Страшный пожар пожирает русскую душу
Рубрика в газете: Возмутитель спокойствия, № 2020 / 9, 12.03.2020, автор: Владимир ЛИЧУТИН
Владимир Владимирович Личутин – без преувеличения живой классик. Очень мало их теперь в нашей современной литературе – по пальцам пересчитать. Да и всё больше на первые роли лезет безъязыкая, бедная, никудышная писанина. Но, с другой стороны, поверхностное, на то и поверхностное, чтобы оставаться на виду. Главное, что в глубинах русской литературы есть ещё такие «киты», как Личутин.
О Русском Севере и об удивительной стойкости людей, живущих на этой суровой земле испокон веков, – поморах, о судьбе романа «Раскол», о нынешней литературе и духовной катастрофе в руководстве Союза писателей – поговорили мы с писателем накануне его 80-летия.
Владимир Личутин начал наш разговор с того, что поинтересовался положением дел в «Литературной России». Конечно, пришлось его огорчить и рассказать о нашей непростой ситуации; но и обрадовать тоже – тем, что мы несмотря ни на что держимся.
______
– Вы совсем недавно опять побывали на Русском Севере, в Архангельске, где вам вручали премию имени Фёдора Абрамова «Чистая книга». Скажите, что говорят там, так сказать, в народе, о ситуации в Шиесе, какие настроения? Что вы сами об этом думаете? Это симптом общероссийской болезни? Трагедия? Или – наоборот – начало какого-то возрождения, пробуждения?
– Что говорят, толком и не знаю – не так долго в этот раз и довелось побыть на Севере. Могу сказать, что я думаю по этому поводу. Главная проблема сейчас на Русском Севере, и я об этом уже много раз писал, это, конечно, отопление. Там ведь до сих пор всё осталось так, как тысячу лет назад. Отопление печное, а ведь дрова заготавливать всё труднее и труднее, особенно пожилым людям. Газ добывают совсем рядом, – но всё идёт транзитом – на Запад, на продажу. Нет бы хотя бы Архангельской области дать газ, освободить народ от тягости. Ведь почему народ кинулся бежать с Севера? Заготовка дров требует много внимания, энергии, усилий, хватки. Это, как говорят, Божье наказание. Я на себе это испытал. Мы с матерью, помню, как мучились с этими дровишками! Сначала надо свалить топоришком ольху, ивняк корявый. Мороз, холод. Рубишь, рубишь. Ну, ладно, навалял дровишек, кое-как связал, и тащишь потом эти чунки – санки у нас так называют, – тянешь по бездорожице. Проклятая жизнь, конечно. Мать-то вдова у меня была, отец погиб на войне. Ну, приволочишь домой эти дровишки. А ещё надо их распилить, расколоть. А они всё равно не горят, окаянные. Хорошо, если керосин есть. А если нет? Вот так и топишь, топишь… А избёнка-то старая, прохудилась вся, морозами её выстудило. Так вот и мучились каждую зиму.
– И сейчас – всё так же?
– Да, до сих пор народ так живёт. Мужик может весь отпуск заготавливать дрова. Но раньше и то – полегче было. Уклад другой был, мужиков было больше, лошади, опять же. А как после войны начали уезжать, так с каждым годом – всё больше уезжают молодые с Севера. Вообще, Север сейчас переживает – из-за всеобщего безразличия, безразличия властей, – переживает просто крушение. Я родился в Мезенском районе, и раньше только в нём одном – были десятки деревень. Сейчас многие и многие из них исчезли. Народ весь выехал. Сначала – в райцентр, потом дальше. Провокация такая была, я считаю. Говорили: нечего делать на Севере, переезжайте в города, мы будем давать квартиры. Задача была, чтобы все выехали и никого не осталось на Севере. А Север – это вотчина русского народа, родильница русской нации, сакральное место.
– Получается, сейчас захотели это сакральное место превратить в отхожее?
