форду, например, были симпатичны немецкие нацисты. Да и вообще, фашисты создавали целый международный чёрный рынок, занимавшийся, например, нелегальной торговлей оружием, что гарантировало олигархам Англии и США хороший доход.
В конечном итоге, после катастрофы Второй Мировой Войны, европейские страны решили отказаться от доктрины свободного рынка и вернуться к меркантилизму, только с небольшими модификациями. Во-первых, теперь это был международный меркантилизм, в то время как меркантилисты прошлого добивались блага каждый для своей страны. Например, министр финансов при Людовике – Ж.-Б. Кольбер создавал рабочие места и высокий уровень жизни исключительно для французов. Кольбер вовсе не был пацифистом, наоборот, в его концепции военная экспансия создавала тысячи рабочих мест во французской армии, война рассматривалась как форма полезной роскоши. Во-вторых, старые меркантилисты были эстетами, они имели свой художественный стиль и всегда серьёзно относились к вопросам вкуса. Во многом это связано с тем, что законодателем вкуса и главным потребителем творений художников были не народные массы, а французский королевский двор. Роскошь королевского двора была крайне важным элементом французской экономики и ключевым фактором процветания страны. Это было не просто прожигание жизни, как может показаться при поверхностном взгляде, за всем этим стояла экономическая концепция. Высокий уровень потребления королевского двора обеспечивал рабочие места для тысяч французов. Каждый пекарь, мясник, портной, конюх, ресторатор и другой мастер, обслуживающий королевский двор, получал за это хорошую плату, зачастую значительно превышающую рыночную стоимость его услуг. На эти деньги работники обеспечивали себя и свои семьи, покупали продукты производства, стимулируя тем самым спрос. И, конечно, среди всего этого персонала, обслуживающего королевский двор, были и деятели искусства, артисты, которые тоже хорошо зарабатывали и щедро инвестировали. Более того, учитывая способность артистов тратить и неспособность копить, можно сказать, что они-то в основном и обеспечивали высокую покупательную способность в стране.
Вслед за Францией многие монархи стали выстраивать именно такую экономику полезной роскоши. Например, один из самых экономически успешных царей России – Пётр I. При Петре царский двор также погружается в роскошь, создающую в стране множество рабочих мест. В качестве примера таких государственных программ можно назвать постройку своего флота. Известный факт, что большая часть кораблей, построенных при Петре, ни разу не выходила в море, сгнила и затонула на пристани, да и те, что запускались в море, нередко в скором времени тонули. Понятно, что судостроительное дело в России развито не было, приходилось осваивать всё на практике или полагаться на редких иностранных мастеров. Другой государь, огорчённый неудачами, давно бы отказался от затеи построить свой флот. Но Пётр понимал, что даже неудачное судостроение обеспечивает рабочими местами множество плотников и корабельных мастеров, и потому не остановился и в конце концов флот создал. А взять такие масштабные проекты, как построение города Петербурга на болоте… Честно сказать, при Петре было больше неудавшихся проектов, чем удавшихся, и даже его военные успехи чередовались с уступками и провалами. Но даже эти провалы государь умудрялся обернуть на пользу российской экономике, борясь с безработицей. Историки лишь разводят руками, указывая на традиционное русское разгильдяйство и не хотят видеть за этим расточительством петровской эпохи огромной пользы для экономики.
Но почему-то успех Петра не смогли повторить его последователи, также как и успех Людовика XIV, кстати. Их преемники продолжали жить в роскоши, но к прежним успехам это уже не приводило. Полагаю, причина этого заключается в том, что двор Петра не просто жил в роскоши, а ещё и гастролировал по всей стране. Пётр всё время жил в разных местах своей страны, и повсюду вокруг него вырастала целая инфраструктура, в которой служило местное население. В конце концов, он даже новую столицу – Петербург основал в другом конце страны, на севере и обустроил её по первому слову тогдашнего европейского стиля. Также как Людовик за пределами столицы основал Версаль. Все последующие монархи уже не торопились покидать столицу, и потому постепенно вся инфраструктура стала стягиваться из регионов в столицу. Людовик XV уже не делает своей резиденцией Версаль, он размещается в Париже. При этом короле французский стиль уже начинает значительно мельчать и вырождаться. В Париж стягивается население со всей страны, столица начинает страдать от перенаселения. Людовик XVI, выросший при дворе своего предшественника, настолько проникся отвращением ко всей этой, уже не полезной для всей страны, роскоши, что чуть не стал аскетом. Во всяком случае, этот монарх стремился отказаться от роскоши, жить по возможности скромно. В результате этого в Париже началась бедность, возросло недовольство, и случилась та самая, роковая для короля и страны революция.
