В Магадан мыслящие люди бежали от давления системы
Так утверждает один из приятелей Олега Куваева – писатель Анатолий Лебедев
Рубрика в газете: Чудаки живут на востоке, № 2021 / 20, 27.05.2021, автор: Вячеслав ОГРЫЗКО
Про Анатолия Лебедева я впервые узнал несколько лет назад из публикаций популярного владивостокского журналиста и прозаика Василия Авченко. Как утверждал Авченко, Лебедев в конце 60-х годов входил в круг магаданской литературной братии и какое-то время общался с Олегом Куваевым. Но часть моего детства – а это были 70-е годы – прошла среди магаданских издателей и писателей и имя Лебедева при мне вроде ни разу не упоминалось. Или я, может, что-то упустил?
В марте 2021 года я дозвонился в Санкт-Петербург до бывшего директора Магаданской областной библиотеки Нины Кошелевой и в лоб задал вопрос, а она-то слышала про Лебедева? Оказалось, что не только слышала, но и неплохо его знала. По её словам, Лебедев был геологом, работал в Северо-Восточном комплексном НИИ у академика Шило, писал прозу, но очень резко критиковал партийные власти и поэтому, чтобы не загреметь по этапу, вынужден был в начале 70-х годов покинуть Магадан и перебраться во Владивосток. А почему другие магаданские писатели много лет ничего не говорили о Лебедеве, Кошелевой осталось неясно.
Так, может, стоило обо всём расспросить самого Лебедева? В середине мая 2021 года я набрал номер его владивостокского телефона. Выяснилось, что он следит за моими публикациями в «ЛР» о Куваеве, Колыме и Чукотке, но, по его мнению, кое-что я передал неточно. Как оказалось, Лебедев не был геологом, и в СВКНИИ он никогда не работал. А кем же он был и как попал в Магадан?
– В Магадан я прилетел в 69-м году, – уточняет Лебедев. – У меня появились проблемы в первой семье. Я собирался разводиться. Во Владивостоке на тот момент мне было тошно. Хотелось куда-нибудь уехать подальше от дома. Выбор пал на Магадан. Там жил мой новый друг – геолог Эдуард Гунченко, с которым мы вместе проходили военные сборы спецназовцев в Приморье. Вот он-то, правильно, работал у академика Шило в СВКНИИ. Эдуард даже на первое время согласился приютить меня у себя. У него была однушка в пятиэтажке на Портовой, ближе к перевалу. Кроме него, в однушке жили ещё его жена Валя и дочь. Но я стеснять их не стал, а оборудовал в том же доме под себя подвал. А работать устроился оформителем в какой-то клуб. Рисовал афиши.
– Разве вы по профессии были художником?
– Нет, по диплому я был инженером-корабелом и по окончании института работал в аварийно-спасательной службе Дальневосточного морского пароходства. Но в спасателях я надолго не задержался. До отъезда в Магадан я несколько месяцев вёл радиопередачи во Владивостоке. А в Магадане на радио свободных вакансий не оказалось.
– А что ещё вы умели?
– Да много что. Благодаря отцу я ещё в юности полюбил музыку. Отец в своё время пристроил меня в оркестр народных инструментов, где я научился играть на домре. Потом отец нанял мне учителя по скрипке. А затем я освоил гитару. Я, к слову, в Магадан прилетел со своей скрипкой, но позже я подарил её отцу Эдуарда – Виктору Гунченко.
– В подвале на Портовой вы долго жили?
– Пока из Певека не прилетела моя будущая жена. подвал ещё годился для мужика. Но вести туда любимую женщину – это было бы слишком. О моих проблемах узнал товарищ Эдика – Мирон Этлис (он тогда, как и Эдик, тоже работал в СВКНИИ, но не геологом, а психиатром) и предложил на время поселиться к нему, благо у него была не однушка, а двушка, и я мог во вторую комнату привести свою возлюбленную. Правда, позже мы с ней съехали в небольшой частный дом в Нагаево (этот район в Магадане ещё звали местным Шанхаем, он весь кишел бандитами). Ну а потом я поменял и работу. Отец у меня был большим начальником в Дальневосточном пароходстве, у него имелось немало приятелей в главном учреждении Магадана – в объединении «Северовостокзолото» и благодаря папиным звонкам меня взяли диспетчером в Дальстройпроект.