– Мало того, что газа не дают, так решили везти мусор. Но это ещё в Советском союзе началось. Вот – пример. С Плесецка запускали ракеты, куда они сбрасывали ступени? Прямо в населённые места. А в результате, в воду попадает яд – стронций. Поначалу народу вообще ничего не говорили, так люди наши ступени эти отработанные – они ведь из лёгких металлов – приспособили в хозяйстве. Мужики-то не промах, стали делать из этого металла оградки, санки… Не знали ведь, что стронций. Потом много возмущались, чтобы сместили траекторию полётов – километров на сто. Там же бесконечные пространства есть ненаселённые. Так нет – обязательно в жилые места!
Сейчас примерно то же самое – в Шиесе. Хотят соорудить мусорку, но не простую, не банки-склянки, а именно опасные отходы, радиоактивные. Такая свалка будет источать яд постоянно. Хорошо жить на таком мусоре будет людям? Тем более, опять ничего не сказали людям. Конечно, они возмутились. И правильно сделали.
– Но ведь те, кто наверху принимает такие решения, они ведь тоже – русские. Должны понимать сакральность этих мест, разве нет?
– У них всё посвящено деньгам. Миллиардерам не нужен народ, им нужны только ресурсы. Я об этом писал. Ведь если народ живёт на этих богатых землях, с ним надо делиться, что-то строить. Поэтому решили изгнать людей с этой земли, если не в застенки, то просто куда-нибудь подальше, где они забудут о родине. А для этого надо сделать неудобным жизнь на Русском Севере.
Но вообще, решение это – всех погнать с Севера – принимали даже не столько наши чиновники, сколько тайные силы, которым совершенно не важно, что Север – это сакральное историческое место, где уцелело не только русское племя, но и многие другие.
Вообще, наверное, оттого и существует такая тяга русских к другим народам – нет раздражения или неприязни к иноплеменникам. Я помню с детства: отношение к людям, приехавшим издалека, или инородцам всегда было уважительное. Даже какое-то особенное, почтительное. У нас ведь много было и ссыльных, и эвакуированных. Особенно к прибалтам хорошо относились, помню. А сейчас они нас ненавидят, презирают. К сожалению, так и бывает – когда с поклончивостью относишься к кому-нибудь, он начинает на шею садиться и презирать тебя, принимая доброту за слабость. Но у русских в крови это душевное миролюбие по отношению к другим народам.
– Да, русский народ терпимый и – терпеливый. Но, мне кажется, как раз на Севере – русские люди немного другие. Суровее, я бы сказал. Может, поэтому трудно представить такое же сопротивление, как в Шиесе, в некоторых других регионах? Или я ошибаюсь?
– На Севере народ – долготерпеливый, привыкший к тягостям, к житейским неудобствам. Но когда уже всё запретили – ловить рыбу, лес рубить, бить морского зверя, – и ко всему ещё и мусором собираются завалить… И это помимо того, что дорог почти нет, и самолёты перестали местные летать. Вот тогда уже, когда русские оказываются на грани выживания, они встают на борьбу. Свалка здесь – последняя капля.
Но вообще поморы обладают удивительным долготерпением. Вообще, русский человек, помор – особенно, несёт в себе тайну духовной крепости. Если человек выживает в таких тяжёлых условиях и не жалуется, не стенает, работает и работает, воспитывает детей, то он не может этого делать без внутреннего стержня. Поэтому я всегда говорю: хочешь понять русскую душу – посмотри на северянина. И ведь нельзя сказать, что этот русский человек – покорный. Нет, он терпеливый, то есть терпит до последнего, пока уже совсем невмоготу будет. Он понимает, что стенку лбом не прошибёшь. Только если трещина в стене – тогда можно и лбом ударить.
– В ваших родных краях есть такие тенденции, возмущается народ положением дел, безразличием властей к угасанию деревень?
