Три года на оформление формальностей
Почему так долго Олега Куваева мурыжили с приёмом в Союз писателей
Рубрика в газете: Чудаки живут на востоке, № 2021 / 9, 10.03.2021, автор: Вячеслав ОГРЫЗКО
Первый раз Олега Куваева собирались принять в Союз писателей ещё в 1964 году – сразу после выхода в Магадане его первой книги «Зажгите костры в океане».
«Говорят, – сообщил он весной 1964 года родной сестре, – что в этом году я буду в Союзе писателей. Но этому я не верю».
Однако приёмная машина действительно завертелась.
«…в Союзе <писателей>, – сообщил он 26 ноября 1964 года своему товарищу по Певеку Владимиру Курбатову, – велели добавить фотографии и анкеты на предмет оформления».
Куваев даже стал собирать рекомендации. Одну из рекомендаций ему тогда дала заведующая отделом прозы журнала «Москва» Евгения Леваковская.
Это был человек со сложной судьбой и неплохим литературным вкусом. Когда-то она совсем ещё девчонкой влюбилась в слушателя института красной профессуры Александра Логинова. Однако этот роман продлился недолго. И уже в 1932 году восемнадцатилетняя красавица уехала залечивать душевные раны в Монголию. Там Леваковская три года отработала секретарём-машинисткой в управлении Государственной внутренней охраны. Потом последовало замужество за Николая Федосеева, рождение дочери, первые публикации в журнале «30 дней…»… А дальше – череда драматических событий.
Во-первых, в 1936 году у Леваковской умер от неудачной операции отец, который много лет проработал инженером-оптиком.
Во-вторых, в 1937 году чекисты пришли за её мамой. Она была зубным врачом. В чём заключалась её вина, дочери не сообщили. Приговор оказался суров: ещё не старую женщину сослали на пять лет в Котлас. Позже родные добились направления дела матери Леваковской на пересмотр. Но пока бумаги блуждали по инстанциям, человек скончался.
В-третьих, из-за сосланной матери Евгении Леваковской в 1937 году вкатили строгий выговор по комсомольской линии (его сняли лишь в 1938 году).
Чуть-чуть положение выправилось в 1939 году. Леваковскую приняли в Литинститут. Но вскоре началась война.
«Служила, – рассказывала она потом в своей автобиографии, – санинструктором роты автоматчиков и стрелковой роты 225 стрелк<ового> полка 23 с<трелковой> д<ивизии>. Участвовала во всех боях, за исключением того времени, когда бывала ранена. Ранения пулевые в бедро и голень, тяжёлая контузия, остальные – лёгкие» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 39, д. 3306, л. 12).
Спасибо Валентину Катаеву. Он в войну не позабыл свою бывшую ученицу. В 1942 году мастер, будучи в Куйбышеве, обратился к оргсекретарю Союза писателей Петру Скосыреву.
«Писательница Леваковская, – сообщил он литчиновнику, – автор нескольких книг, например, «Кочуй счастливо!», которую вы, вероятно, читали и знали, подаёт заявление о вступлении в Союз. Я лично поддерживаю. Прошу Вас не очень мариновать Леваковскую, продвиньте её побыстрее» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 39, д. 3306, л. 54).
Вскоре после войны Леваковская ушла от мужа к лётчику-испытателю Леониду Юнгмейстру. Тогда же её взяли консультантом по военно-художественной литературе в аппарат Союза писателей СССР. Позже она показала себя строгим редактором в издательстве «Советский писатель» и неплохим преподавателем на кафедре литературного мастерства в Литинституте.
Рассказывая о себе, Леваковская любила вспоминать свою первую поездку в Магадан. Дело было летом 1956 года. На Колыме уже как три года закончилось полное владычество чекистско-золотодобывающего треста «Дальстрой». Власть перешла к администрации созданной Магаданской области. Но Центр почти ничего не знал, как в новой области обстояли дела с культурой и литературой. С другой стороны, местные таланты продолжали вариться в собственном соку. Столичный литгенералитет поручил Леваковской принять участие в первом смотре литературных сил Магаданской области и наладить литературные связи Колымы с Москвой.
А кто тогда на Колыме занимался литературой? Недавно освободившиеся из лагерей Валентин Португалов (он до ареста, к слову, учился в Литинституте на одном курсе с Константином Симоновым) и Гавриил Колесников. Из бывалых людей стоило бы вспомнить Галину Остапенко, Бориса Некрасова, Николая Козлова, Петра Нефёдова… Среди молодняка выделялись Владимир Сергеев, Геннадий Фатеев и Анатолий Черченко…
Леваковская в свой приезд в Магадан всех растормошила. Многих она обнадёжила. А сколько рукописей магаданцев ею было пристроено в столичные редакции!
Видимо, Колыма Леваковскую чем-то околдовала. Она и после возвращения в Москву ещё много лет продолжала интересоваться Севером и опекать магаданцев. В число её подопечных попал и Куваев.
11 июня 1964 года Леваковская дала молодому писателю свою рекомендацию в Союз писателей.
«С произведениями Олега Куваева, – призналась она, – я познакомилась впервые года три тому назад. Один из его рассказов, привезённый Андреем Алдан-Семёновым из Магадана, не был опубликован в журнале «Москва» лишь потому, что быстро появился в альманахе «На Севере Дальнем».
В 1962 году в журнале «Вокруг света» был напечатан цикл очень интересных рассказов Олега Куваева. Сейчас рассказы эти изданы отдельной книгой в Магадане, а издательство «Молодая гвардия» уже включило их в план переизданий – случай, как известно, не часто имеющий место.