О том, что было дальше, мы уже говорили. Лишь в середине XX века Европа вернулась к меркантилизму Людовика, только добавила в него слишком много приправ, таких как пацифизм, глобализм, целая куча стилей и форм, которые смешались и вылились в совершенную всеядность и безвкусицу, именуемую постмодернизмом. Оно и понятно, ведь теперь главными потребителями искусства являются не аристократы королевского двора, а широкие народные массы, толпа. Толпа невдумчива, она требует чего-то броского, перформативного, сиюминутного, она не склонна к воздержанию, а избалованная потребительством, она ещё становится неврастеничной, склонной к истерикам. Это совсем не то, чего требовала служилая элита, на полях сражений укрепляющая мощь своей державы. Массовый потребитель, как правило, отличается своей небрезгливостью и возмутительной бестактностью. Это видно по целому ряду признаков. Например, как решается вопрос с мигрантами. Сама по себе идеология толерантности – это лицемерие, смешанное с бестактностью. Это не значит, что к мигрантам не нужно проявлять терпимости, но зачем вставать перед ними на колени, обниматься, целовать ботинки? Это же противоречит правилам гигиены. С другой стороны, по правилам этикета просто неприлично указывать какому-то человеку на цвет кожи или цвет глаз. Если бы в Европе был такой этикет, то никакая идеология толерантности вовсе была бы не нужна. Если идеология всегда базируется на какой-то этике, то этикет может вовсе игнорировать этику и базируется на эстетике. Разница колоссальная. Этика так или иначе предписывает нам любить людей без разбора, как сущность. Здесь мы должны любить одновременно сладкое и солёное, острое и жирное, и ещё смешивать это всё вместе, как самый бездарный кулинар. Этикет же предписывает либо любить человека, как друга, либо уважать, как врага. Для этикета нет абстрактного человека, человек – это всегда либо друг, либо враг. Друга мы любим, потому что он нам приятен, в врага мы уважаем, потому что такое уважение возвышает нас в собственных глазах. По этикету мы проявляем милосердие к тому, кто хочет нас убить, если он попадается нам в лапы, мы даруем ему лёгкую, быструю смерть без мучений и ожидаем от него того же, если попадёмся в лапы к нему. В этом нет никакой этики, за таким уважением к своему врагу стоит древний культ судьбы, жребия. Считалось, что война в значительной степени представляет собой лотерею, где победитель легко может поменяться местами с проигравшим. Такая русская рулетка считалась великой благодатью, ибо победителю она даровала славу и жизнь, а проигравшему даровала смерть, как избавление от страданий.
Иначе говоря, если у европейцев было бы развито чувство вкуса, то им вовсе не нужна была бы идеология толерантности. Мигрантов либо любили бы, как друзей, либо уважали бы, как врагов. В древности чужеземцы по определению считались врагами, и поэтому им всегда оказывалось щедрое гостеприимство, о них должным образом заботились. Существует даже древний обычай, описание которого мы, например, можем найти в «Одиссее» Гомера, по которому незнакомого чужестранца было принято сначала накормить и обогреть, и лишь затем расспрашивать: кто он и откуда. В современной этике враг считается чем-то нежелательным, чего лучше бы не было, в древности во враге нуждались, как в чём-то возвышающем, как в стимуле для полезного расточительства. Вспоминается известная «Басня о пчёлах», написанная английским автором Бернардом де Мандевилем. Книга была признана английским судом безнравственной, да и сам автор соглашался с тем, что с точки зрения этики расточительство – это порок, но с точки зрения экономики – это благо, войну он рассматривал как такую же роскошь. Аналогичным образом решается и половой вопрос. Современные женщины Европы словно вовсе утратили чувство стыда, забыли про всякие приличия и правила этикета. Они готовы везде и всюду говорить о физиологии, обвиняя мужчин в сексуальных домогательствах. Всё это принимает уже форму безумия, напоминающего манию кастрации. Проблема в том, что в общении между мужчиной и женщиной напрочь исчез какой-то этикет, повсюду он заменяется нудным, навязчивым морализаторством. Мужчина, утративший чувство вкуса, по отношению к женщине превращается в скотину, требующую обеспечить себе высокий уровень потребления 24 часа в сутки. Женщина для него превращается в средство удовольствия, разумеется, женщины, как могут, сопротивляются этому, хоть и делают это, также пренебрегая каким-либо этикетом. Есть что-то неестественное в том, чтобы видеть в сексе исключительно источник удовольствия. Ведь есть масса живых организмов, самцы которых вовсе не испытывают от соития удовольствия, и это никак не связано с зачатием. Дарение своего семени – это в первую очередь полезное расточительство, а уже затем всё остальное.