– Нет, на Мезени не возмущаются. Терпеливо переносят. Ждут, когда Бог поможет. Там, откуда я родом, на берегах Белого моря, сейчас мало народа живёт. И в основном – все свои. Сторонний человек там вряд ли выживет. Суровый климат, бездорожица… И без того тяжело выживать, так ещё и рыбу запретили ловить сейчас. Живём на берегу моря – и без рыбы. Для чего вот такие тесноты?
– Но ведь коренным народам разрешают отлов рыбы?
– Да. Но коренными почему-то считаются только ненцы, другие племена. Но самый коренной в тех местах – русский человек! Тысячи лет там русские живут. Поморье – это русская родова, а эти остолопы чиновные никак не могут этого понять. Когда пришли из-за Урала, к примеру, племена ненцев, на Севере уже были города, монастыри…
– Север – это удивительное место, да. Кстати, вы многих своих героев, как я знаю, написали, если можно так сказать, «с натуры». Прямо из жизни взяли своих земляков-поморов и увековечили в литературе. Но при этом – вас считают писателем-отшельником. Скажите, где для писателя та золотая середина между плодотворным уединением и погружением в жизнь?
– Честно говоря, я не отшельник никакой. Я – человек пространственный. По моей родове я не могу быть человеком замкнутым, наоборот – я люблю движение, я человек широкий. Я всегда погружался в жизнь, как ты говоришь, но дело в том, что я поздно пришёл в литературу: в тридцать лет…
– Сейчас сказали бы, что рано.
– Боже мой! Писатель начинается сразу после школы где-то. Первые работы уже о многом говорят. Вот Распутин – молодец. Он в двадцать с чем-то лет уже опубликовал первую повесть. А я запоздал лет на десять.
– Но вы очень многое успели написать…
– Дело же не в количестве…
– Но и качество – какое!
– …Можно написать и что-то одно, чтобы остаться в литературе навсегда. А я сейчас, с годами, стал ощущать свою малость. Мало я постиг, мало я усвоил из прожитого. Хотя учился я по жизни много, но к учёбе всегда относился спустя рукава. Начиная со школы.
– Но мы же сейчас говорим о литературе, разве писательству можно научить? Конечно, сейчас, как грибы после дождя, появляются литературные школы, курсы. У либералов – свои. У патриотов – другие. Вот Захар Прилепин совсем недавно свою такую «Мастерскую» открыл… Или Литинститут тот же самый. Могут там научить создавать качественную литературу, или только дают знания в области литературоведения и больше ничего?
– Нет, конечно, лучше когда писатель полон знаний. Есть к чему крепиться его литературе, к самой азбуке жизни, так сказать. Знания – любые – это такой раствор, в который вкладываются кирпичики литературные. И если их мало, знаний – не будет стоять дом, произведение то есть. Когда писатель обладает широкими познаниями – и древнюю историю, и много языков изучил – тогда он даже когда пишет что-то из повседневной жизни, он может подпустить такого туманцу – что-то вспомнить из истории Древнего Мира, взбрыкнуть своим многознанием. Всё это пригождается, конечно. Текст выглядит богаче. И сам начинаешь себя ценить – эка я туману напустил!
– Когда вы писали «Раскол», много пришлось перелопатить исторических документов?
– Много, конечно. Восемь лет я собирал материал. Чего только ни делал. Скупал книги старинные и новые исследования. Но одно дело – просто прочесть всё это. А совсем другое – переработать, забрать нужное. И вот, в результате такого конспектирования у меня получилось более тысячи страниц.
– Колоссально!
– Столько лет на это потратил. Десятки книг, трудов. И в один момент я понял, что я задыхаюсь уже. Мне кранты. Ничего не получится. В этом ворохе я помру просто. Я решил всё это бросить – скрупулёзную обработку такую.
– И вышли на стратегический простор?
– Да. Но самое смешное, что я почти всё забыл из того, что обрабатывал. Как будто и нет ничего в голове. Мне пришлось заново этот «присвоенный» материал перечитывать и опять конспектировать. Со второго захода только что-то стало вырисовываться.