В номере шестом журнала «Москва» за нынешний год есть статья о молодой магаданской прозе, где о Куваеве говорится как об одарённом молодом прозаике. Я прочла всё, опубликованное Олегом Куваевым, читала и маленькие повести, над которыми он сейчас работает. Я считаю Куваева не только человеком талантливым, но и овладевшим уже – несмотря на крайнюю занятость основной работой, он – геолог – немалым литературным уменьем.
Со всей ответственностью я горячо рекомендую Олега Куваева в члены Союза Советских Писателей» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 39, д. 3107, л. 46).
Добавлю: упоминаемая в рекомендации статья в журнале «Москва» была тоже написана Леваковской.
«На страницах куваевских рассказов, – утверждала Леваковская, – вы не встретите «звёздных мальчиков», тех, что на довольно крупные подачки состоятельной родни, сидя за ресторанными столиками, размышляют о судьбах поколения» («Москва». 1964. № 6).
Годом позже Леваковская написала и предисловие к первой московской книге Куваева.
Значит ли это, что Леваковская всегда была права и вела себя образцово? Нет, до идеала ей было далеко. Это ведь она в 1963 году зарубила в «Москве» повесть писателя-фронтовика Константина Воробьёва «Почём в Ракитном радости». Её возмутил герой, на чьих глазах в начале 30-х годов на курской земле проходила коллективизация и который в войну оказался в немецком плену. Она искренне не понимала, зачем автору понадобилось ворошить кровоточившее прошлое.
«Произведение К.Воробьёва, – заявила Леваковская во внутренней рецензии, – прежде всего очень отдаёт манерностью и подражательством. Пресловутый поток сознания не даёт покоя многим молодым авторам, а управиться они с этой формой не могут, повествование всё время рвётся, время действия путается, то и дело задаёшь себе вопрос – когда же тот или иной эпизод происходит, маловажные детали заполоняют передний план.
Чувствуется подражательство и в стремлении автора уж очень сгустить краски во всём отрицательном. В детстве мальчика заставляют быть подлым и окружают подлые люди, подводящие невинного человека под расстрел.
После освобождения из тюрьмы, сорок человек фронтовиков оказываются подлецами, повернувшими товарищу спину.
Бежавшие из немецких концлагерей военнослужащие заранее знают, как будут их мучить смершевцы (почему-то автор называет их «мершевцами») с глазами ящеров и насколько могут поэтому отступают вместе с партизанами, чтоб подольше не встретиться с советской армией.
Пожалуй, единственное светлое пятно во всей биографии героя – встреча его с литовской девушкой и её семьёй, только они одни бесстрашно и дружески о нём в трудные минуты заботятся.
Несмотря на многочисленные выпивки на последних страницах и призывы сельчан писать не только о Литве, но и о них, потому что у них теперь жить тоже стало хорошо, повесть в целом производит очень мрачное впечатление.
Надуманного, а то и просто фактически неверного в повести немало». (РГАЛИ, ф. 2931, т.1, д.62, лл. 15-16).
Но Леваковская была не права. Что придумал Воробьёв? Разве в коллективизацию власть не перегнула палку? А что – в войну никто не оказывался в фашистском плену и потом не проходил жёсткие проверки спецслужб? Всё это было. И почему об этом надо было молчать? Оценивать Воробьёва следовало по другим критериям: насколько глубоко автор вник в драму своего героя.
Зарубила Леваковская осенью 1963 года в «Москве» и первые рассказы учителя из АнапыВиктораЛихоносова.
«Рассказы Лихоносова, – утверждала она, – как бы «ни о чём». Имею ввиду «Девочку с персиками» и «Все поезда уходят без меня». Они строятся не на конкретной мысли, не на факте – событии, содержание их невозможно пересказать, ибо весь рассказ это – настроение, впечатление, цепь каких-то смутных раздумий, случайных воспоминаний, случайных картин, почерпнутых из внешнего мира, которые так или иначе связаны с воспоминаниями, с впечатлением.
Импрессионизм? Нет. Импрессионизм, хоть и суживал внешний мир, но импрессионисты были совершенно понятны и, скажем в скобках, зачастую весьма жизнерадостны.
Селинджер? Но ведь Селинджера читаешь, видишь человека, окружающий мир и действенную связь героя с этим миром, видишь движение событий, и подчас весьма драматичное.
В рассказах Лихоносова, кроме отлично переданного настроения почти безвыходной грусти и разочарования и бессвязно проносящихся мимо героя мгновенных картин окружающего мира нет ничего.
Лично для меня этого в литературе мало. Если это – всё тот же поток сознания, то мне он представляется скорее полным распадом формы, а форма распадается может быть потому, что никакой чёткой мысли, замысла, которые потребовали бы действенных образов, движения сюжета, у автора и нет» (РГАЛИ, ф. 2931, оп. 1, д. 79, лл. 145–146).
Леваковской нужна была героика. Но ведь жизнь-то состояла не из одних подвигов.
Отвергая «окопную правду», «лейтенантскую» прозу и деревенщиков, Леваковская в то же время продолжала опекать многих бывших и новых северян, но только тех, кто воспевал романтику и героизм. Как она ратовала за многие возвышенные сочинения одного из бывших узников ГУЛАГа Андрея Алдан-Семёнова! Правда, когда Алдан-Семёнов в 1966 году предложил «Москве» роман о гражданской войне «Красные и белые», Леваковская, отметив объёмность замысла писателя и уникальность собранного автором материала, призналась, что выстроить цельное художественное полотно ему пока не удалось. Как опытный редактор, она подсказала, в каком плане следовало бы тому продолжить работу над книгой.