– И чем вы занимались на новом месте? Перекладывали бумажки?
– Почти угадали. Институт осуществлял в том числе контроль за исполнением проектов на приисках, и я должен был следить за тем, чтобы наши инженеры ничего не забывали фиксировать в отчётах.
– А сами выезжали на прииски?
– Только один раз, но не по делам института, а по собственной инициативе. Я от Эдика Гунченко узнал, что раньше в трёхстах с лишним километрах от Магадана существовал урановый рудник Бутугычаг, на котором погибли тысячи заключённых. Мне захотелось всё увидеть своими глазами. Я отправился на автовокзал, взял билет, кажется, до Усть-Омчуга, доехал до пятьдесят шестого километра Тенькинской трассы и потом ещё десять километров прошлёпал по сохранившимся тропам до гор. А дальше упёрся в несколько полуразрушенных бараков. Холод был страшный. Но в одной из брошенных хибар оказалась печка. Я доломал один из бараков (очень нужны были поленья) и растопил печку. И вот возле этой печки я провёл трое суток. Впечатления были жуткие. В Магадан я вернулся с готовой поэмой. Но о возможности её публикации не было и речи.
– А правда, что вы в Магадане выступали с критикой советского режима и поэтому попали на заметку органам?
– На заметку органам я попал раньше – во Владивостоке. Ещё в институте я написал некий трактат о необходимости проведения в стране политических реформ. Это сочинение я показал одному своему другу, а он по секрету сболтнул о нём своему приятелю, который тогда как раз поступал в Минскую школу КГБ. Ну и сразу всё завертелось. Я думал, что на Севере от меня наконец отвяжутся. Но меня контора и в Магадане достала.
– И как же выкрутились?
– Помог Этлис. Когда меня пригласили в магаданское управление КГБ, я попросил у него совета.
– А почему у Этлиса, а, скажем, не у Гунченко?
– В отличие от всех нас Этлис имел лагерный опыт. В своё время он сидел вместе с Солженицыным в Экибастузе и неплохо знал методы работы органов. Этлис дал мне подробные инструкции, как держаться с чекистами, что можно говорить, а о чём лучше промолчать. Напомню: шёл 69-й год. В Москве прошли первые суды над диссидентами, а в Магадан вновь по этапу повезли политзэков уже новой генерации. И Этлис не хотел, чтоб меня тоже арестовали.
– Пригодились вам советы Этлиса?
– Очень даже. В управлении КГБ со мной беседовал полковник Тарасов. Я и сейчас его помню. Седовласый мужик. Очень интеллигентный. Угощал заморскими сигаретами. Но, кажется, он понял, что я хотел своей стране только добра и злого умысла у меня не было.
– Бывший директор Магаданской библиотеки Кошелева рассказывала, что целые трактаты о необходимости реформирования политики писал и Гунченко. В частности, Гунченко считал, что следовало изменить отношение к коренным народам Севера. Это так?
– Я помню, что Эдик что-то писал о геологии и ещё какие-то материалы краеведческого плана. Но чтобы он сочинял политические трактаты, я этого не знаю.
– Но Кошелева говорила, будто Гунченко именно за политику хотели уволить с работы. А тогдашний корреспондент АПН по Магадану Фёдор Редлих в своих мемуарах писал, что начальник Магаданского КГБ даже хотел Гунченко арестовать. По словам Кошелевой, уцелел Гунченко только потому, что вовремя успел исчезнуть из Магадана, вернувшись на свою родину – в село Марково. И его не тронули лишь потому, что он представлял один из малочисленных народов Севера – чуванцев, которых осталось всего два или три десятка человек.
– Это очень похоже на правду. Настроен Эдик всегда был критически. Я сам много слышал от него резких суждений. Но выплёскивал ли он свои эмоции на бумагу, не знаю…
– А с диссидентами вы имели в Магадане дело?