– Сколько лет писали сам роман?
– Больше десяти. Но сегодня смотрю на эту работу и думаю: сейчас бы всё по-другому написал. Многие страницы написаны довольно поверхностно. Не ухвачено само зерно, суть той жизни… Мне хотелось написать интересно. Но чем интереснее я пытался написать, тем меньше похожести оставалось в тексте. И я с грустью думаю, что роман, на который я затратил 18 лет, я бы теперь написал совсем по-другому. И вздыхаю про себя: «Господи, на что я убил время…» А когда писал «Раскол», думал, что впереди у меня целая жизнь – вечная будто. Это всегдашнее наше русское такое чувство: кажется, что впереди безграничное пространство времени. Я всё успею, дескать. Вот и я думал: «Не торопясь, охвачу сюжет, напишу и интересно, и глубоко». Но когда книгу подготовили в печать, оказалось три тома, и начали мне со всех сторон говорить: понаписал, мол, никто и читать не будет, это же неинтересно, от скуки собаки дохнут. Ну, я тогда отвечал, мол, пусть дохнут от скуки собаки, что ж теперь… Но написано же – написано. И читать будут. Я не мог сделать роман меньше: передо мной стояла задача проникнуть в суть времени, а для этого надо писать широко. Чтобы каждый случай житейский разобрать по строчкам, по словам. Как в кино – по кадрам…
– Кстати говоря, как вы относитесь к 20-серийному фильму Николая Досталя «Раскол»?
– Я его смотреть не могу. Там всё бездарно, приблизительно. Нет ощущения времени.
– Вот вы только что сказали – что тоже не до конца уловили суть времени в своём романе. Не соглашусь.
– Да, у меня, конечно, поближе. И кстати, то, что твердили мне, что никто не будет читать – не сбылось. Читают люди. Уже нигде не достать эти три тома. И вообще, то, что говорят, что мой «Раскол» – скучный… Это же хорошо! Не надо брать в аптеке снотворного. Взял, значит, роман «Раскол», три странички прочитал… и спать. Сладко-сладко так (улыбается).
Но с другой стороны, если серьёзно, я ценю свой роман, потому что если я такое «скучное» произведение создавал 18 лет, значит, там должно было что-то просочиться – необычное, интересное. Даже помимо моей воли. И я считаю, там есть всё же тот мир, живой, который я видел в детстве. Ведь всё, что окружало меня в детстве, практически ничем не отличалось от тех реалий, в которых жил протопоп Аввакум. Весь уклад тот же, природа та же. Современная цивилизация ещё не тронула тех мест в моём детстве.
Например, когда я писал, как протопоп Аввакум переезжал реку Мезень зимой, то я вспоминал, как сам ехал через неё, и как чуть не замёрз. Были лютые морозы, под сорок градусов – как во времена протопопа – сейчас таких и нет… Или, другой пример. Я мысленно представлял, как поморы ходили в этакую холодину добывать морского зверя. Всё это через воображение, но пропуская через себя, через свой опыт. А если этого нет – такого переживания, – то получается пустая беллетризация жизни, в которой нет места живым картинам.
И хотя я частенько свой роман ругаю, на самом деле, если в него глубоко окунуться – можно услышать отголоски старины, постижение природы сурового Севера, где выжил и выживает русский характер, который создаёт Мать – сыра земля. И потому и народ читает всё-таки мой «Раскол», хотя и огорашивали меня поначалу: мол, вообще никому не интересно и не нужно будет…
– А критики как отзывались и отзываются?
– Писали о романе мало и – мелко. Писали так: да, большое произведение, но длинно, затянуто, стихия поглощает фабулу…
– Хотя, казалось бы, сейчас любят – и читатели, и критики – такие произведения, где есть какой-то исторический контекст. Как вы относитесь к Алексею Иванову, например?