А вообще, повторю, Леваковская ещё долго следила за литературными – и не только литературными – событиями Колымы и Чукотки.
«Очень я привязалась к Вашим людям, к земле, на которой Вы живёте, – призналась она в декабре 1967 года тогдашнему главному редактору Магаданского издательства Семёну Лившицу, с которым познакомилась ещё в 1956 году в колымском посёлке Ягодное. – Хотелось бы проехать по трассе до Усть-Неры, да и Чукотки я всё ещё не видела. Тянет к Вам, сил нет!»
В другом письме Лившицу Леваковская благодарила за присылку повестей Лидии Вакуловской. Она собиралась некоторые из них порекомендовать журналу «Москва».
К слову, в середине 60-х годов Леваковская во многом на северном материале написала роман «Сентябрь – лучший месяц». Правда, событием эта книга не стала. Так тоже бывало. Вроде у человека имелись и опыт, и вкус, но что-то пошло не так.
Вкус же Леваковская, повторю, имела. Повторю и другое: из всех магаданцев она всегда более других выделяла Куваева (а одно время ещё и Юрия Васильева).
Однако в 1964 году рекомендация Леваковской не сработала. До Союза писателей дело Куваева тогда так и не дошло. И не потому, что у кого-то были сомнения в талантливости молодого автора. Магаданским партаппаратчикам стало известно о попытке суицида тогдашней музы Куваева – Аллы Федотовой. Они провели своё расследование, изъяли у музы все письма молодого сочинителя и попытались устроить партийное судилище над беспартийным литератором.
«Перед всей этой историей, – написал Куваев 30 октября 1964 года родной сестре, – меня должны были принимать в Союз. Естественно, всё полетело к чертям».
А что Леваковская? До истории с неудавшейся попыткой Федотовой суицида она обещала Куваеву публикацию в журнале «Москва» новой его повести.
«Одна повесть, – похвастался Куваев сестре, – у меня будет печататься в журнале «Москва».
Но он поторопился. Леваковская после скандала с неудачным суицидом Федотовой побоялась засылать повесть Куваева в набор.
Ещё одна попытка опубликовать Куваева в журнале «Москва» была предпринята в 1967 году. Но в журнал после смерти Евгения Поповкина пришёл новый главный редактор Михаил Алексеев, а его, похоже, не устроило политическое лицо Куваева. Ну а потом уже саму Леваковскую все стали быстро забывать. Справедливо ли? Не знаю…
Но что интересно?! Через год с небольшим после отъезда Куваева из Магадана он вдруг очень даже понадобился местному начальству. Его вспомнил не кто-нибудь, а сам первый секретарь обкома КПСС Пётр Афанасьев.
«Из Магадана пришло письмо, – похвастался Куваев в сентябре 1966 года сестре, – приглашают приехать хотя бы на время с предоставлением однокомнатной квартиры и с оформлением в Союзе <писателей> через пять минут после приезда. Там, оказывается, первый секретарь обкома на каком-то совещании журналистов изрёк «…к Куваеву мы всегда были несправедливы, и вот человек уехал, и как его вернуть…». Видимо, отсюда и квартира с пятью ванными и четырьмя лифтами».
Как говорили, на первого секретаря обкома Афанасьева надавила Галина Остапенко, которую в магаданских литературных кругах звали не иначе, как бабка-классик. Узнав о настроении начальства, сразу засуетился и руководитель Магаданской писательской организации Пётр Нефёдов, который одно время принимал весьма активное участие в травле Куваева. Но теперь он, разумеется, готов был Куваева носить на руках.
«Получил от бабки [от Галины Остапенко. – В.О.] письмо, – сообщил Куваев в Магадан своему приятелю Юрию Васильеву [его приняли в Союз писателей в 1965 году на читинском знаменитом совещании], – пишет, что звонил ей Петя [Нефёдов. – В.О.] и спрашивал, когда же я наконец приеду, что через день после приезда у меня уже в кармане книжечка с корочками будет».
Под книжечкой имелся в виду билет члена Союза писателей.
Но Куваев не обольщался.
«Не верю я ему [Нефёдову. – В.О.], – заявил Куваев Васильеву, – да и книжечка [билет члена Союза писателей. – В.О.], понимаешь, эта уже утратила ту притягательную силу, какую она имела когда-то для нас. И без неё можно великолепно жить и писать. Умения же писать она не прибавит…»
Куваев, помимо всего прочего, прекрасно понимал, что и квартиру, и приём в Союз придётся отрабатывать, то есть много лет петь под дудочку обкома партии. А для него это было неприемлемо.
Тут забрезжил другой вариант вступить в Союз писателей.
«Где-то весной, – сообщил он 17 января 1967 года своему приятелю Борису Ильинскому, – будет форум всесоюзный писателей-приключенцев. Точно ещё не выяснил, может, с этого форума я прямиком в Союз <писателей>. Для себя же это дело откладываю до третьей книги. Чтоб без задоринки».
Третью книгу – «Весенняя охота на гусей» – Куваев ждал в конце 1967 года.
«С выходом книги, – признался он в декабре 1967 года магаданской сочинительнице Ольге Гуссаковской, – подам в Союз <писателей>. Мне тут все поют и уверяют, но я не верю. Но бог с ним, надо же когда-нибудь и подавать, хотя бы для первого захода. Пресса у меня есть».