Ну, и самый возмутительный пример безвкусицы и нарушения всех мыслимых правил этикета – это санитарная истерия последнего года. По правилам этикета не принято обращать внимание на физиологию. Если ваш собеседник чихнул, то этикет предписывает это игнорировать. Теперь мы видим, как нарушается и это, самое элементарное правило этикета. Люди шарахаются друг от друга, как прокажённые, указывают другим на их физиологию и даже заставляют закрывать своё лицо маской, чтобы не дай бог те кого-нибудь чем-нибудь не заразили. С точки зрения этикета это уже натуральное свинство, также как и требование дистанции или изоляция людей дома. Ну и, конечно, вакцинная одержимость тоже идёт в разрез с элементарным этикетом. Неприлично, вульгарно, бестактно так вторгаться в чужое тело и навязывать какое-то вмешательство в организм. Да и само это стремление быстро вколоть себе какой-то препарат, чтобы в одночасье избавиться от вирусной напасти – это всё напоминает какую-то потребительскую неврастению, как преждевременное семяизвержение. И весь этот санитарный террор стал возможен лишь на современной парадигме безвкусицы, на этом всеядном стиле, склонном смешивать в одну кучу все возможные стили. И без всего этого можно было бы обойтись, если использовать эстетические средства. Например, этикет предписывает человеку закрывать рукой рот, когда он хочет чихнуть и кашлянуть, тем самым капли любого вируса не вылетят в окружающую среду, для этого не нужна никакая маска. А от эпидемии этикет предписывает временный выезд за пределы больших городов, желательно куда-нибудь в сельскую местность.
К сожалению, Россия сегодня практикует все эти западные способы борьбы с новомодным вирусом и также пренебрегает правилами этикета. Но если западные страны ещё могут существовать в такой парадигме, то для Россия она губительна. Россия – это, по определению, страна большого стиля. Во всём мире признают, что русские может и плохо решают экономические вопросы, но зато хорошо умеют воевать. Такое признание – это больше, чем можно себе представить, ведь хороший воин – это не тот, кто может убить своего врага, а тот, кто своего врага уважает, кто не боится смерти. Ведь банальный убийца не нуждается во враге, он хочет от него избавиться, он воин лишь по случаю, а не по призванию, а воин по призванию видит в своём враге посланника Судьбы. Не случайно смертельная лотерея называется русской рулеткой. Это же Россия собрала конвенцию в Гааге, на которой европейские державы приняли действующие и поныне правила обращения с военнопленными. Достаточно почитать письма солдат и генералов Вермахта, которые они отправляли домой, чтобы увидеть, что эти потомки рыцарей были психически сломлены именно зрелищем того, как советские воины пренебрегают своим самосохранением и беззаветно предаются в руки кровавой лотерее. Теперь главным врагом в России стал вирус – мелкий паразит, которого по определению невозможно уважать. И это в то время, когда Англия официально объявила Россию врагом. Казалось бы, такая честь, такой достойный враг, который может наделить Россию смыслом на 100 лет вперёд. Такая столетняя война, подобная колониальным войнам между Англией и Францией, действительно могла бы сохранить Россию, в то время как мелочная борьба с паразитами может окончательно уничтожить здесь какой-либо стиль.
В целом же, Россию могут спасти только эстетство и полезная роскошь. Ведь Россия сегодня одна из многих, возможно, даже единственная страна, которая может ещё выпутаться из этой паутины всеядности и безвкусицы, опутавшей современный Запад. И именно в силу того, что режим в России сейчас в некоторой степени уподобился абсолютизму. Нынешний президент или тот, кто займёт его место, будет обладать такими полномочиями, что может позволить себе спасительную роскошь. Только для этого нужно не забывать разъезжать по стране. Если бы президент жил пару месяцев в Воронеже, затем пару месяцев где-нибудь в Омске, в Казани, в Хабаровске – это создало бы тысячи и тысячи рабочих мест с хорошими зарплатами и запустило бы в ручном режиме экономику этих городов. И, конечно, нужно не чинить бюрократические препоны литературным журналам и газетам, включая газету «Литературная Россия», а наоборот, всячески поощрять их деятельность. Нужны расточительные артисты, нужна целая армия Никит Михалковых, творящих не по западным канонам всеядности, а имеющих стиль, в идеале подражающий классическому стилю. Конечно, во времена Людовика XIV во Франции тоже смешивали стили, собственно, тогда и появился этот обычай смешивать стили, барокко – это уже вырождение стиля, это эклектика. Да и вообще, та эпоха имела один большой недостаток: французы тогда были христианами, а это значит, что у них была строго запрещена эвтаназия. Куда лучше было бы, если бы они исповедовали скандинавскую религию, согласно которой те, кто погибли в бою или покончили с собой, чтобы не сдаваться в плен или не мучиться от увечий – попадали на пир к Всеотцу, где весело проводили время за одним столом со своими врагами. Но по сравнению с разлагающей всеядностью современной Европы даже эпоха абсолютизма кажется лучом восходящего солнца. В своё время Ф. М. Достоевский произнёс известную фразу: «Красота спасёт мир». Весь мир спасать мы пока погодим, но спасти Россию действительно сейчас может лишь эстетическое возрождение.
По- моему , мир/ да и Россию/ спасёт разум.
Правда, в него слабо верится; ведь сокрушался в своё время из-за его слабости
в ироничной “Похвале глупости” гуманист Эразм Роттердамский.
И не то,чтобы надо презреть чувства/эмоции/,чтобы не мешали/ якобы/разуму.
Нет же; давайте не лениться думать, размышлять,- тем и спасемся..