– Это всё внешние картины. Цепляются за то, что целуются сейчас так же, как в десятом веке, что так же вскипает суп… Принципы жизни неизменны, но только за них хвататься – это значит оставаться на поверхности. Как можно сегодня, например, писать о языческом периоде и не наврать? Бывает, что по тундре герои у таких горе-писателей ходят в белоснежных рубашках или с голым торсом. Ведь через полчаса так искусает комарьё, что рожи не узнаешь! А у них – всё хорошо.
Что касается Иванова – я его не читал. Но если его так ретиво поднимают на щит, то для меня это значит, что и нет смысла время тратить на такие писания. Поднимает-то кто? Люди малосведущие. Вот когда я прочитал первые рассказы Михаила Тарковского – я сразу понял, что это настоящее дарование. Всё там близко к сущности жизни.
– Пять лет назад, в одном интервью вы сказали, что звёзд на современном литературном небосклоне не видно – то ли облаками его затянуло, то ли темень такая стоит, что не разглядеть. Сейчас – всё так же? Или кто-то проявился-таки?
– Это действительно так – не видно звёзд. Я пытаюсь следить за современной литературой, но чтобы я был бы чем-то восхищён в последнее время… Такое случается всё реже. Тарковский, пожалуй, последний писатель, чьи произведения меня задевают. Михаил Попов из Архангельска ещё, наверное, – его исторические повести. Он, в отличие от многих молодых авторов, не линчует историю. А чаще всего, когда автор искажает, издевается, смеётся над историей своей страны, – то и текст выходит плохой. Можно по-разному оценивать некоторые периоды нашей истории – но только не смеяться. Вот – «Зулейха открывает глаза». Это же смех.
– Насколько я знаю – драма. Разве нет?
– А получился смех один, а не драма! Нельзя с такой лёгкостью писать о драме своего народа. Иначе и выходит издевательство одно. Даже когда Прилепин написал «Обитель». Я его до этого уважал, но после «Обители»… Как могу? Если у нем там – то же самое – издевательство над русской историей. Мерзавцы какие-то ходят, у которых сапоги, полные крови. Разве бывает такое? Какие бы ни были мерзавцы, но не могут же они ходить в сапогах, полных крови. Неудобно это, в конце концов. И когда на такое натыкаешься, понимаешь, что это уже только для того сделано, чтобы задеть читателя, понимаешь, что писатель позволяет себе сколь угодно сгущать краски – бумага всё вытерпит, мол. А так нельзя.
– Как вы относитесь к так называемым «новым традиционалистам», о которых сейчас часто говорит Александр Казинцев из «Нашего современника»? Это явление – просто подражание или правда – нечто новое, нужное?
– Не скажу конкретно об этих авторах. Но есть общее правило – литература настоящая не терпит подражания. Писатель рано или поздно вырубается из этого прокрустова ложа. Зачем на Петрова-Сидорова походить, если у тебя есть своя душа? Я никогда никому не подражал. Да, какие-то штрихи – невольно – забираешь себе. Но это не подражание. Да и вообще кому можно подражать – Толстому? Да ничего не получится, вот и всё. А если говорить о сюжетах – они, конечно, бродячие, они скитаются по всему миру. Вот мне говорили – ты описал пожар, и Распутин – тоже. Но, позвольте, это разве подражание, если у нас пожары – совсем разные?
– Кстати говоря, о пожарах. Сейчас разгорается очередной скандал в писательском сообществе. Николай Иванов оказался совсем не тем человеком, за которого его принимали два года назад. Ранее, в интервью нашей газете три года назад вы назвали Союз писателей России «мёртвым кладбищем». Что-то изменилось за эти годы? И оправдал ли ваши надежды – если они ещё оставались на тот момент – нынешний председатель Союза писателей? Или надо было всё-таки на последнем писательском съезде избрать Шаргунова или ещё кого-то?