Под прессой Куваев имел в виду отзывы Александра Курилова в «Юности», Михаила Рубинчика в «Новом мире» и Евгения Рысса в «Вокруг света». Гуссаковская говорила ему, что вроде что-то должно было появиться и в «Нашем современнике». Но тут Куваев оказался жертвой интриг. В «Нашем современнике» не смогли смириться с тем, что молодого автора похвалили их враги из либеральных изданий и поэтому положительный отзыв на Куваева они с девятого номера журнала (за 1966 год) в последний момент сняли.
Вновь Куваев сделал попытку вступить в Союз писателей лишь в 1968 году. На его счету было уже четыре книги, две из которых вышли в самой Москве. К рекомендации Леваковской он добавил ходатайства Андрея Алдан-Семёнова и Евгения Рысса.
Мне понятно, почему Куваев попросил замолвить за него слово Алдан-Семёнова. Во-первых, Алдан-Семёнов, как и он, был тесно связан с Севером и много писал о нём и в стихах, и в повестях. В творчестве этого писателя было много так близкой Куваеву романтики. Во-вторых, Куваев оказался земляком Алдан-Семёнова. Их связывала Вятка. И, в-третьих, свою роль сыграли личные контакты. Впервые Алдан-Семёнов и Куваев познакомились осенью 1962 года в Магадане: один прилетел на Север в связи с окончанием работы над повестью «Барельеф на скале» и доведением до ума некоторых своих колымских повестушек, а другой получил в Магадане место научного сотрудника в Северо-Восточном комплексном научно-исследовательском институте.
«Уже несколько лет, – признался Алдан-Семёнов 29 января 1968 года в своей рекомендации, – я пристально слежу за творчеством молодого писателя Олега Куваева.
Его своеобразный талант быстро растёт и крепнет. Об этом убедительно свидетельствуют повести и рассказы: «Весенняя охота на гусей» (из-во «Молодая Гвардия») и «Зажгите костры в океане» (магаданское областное из-во). А также новые произведения, опубликованные в журналах.
Олегу Куваеву 33 года. Он уже десять лет руководит геологическими поисками на Чукотке, Колыме, о. Врангеля. Богатый личный опыт, великолепное знание жизни и работы строителей Севера, суровой природы тайги и тундры дают писателю неисчерпаемый материал для произведений.
У Олега Куваева строгий, ясный, современный стиль. Его произведения – захватывающие и острые – не дешёвые приключенческие сюжеты. Куваев психологически глубоко и верно разрешает характеры своих молодых героев. В его произведениях нет не примитивной романтики, не пресловутого скепсиса, свойственного некоторым нашим молодым прозаикам с их наивным подражательством западной литературе.
У Олега Куваева – самостоятельный творческий почерк. У него отличное видение жизни, знание человеческих характеров, природы, в которой живут и действуют молодые герои.
Я глубоко убеждён, что Олег Куваев принадлежит к первому десятку наших лучших молодых писателей.
Эта уверенность даёт мне право рекомендовать его в члены Союза советских писателей» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 39, д. 3107, л. 49).
Знал ли тогда Куваев, какую роль Алдан-Семёнов сыграл в 37-м году в разгроме писательской организации в Кирове и почему о нём много лет с ненавистью вспоминала Ольга Берггольц (при том, что писателя много лет чтил прошедший через лагеря такой большой художник, как Юрий Домбровский)? Думаю, что нет. Для него Алдан-Семёнов, как я понимаю, много лет оставался романтичной натурой, автором книг о великих землепроходцах Черском и Семёнове-Тян-Шанском, бессребреником и жертвой довоенной власти.
Правда, в начале 70-х годов отношения Куваева с Алдан-Семёновым сошли практически на нет. Смотрите: его имя перестало упоминаться в письмах писателя. Прекратились и личные встречи. Почему, я пока не разобрался. Но что интересно?! Когда Алдан-Семёнова в первой половине 80-х годов стали донимать расспросами об авторе «Территории», он весьма охотно рассказывал о том, как в начале 60-х годов познакомился с Куваевым и как долго ему помогал. Один из таких рассказов я даже записал и опубликовал в еженедельнике «Книжное обозрение». Алдан-Семёнов утверждал, что Куваев дал ему свои первые рассказы в конце 1962 – начале 1963 года в Магадане, чтобы было что полистать на обратном пути в Москву. Мол, если не понравится, – предупредил Куваев, – можно будет выбросить из самолёта на высоте десять тысяч метров. Но Алдан-Семёнову понравилось, и он отнёс рукописи в редакцию журнала «Москва».
Добавлю: весной 1985 года в Москву из Хабаровска прилетел начинавший критик Игорь Литвиненко. Он написал книгу о Куваеве, но не знал, куда с ней сунуться. Я привёл его к Алдан-Семёнову, а тот тут же связался с издательством «Советский писатель», где как раз готовился к выходу большой сборник его стихов. Но издатели рекомендации Алдан-Семёнова в тот раз не вняли.
Третью рекомендацию Куваеву дал автор приключенческих повестей Евгений Рысс.
«О.М. Куваев, – отметил он, – совершенно зрелый писатель, по отношению к которому не хочется применять несколько снижающие требования, слова «молодой» или «начинающий», хотя я знаю только две книги О.Куваева, и значит формально, если не начинающим, то молодым его вполне можно назвать.
О.Куваев мастер, со своим большим жизненным материалом. Дело не в том, что будучи сам геологом, он неоднократно участвовал в экспедициях и великолепно знает условия работы геологов на дальнем Севере. Дело в том, что из путешествий своих он привёз глубокое знание людей, понимание того, что люди чувствуют и думают, то есть то, что является достоинством не мастера геологии, а мастера литературы.
Насколько я помню, нигде у него нет длинных и подробных описаний природы, и тем не менее, ощущение пейзажа тех пустынных северных краёв, которые он описывает, отличаются удивительной отчётливостью и ясностью. Прочтя его книги видишь по каким долинам и сопкам путешествуют его герои, вдоль каких морских берегов или рек они идут. Герои О.Куваева люди очень живые, очень разные, и почти в каждом из них сохранена сложность, а иногда и противоречивость характера, свойственная реальному человеку.
Вероятно, О.М. Куваева можно назвать писателем романтическим. Он пишет о дальних краях, о трудных и опасных путешествиях, о людях больших страстей, упорства и воли. Хочется отметить, однако, что романтизм его удивительно реалистичен, поступки людей психологически мотивированы, и как бы иногда герои не были удивительны, подлинность их не вызывает сомнений.
Должен ещё отметить, что язык в книгах О.Куваева выразителен, точен и сохраняет ту индивидуальную, неповторимую интонацию, которая свойственна именно Олегу Михайловичу и никому больше.
Совершенно убеждён, что приём в Союз О.Куваева не может встретить никаких возражений. Очень рад, что в числе рекомендующих его в Союз есть и моя фамилия» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 39, д. 3107, лл. 47–48).
Из текста этой рекомендации видно, что Рыссу нравилось, как писал Куваев. А нравилось ли Куваеву то, как работал Рысс? Вообще, когда, где, на какой почве познакомились и сошлись эти два писателя? Точных ответов на эти вопросы я пока не нашёл.
Скорее всего судьба свела их в редакции журнала «Вокруг света». Именно там летом 1966 года Рысс напечатал небольшой положительный отзыв на московскую книгу писателя «Чудаки живут на Востоке».
Из частично сохранившейся у сестры Куваева переписки брата с жившей в 1960-е годы в Магадане Ольгой Гуссаковской я ещё узнал о том, что писатель одно время пытался помочь Рыссу в житейских делах. 28 февраля 1968 года он написал Гуссаковской:
«Евгений Самойлович Рысс, старый московский интеллигент с членским билетом, подписанным ещё блаженной памяти А.М. <Алексей Максимович Горький>, друг Светлова и обаятельный какого-то XVIII века мужик, попросил меня (мы с ним немного и как-то легко так дружим) узнать о возможности уехать в Магадан его друга дома. Он знает из моих рассказов о тебе. Кстати, знакомство с ним доставит тебе искреннее удовольствие, ибо таких как Рысс людей немного осталось. Так вот на общем совете мы с ним решили, что я тебе напишу, а ты ответишь на конкретные вопросы прямо ему и по возможности быстро, тем более, что меня в Москве в первой половине марта, вероятно, не будет.
СУТЬ!
Человек должен уехать из Москвы на Север. Причина – развод, скорая женитьба, трём людям в Москве не жить.
Социальное положение: возраст около 50-ти, литсотрудник газеты «Лесная промышленность», жена так же (новая). Еврей. Литсотрудник настоящий, без булды, работа в данной газете ниже его возможностей. Выпивает. Не запоен. Хотел бы работать именно по газетной, точнее журналистской части, так же как и жена.
Что требуется от тебя:
1. Выяснить неофициально есть ли возможность найти в Магадане работу для человека с такими данными.
2. Стоит ли ему писать Каштанову [тогдашний секретарь Магаданского обкома КПСС по пропаганде. – В.О.](он не член партии) и прочим письмо с предложением услуг. Если стоит, то кому именно: имя, отчество, адрес.
Выяснив это по телефону и по собственным размышлениям и мудрости, напиши всё Евгению Самойловичу Рыссу. Я взял на себя смелость заверить его, что ты здравый и надёжный человек».
В своём письме Куваев объяснил, почему он так хлопотал за Рысса.
«…Евгений Самойлович, – писал Куваев, – просто один из тех людей, знакомство с которыми всегда оставляет чувство радости и симпатии к человечеству. Обаятельный, жизнерадостный и очень тактичный старик. Кстати, как всякий еврей, он весьма обязателен и в деловом отношении. Ты будешь рада знакомству с ним, хотя в литературном отношении он, может быть, и нуль. Очень уж экземпляр человеческой природы хорош. ВСЁ!»
Но смогла ли Гуссаковская как-то помочь Рыссу, это выяснить пока не удалось. Правда, из другой переписки Куваева – с Юрием Васильевым – я узнал, что одно время по настоянию Куваева Рыссу помогала Магаданская писательская организация – она заказывала ему внутренние рецензии на рукописи местных авторов.
«А Евгений Самойлович, – благодарил Васильева в одном из писем Куваев, – мужик добрый. И умный при этом. И бедный. Ему зарабатывать надо, так что почаще посылайте ему на рецензию».
Все понимали: представленные Куваевым три рекомендации – чистая формальность. Он, конечно же, давно был достоин принятия в Союз писателей. Его следовало утвердить сразу на секретариате Московской писательской организации. Но начальству это надо было?
Куваеву предложили пройти по полной программе через все унизительные комиссии и собрания. Он был в ужасе. Эта столичная литературная публика его просто злила.