– Пока государство не повернётся лицом к литературе, к писателю, ничего не изменится. Страшный пожар пожирает не только письменников, но и национальную душу. Люди перестали читать, при чём мгновенно – как по команде. И эта болезнь, хвороба овладела нами так глубоко, что исцеления найти всё труднее. А кто не читает книг – тот умер уже при жизни. Без настоящей литературы человек – мёртв, пуст внутри. Книга – это общежитие души человеческой. А если литература у нас в загоне, духовная жизнь народа будет и дальше замирать, замирать, пока не ссохнется совсем. Если яблоню не поливать, она скуксится или в дикорос превратится – в бесплодное такое существо.
– Почему же государство не повернётся лицом к писателям?
– Потому что многим наверху выгодно, чтобы писатель не встревал, куда не нужно, сидел в своей конуре, зевал и чавкал комбикормом. Писатель ведь – существо надоедливое, неврастеническое. Ему всё не ладно, всё не хорошо. Во всё встрять хочет, поучает ещё к тому же. А там наверху – не любят, когда их учат. И они, конечно, с испугом смотрят на писателя. Потому и профессии писателя нет в официальном перечне. Да и потом. Налицо деградация: императоры читали первыми все литературные новинки, отзывались на них; в Советском союзе руководители все – тоже были читатели. Они знали, что писатель не только сокрушает, ругает государство, но и обновляет его. А сейчас? То-то и оно. Обмелела душа у наших нынешних руководителей. Потому что пока живёт книга – живёт и душа. И наоборот.
Когда наша беседа уже подходила к концу, жена писателя, Евдокия, пригласила нас за стол. За вкуснейшим обедом разговор пошёл медленнее, но от того не стал менее интересным. Супруга Владимира Владимировича рассказала о том, как в Союзе писателей нынче относятся к слову писателя.
19 февраля Личутину вручали на «Комсомольском, 13» премию «Югра». И всё бы ничего, но Владимир Владимирович сказал со сцены несколько слов о том, что Союз писателей забывает старых писателей, варится в собственном соку и всё в таком роде – не только о себе говорил, о пагубной болезни всего нашего творческого союза.
«Тут-то и началась буча», – так Евдокия охарактеризовала произошедшее потом. Дело в том, что речь Личутина страшно не понравилась Геннадию Иванову.
«Поначалу всё было сытенько, гладенько, – рассказала Евдокия. – А потом – как услышал Геннадий Викторович, что Володя говорит, аж позеленел, помрачнел. Подбежал к микрофону, его всего, бедного, колотит. Вот, говорит, Личутин – известная ругательная личность. Михалкова ругал, Ганичева ругал и нас теперь ругает».
Что сказать? Тут без комментариев. Но ладно бы только это! К такой страусиной позиции писательских начальников все уже давно привыкли. Но то, что произошло дальше…
«Устроила визг Валентина [Ерофеева, главред газеты «День литературы» – прим. ред.], – продолжила свой невесёлый рассказ о невежах, засевших в стенах Союза писателей, Евдокия. – Устроила истерику. Премий всех понахватал, мол, Володя, ещё и возмущается. Она так орала потом в коридоре на Володю, что я думала: это уборщица какая что ли раскричалась?».
«Вытолкала меня просто из кабинета», – добавил Владимир Владимирович.
Извините, господа, но это уже не просто неуважение, это банальное хамство. Не удержался я после этого и спросил у писателя, что он думает о другом главном редакторе – единоначальнике сайта «Российский писатель» Николае Дорошенко.
«Дорошенко оказался, надо сказать, …[редакция убрала ругательство, зачем обзываться, кого-то называть негодяем, надо быть выше всего этого. – Ред.]. Я его поддерживал раньше, писал о нём. Но с годами его всё больше пожирает зависть. При том что сам он – литературный лентяй, ничего не пишет, за всю жизнь только и накропал, что две маленькие повестушки».
Да, господа, как говорится, скажи мне, кто твой друг – и я скажу, кто ты. Если у высшего руководства Союза писателей друзья-товарищи – Дорошенко и Ерофеева, а слово большого писателя на «Комсомольском, 13» вызывает в лучшем случае – страх, а в худшем – истерику и хамство, то такое литературное начальство надо бы писательскому сообществу сменить. Пока не поздно.