«Влезать в московскую литературную жизнь, – признался Куваев 29 мая 1968 года Гуссаковской, – ввинчиваться в контакты, как это делала ты – мне нельзя, ибо отвратно мне это до одурения, да и публика эта интересует меня меньше, чем след от чьих-то калош у входа в многоэтажный дом».
Но и отступать было уже поздно. Куваев стал ждать, когда его дело дойдёт хотя бы до бюро творческого объединения детских и юношеских писателей Москвы, которое возглавлял Лев Кассиль. Но оно заявление Куваева рассмотрело лишь 18 января 1969 года.
Оглашу список всех явившихся на то заседание литературных судей: Лев Кассиль, Андрей Некрасов, Владимир Разумневич, Евгений Велтистов, Ирина Токмакова, Борис Могилевский, Александр Тверской, Герцель Новогрудский, Сергей Алексеев, Ирина Гуро, Роман Сеф, Евгений Мар и Леонид Платов (Ломакин). Всего 13 человек.
Как видим, на одном мероприятии оказались и признанные классики (Кассиль), и популярные авторы (скажем, Андрей Некрасов, ещё до войны сочинил историю про капитана Врунгеля), и чистые функционеры (как вечный член парткомов Владимир Разумневич или главный редактор скучнейшего журнала «Детская литература» Сергей Алексеев).
Краткое заключение по делу Куваева представил Платов.
«Книги О.Куваева, – сообщил он, – написаны отличным языком, он активно работает в секции приключенцев. Мы знаем его около 5 лет. Он хорошо овладел писательским мастерством. Он пишет об отважных людях-патриотах. Он исходил всю Чукотку, Колыму, это своеобразный писатель и заслуживает звание члена СП. Он представляет ту приключенческую литературу, за которую мы боремся. Это по-настоящему патриотические повести. Это писатель-романтик» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 39, д. 3107, л. 45).
Казалось бы, что тут осталось неясным? Но тут же последовал вопрос Сефа: «А он [Куваев. – В.О.] юношеский писатель?»
Да какая разница – детским Куваев был писателем, юношеским или взрослым? Об этих ли формальных вещах стоило говорить? Разве тут важным было не другое – степень талантливости автора?
Короткий обмен репликами на заседании показал, что в бюро творческого объединения никто, за исключением Платова, Куваева толком и не читал. Почти все в этом бюро были заняты в основном собой.
Что же постановило 18 января 1969 года это бюро?
«Рекомендовать Куваева О.М. в члены Союза писателей, (голосовали: за – 9, против – 3, возд. – l)» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 39, д. 3107, л. 45).
Кто именно проголосовал против Куваева и воздержался, установить не удалось.
К слову, один из литчиновников – Николай Атаров, когда узнал об этом заседании бюро, пришёл в ужас. Он потом долго возмущался безответственным отношением объединения детских и юношеских писателей к талантливому автору.
Но что бюро юношеских писателей?! Дальше волынить стала приёмная комиссия Московской писательской организации. Она рассмотрела дело Куваева лишь через полтора года – 28 апреля 1970 года.
По заданию этой комиссии с прозой Куваева ознакомились Алексей Дорохов и Георгий Капралов. Но кто эти люди? Наверное, сами по себе они были неплохи. Но какими они являлись профессионалами в литературе? Что написал, к примеру, Дорохов? Вроде бы кучу рассказов о природе и множество заметок о книгах. Но второго Пришвина из него не получилось. И первым Дороховым он в литературе не стал. А Капралов – тот вообще всерьёз литературой нигде не занимался. Он много лет специализировался на кино. А в бюро творческого объединения его держали за связи и должности (как же! человек работал в главной газете страны – в «Правде», был заместителем редактора по отделу литературы и искусства, от него зависело появление в центральной прессе положительных рецензий на книги литературных генералов).
Что же касается Куваева, надо отдать должное и Дорохову, и Капралову. Они оба представили в приёмную комиссию восторженные отзывы, правда, без конкретики и изобилующие общими фразами.
«Я, – заявил Дорохов, – прочёл, все повести и рассказы Олега Куваева, помещённые в четырёх сборниках – «Зажгите костры в океане», «Чудаки живут на востоке» и «Весенняя охота на гусей» (под этим названием вышли два различных сборника – один в Новосибирске и один в Москве, в «Молодой Гвардии»). Небольших повестей – пять, рассказов немногим более десятка. В общем, не так много за шесть лет, хотя и не мало, если учесть, что автор не только пишет, а и занят своей основной профессией геолога-разведчика.
Всё, что я читал, я читал с интересом, увлечением. Я узнал столько разного о наших дальних краях нашей страны, словно побывал там сам в увлекательнейшем и интереснейшем путешествии. И я познакомился совсем близко с многими хорошими и плохими людьми. Правда, хороших оказалось неизмеримо больше.
И мало сказать, что я ни разу не отложил книжку, зевнув, как нередко бывает при чтении по долгу рецензентами, ни разу не поморщился с досадой, натолкнувшись на какую-либо не то что бы пошлость, а литературщину, красивость, кривлянье, фокусничанье. И повести и рассказы написаны просто, вроде бы и бесхитростно, но так, что ты видишь и чувствуешь всё то, что видел и чувствовал их автор.
А ведь площадка, на которой вырастают произведения Олега Куваева, не только неоднократно использована, но и таит немало опасностей. Рассказывая о бородатых геологах и молчаливых чукчах, таёжных заимках и полярных лётчиках, о мужской дружбе и влюблённости в одиночество, так легко соскользнуть и в «джеклондонщину» и в «молодую прозу» в кавычках, перебрать с романтикой или согрешить сентиментальностью.
Но Олег Куваев с большим тактом обходит все эти рифы. Может быть, потому, что не пытается стилизовать или поражать, а просто и честно рассказывает о том, о чём ему хочется рассказать, что не раз передумано и перечувствовано.
И ещё приятно, что автор не навязывает читателю своей точки зрения на происходящее. Большинство рассказов заканчивается так, что вывод из происходившего или продолжение о дальнейшем должен сделать сам читатель.
На мгновенье у меня шевельнулась мысль: «ну, хорошо. Здесь прошла твоя молодость, этим ты пропитан весь, и потому можешь так об этом говорить. А если не о Чукотке или мысе Дежнёва?»
И тут же я прочёл небольшую повесть «Азовский вариант», действие которой проходит в небольшом курортном городке на берегу Азовского моря. Прочёл и понял, что Олег Куваев может взять вас за руку и привести не на оттаявшие кочки тундры, а на белые улочки южного городка, и вам будет также интересно и ново и понятно, и весело и грустно.
Не следует принимать некоторую восторженность отзыва, как свидетельство, что произведения молодого автора так уж предельно совершенны и лишены недостатков, главным образом преходящих недостатков мастерства, но они бесспорно говорят о литературной одарённости автора и полной моей уверенности в необходимости принять Олега Михайловича Куваева в члены союза писателей» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 39, д. 3107, лл. 50–51).
Высокую оценку творчества Куваева дал и Капралов.
«Этот молодой сибирский писатель, – написал он в своём отзыве, – входит в литературу со своим кругом тем, своими героями, своим взглядом на мир.
Геолог по профессии, Олег Куваев, прежде чем взялся за перо, прошёл с теми, кто населяет его книги, многие сотни километров в экспедициях по Тянь-Шаню, Амуру, съел с ними, как говорится, не один пуд соли в суровых условиях Заполярья. Он руководил экспедициями на острове Врангеля, ледовыми высокоширотными работами в бассейне Ледовитого океана, на собачьих упряжках, пешком, на байдарах, резиновых лодках исколесил вдоль и поперёк Чукотский полуостров.
Молодой учёный, Куваев и сейчас не порывает со своей профессией, научной деятельностью, призванием геолога-первопроходца. Они продолжают питать его литературное творчество.
Герои книг Куваева – разведчики недр, научные работники, врачи, географы, студенты, коренные жители Севера и Камчатки. И то, что писатель знает о них не понаслышке, не из чужих, ранее прочитанных книг, а как людей, с которыми «вместе приходилось работать, радоваться, рисковать и просто жить», чувствуется в каждой строке его произведений. В его рассказах и повестях нет ложной романтики, экзотической красивости Севера, тайги и нехоженных дорог, но есть истинная романтика трудной и нужной работы, величайшей волевой собранности, мужества и упорства.
В своих произведениях Куваев как бы полемизирует со штампованными описаниями жизни на Севере, с набившими оскомину литературными реминисценциями. В повести «Чудаки живут на востоке» он не случайно высмеивает молодого начинающего литератора Веню Ступникова, который мучается из-за того, что «никак не находился северный колорит. Не было мудрого старика, который закурил бы трубку и, глядя на огонь, сказал: «Ох-хо, тяжело вспоминать то время…» Не было погонщика собак с суровым обветренным лицом. Никто не рассказывал: «Ехали мы, однако, через пургу к той дальней избушке».
Со страниц книг Куваева встаёт современный советский Север и Дальний Восток, причудливое соединение самых последних достижений техники и цивилизации и древнего, веками сложившегося быта таёжных промысловиков и охотников. Куваев много знает, но предпочитает рассказывать о своих героях кратко, сжато, однако отнюдь не в стиле «модной» телеграфной прозы, а образно, с любовью и юмором.
Хорошее знание быта, нравов, неповторимого своеобразия Севера и Камчатки сочетается у Куваева со стремлением увидеть своих героев, так сказать, с более широкого горизонта, горизонта высоких человеческих ценностей. Однако, когда эта философичность становится нарочитой, она портит хорошую вещь. Так, например, на наш взгляд, заранее объявленное автором стремление показать человека, который помог ему «лучше понять то, что называется смыслом человеческого бытия», снижает впечатление от интересного рассказа «Через триста лет после радуги».
Писатель ищет и умеет находить необыкновенное в обыкновенном, красоту человека в, казалось бы, с первого взгляда невзрачном персонаже. О своём пристрастии к характерам людей беспокойных, ищущих, несущих в себе искру творчества, Куваев пишет в автобиографической заметке: «Меня всегда интересовали так называемые чудаки. Чудаки в жизни необходимы – это общеизвестно. Это люди, которые руководствуются нестандартными соображениями и, во всяком случае, не житейской целесообразностью поступков. В довольно неприглядной картине непостоянства кадров на Севере подавляющее число убывших составляют люди мелкой рациональности. А чудак поселяется прочно, он надёжен в этом смысле».
О жизни таких вот «чудаков» и написаны произведения Куваева. В своих рассказах он нередко предпочитает не давать ожидаемых читателем привычно литературных завершений судеб и конфликтов. Большей частью он оставляет их в той точке, откуда читатель уже сам сможет проследить дальнейшие пути и развязки.
Читая сборники рассказов и повестей Куваева, видишь, как крепнет, становится более зрелым его дарование.