Беседу вёл Иван КОРОТКОВ
Весь комментарий здесь можно свести к одному слову: ГРУСТНО.
Замечательный материал,-скорее/точнее/беседа о сокровенном с прекрасным и глубоким писателем Владимиром Личутиным-явное и яркое украшение данного номера”Лит.России”-поставил бы его на первое место.
Личутин болеет не только за Русский Север,давшим России Михаила Ломоносова,но и за Россию.Верно-писателю надо много знать и-самое главное-сердцем быть причастным к Родине,её бедам и тревогам…
Благополучия и Владимиру Личутину и его собеседнику!
Анатолий Хомяков.
Да, всё верно: завистливое хамье, невежды и невежи…
Нечего добавить.
Таких великих личутиных единицы, а окололитературного мусора, да на должностях, полно. Тяжело этим единицам.
Коль писатель заговорил о чтении,книгах…
Где они;ау!И слышу долгое эхо в ответ…
Читальные залы пустые в библиотеках;редко-редко 2-3-4 человека.Пять,пожалуй,недоступный рекорд.Это факт;занимаюсь часто,вижу собственными глазами.А ведь залы рассчитаны на 50 и более человек!?
Подойдёт студент/его я зрительно уже запомнил/,любитель радио,дачи,пенсионер и всё,всё-с гулькин нос.
А сотрудников столько же-по количеству.Абсурд!
Не желают читать,есть ПК?И это.Но не только.Знания большие к чему?Окажутся всё равно невостребованными.Здесь-в Отечестве.Вижу как молодые люди в сфере “услуг” трудятся;большие ранцы за спиной,еду разносят по квартирам.Дело нехитрое-зачем интеллект?
А книгоиздание?!Издаём,как в Норвегии-узнал из журнала”Читаем вместе”.Но там жителей всего 5 млн,а в России округленно-150 млн.Выходит,должны издавать в 30 раз больше?!Тиражи мизерные.В провинции рекорд романа,сб стихов-500 экз/я свои сб стихов издавал тиражом 100 экз/…Мало книг и они малыми тиражами,мало и читателей-здесь логическая цепочка.
Но где же,друзья,выход?Идеологическую надстройку/о базисе отдельная тема/надо подёрнуть,привести в движение,вырвать из спячки.Её давно пора менять,реформировать,чтобы она была динамичной,современной.Потому и писатели в разладе.Было бы “общее дело”/глобальное-по Николаю федорову/,не до свар,уверен…
Но ЦК партии нынче нет.отдела пропаганды и агитации/как и отделов обкомов на местах/.Кто будет в таком случае заниматься надстройкой?Мин.культ,Мин.прос,Академия наук?!Не знаю-мой вопрос повисает в воздухе.Может,аз грешный;на безрыбье и рак рыба.Смешно,а что ещё остаётся…
Анатолий Хомяков
Ушел от ответа на вопрос о Николае Иванове…
Владимира Личутина – с юбилеем! Крепкого здоровья, а остальное приложится!
Спасибо за добрую и откровенную беседу! Ничего обидного в замечаниях и определениях Личутина по поводу современных коньюктурщиков не вижу. Если его обижают и оскорбляют – он может таким образом защищаться.
Оскорбляют ещё и тем, что не поздравили его с 80-тилетием ни “Росписатель”, ни “День литературы”. Геннадию Иванову в 70 лет пропели дифирамб, и Личутину могли бы написать поздравление. Не встали выше своих дрязг и скандалов. Поздравила “Литературная газета”, северяне и рязанцы. Это называется Союз писателей? Ничего себе Союз! Стыдно за них. Или я чего-то не знаю?
Друзья мои, прекрасен наш союз…
Понравилось интервью с Личутиным в газете “Завтра”.