Так в уже упоминавшейся повести «Чудаки живут на Востоке» он знакомит нас с рядом остро очерченных характеров студентом-недоучкой и неудачливым литератором Веней Ступниковым, мечтающим написать «сногсшибательную северную повесть», хозяйственником Семёном Семёновичем Кропотниковым, живущим «с концентратом идей под черепной крышкой», портным Згуриди, поставляющим для всего посёлка «самостоятельного облика пальто с цигейковыми воротниками», бродягами-шабашниками Топорковым, Бедалагиным и Янкиным, которые «все трое занимались тем, что а) добывали средства к существованию; б) средства к существованию… добывали нерегламентированными путями» и рядом других, увиденных точно и зорко.
Во всех этих людях писатель умеет найти тот человеческий стержень, который привлекает к ним наш интерес. И даже в самых, казалось бы, отпетых он обнаруживает отнюдь не сентиментальную, а истинно человеческую потребность ощущать себя нужными полезными, общественно-необходимыми.
Книги О.Куваева написаны свежо, увлекательно, живым, эмоциональным языком. Чувствуется, что у автора накопился большой жизненный материал, творческая переплавка которого обещает в будущем новые радостные встречи с этим растущим талантливым писателем» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 39, д. 3107, лл. 52–55).
Итог заседания приёмной комиссии был таков: 23 человека проголосовали за Куваева, один воздержался.
Однако этого оказалось недостаточно. Окончательное решение должен был принять секретариат правления Московской писательской организации. А там очередь до Куваева дошла лишь 2 декабря 1970 года.
Сохранилась стенограмма.
«Н.С. АТАРОВ
КУВАЕВ Олег Михайлович 1934 года рождения, русский, беспартийный, образование высшее.
Автор книг для юношества: «Зажгите костры в океане», «Чудаки живут на Востоке», «Весенняя охота на гусей».
Рекомендовали: творческое объединение детских и юношеских писателей и члены СП – А.Алдан-Семёнов, Е.Рысс, Е.Леваковская.
Читали члены Приёмной комиссии – А.Дорохов, Г.Капралов. Они дали положительную оценку.
На заседании приёмной комиссии 28 апреля 1970 г. принят в члены Союза писателей. (За – 23 человека, воздержался – 1).
Я должен добавить следующее: он – геолог, не отрывающийся от своей профессии на протяжении многих лет. Участник многих заполярных экспедиций. Прошёл десятки тысяч километров по Тянь-Шаньскому, Амурскому и другим арктическим бассейнам страны и пишет в основном о людях Заполярья, о геологах. Его разыскал наш Платов в Магадане. Он издавался в Магаданском, Западно-Сибирском издательствах, в «Молодой гвардии», пишет в журнале «Вокруг света».
Рекомендатели охарактеризовали его в высшей степени положительно. Он пишет увлекательно, видит красоту человека, и у него есть юмор. Он как бы приключенен.
У него есть повесть «Азовский вариант». Это о южном курортном городке. Там много весёлого и грустного.
Ему – 36 лет.
А.Е. РЕКЕМЧУК
Есть предложение не перечислять данные, которые есть в материале.
С.С. НАРОВЧАТОВ
Какие будут соображения?
А.Н. РЫБАКОВ
Комиссия предлагает принять.
С.С. НАРОВЧАТОВ
Предлагаю голосовать.
Результаты голосования:
За приём Куваева Олега Михайловича в члены Союза писателей СССР– 13 человек
против – 2 человека» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 39, д. 3107, лл. 33, 34).
А теперь представьте, на что ушло почти три года. В основном на формальности. И кому это надо было? Я уже не говорю о том, кто все эти годы брал на себя функции литературных судей. Подавляющее ведь большинство членов всех этих бюро, комиссий и секретариатов, кто решал судьбу Куваева, были явными графоманами. Вот так у нас тогда решались писательские дела.
Впрочем, сам Куваев, когда наконец получил билет члена Союза писателей, был очень доволен.
«Ещё, – похвастался он в мае 1971 года своему приятелю по Певеку Владимиру Курбатову, – очленился… в писательском смысле. Член, значит, я Союза писателей СССР. Зовут меня Куваев Олег Михайлович».
В другом письме – уже магаданскому психиатру Мирону Этлису – он в ноябре 1971 года доложил:
«О делах. Принят я в члены Союза. Билет мне выдали союзный, а не республиканский, как этой магаданской шпане. Работаю. Слушаю музыку. Способствует и успокаивает. Цели пока не поблекли. Ещё одна сторона в жизни появилась… Поумнел маленько. Ну а парень я азартный: умнеть так умнеть. Ребёнка бы с водой не выплеснуть».
Но очень скоро Куваев ещё раз убедился: билет члена Союза писателей – всего лишь формальность. Эти билеты получали сотни людей. А умели ли они писать? И кто их читал?
Замечательный автор! И замечательная статья!
Вячеслав Вячеславович, отличный материал. Как золото искать. Видимо, приключения книжные и личная судьба неотъемлемы друг от друга. Это словно сквозь пургу пробираться, сквозь снега, сквозь ветра. А Вам желаю здоровья! И скорейшего, и возможного избавления от неприятностей. Ну, мы же всё равно с вами!
Тоска.
Уважаемый Вячеслав! С интересом прочла Вашу статью и очень удивилась такому близкому знакомству с деталями жизни моей бабушки, Евгении Владимировны Леваковской. У меня возникло много вопросов на эту тему. Если у Вас найдётся время и желание – пожалуйста, дайте знать о себе. Я сегодня написала статьи о бабушке в Википедию и хотела бы обсудить её с вами.