– Смотря кого считать диссидентами. Вот был Паша Радзиевский. Кем его считать?
– Извините, но мне это имя ни о чём не говорит. Кто он?
– А я и сам толком не знаю. Помню, что он принадлежал к московской богеме. А в Магадан сбежал от давления системы. Кстати, таких беглецов я встречал в Магадане и на Чукотке немало. А познакомила меня с ним моя будущая вторая жена. она прилетела ко мне из Певека и устроилась на центральный телефонный переговорный пункт, который работал круглосуточно. А там зимой по ночам часто грелись и бичи, и разные приезжие, и прочий народ. Иные были очень разговорчивыми. В одну из ночных смен моя возлюбленная понаслушалась рассказов двух заезжих ребят и утром привела их домой к Этлису. Один оказался Радзиевским. Другого звали Валерий Голосов. И они оба тоже на какое-то время остались жить у Этлиса. Паша часами вспоминал одну магическую квартиру в Москве рядом с Пушкинской площадью, где собирался кружок мистиков Юрия Мамлеева. Мне это было интересно.
– А в Магадане что Радзиевский делал?
– А я этого не понял. Кажется, он никуда на работу так и не устроился. Позже мы пересеклись с ним уже во Владивостоке. Паша сказал, что во всём разочаровался и подал документы на эмиграцию. Он вскоре улетел в Париж и наши связи порвались. Впоследствии я несколько раз был во Франции и пытался его отыскать, но безрезультатно.
– А с Куваевым когда и где вы познакомились?
– Это было ещё до Магадана. Я два сезона – в 67-м и 68-м годах – провёл на Чукотке, в Певеке. Там был штаб морских операций в Восточной Арктике, а я в этом штабе отвечал за аварийно-спасательные работы.
– А какое отношение к этому штабу имел Куваев?
– Куваев? Никакое. Он уже несколько лет жил в Подмосковье. Но его продолжало тянуть на Чукотку. А в Певеке тогда работал один из друзей Куваева – Юрий Васильев. Он, кажется, был собкором Магаданского радио, а его супруга была замредактора в районной газете «Полярная звезда». А я уже тогда пописывал стихи и рассказики. Но кому я мог их в Певеке показать? Конечно, в первую очередь Васильеву. Мы в Певеке считали Васильева живым классиком. Всё-таки он уже выпустил два романа: «Твой шаг на Земле» и «Карьера Русанова». Именно у него летом 1967 года я впервые и увидел Куваева, который прилетел на Чукотку искать гигантского медведя.
– Удалось ли вам тогда пообщаться с Куваевым?
– Общения было мало. Помню только, что Васильев и Куваев много пили. Но им-то что было?! Они ни за что не отвечали и могли пуститься во все тяжкие. А меня в любую минуту могли дёрнуть. Я же за спасателей отвечал. В зону ответственности нашего штаба входил огромнейший район: от Тикси до Провидения. Везде где-то могло что-то лопнуть. Поэтому я мог позволить себе с нашими классиками тяпнуть две, ну три рюмки, но не больше.
– Летом 68-го года всё повторилось?
– Деталей уже не помню. Помню, что сначала ко мне пожаловал друг Куваева – Николай Балаев. Он сказал, что в середине лета ждёт Куваева и надо бы к этому времени подготовить лодку для похода вдоль побережья. Но потом в Певек нагрянули киношники снимать по сценариям Куваева сюжеты для «Альманаха кинопутешествий». Я ещё помогал им таскать штативы. Прилетел ли вместе с киношниками Куваев, убей бог – не помню. То, что пьянок было много – помню. Но кто с кем пил – запамятовал.
Я попытался восстановить картины тех лет по опубликованным письмам Куваева. И что нашёл? 8 декабря 1968 года Куваев написал в Певек Юрию Васильеву:
«Тут с неделю или две назад было чукотское столпотворение [имелся в виду наплыв гостей к Куваеву в подмосковное Болшево. – В.О.]. Октябрь <Леонов> ко мне заезжал (переселяется в Воронеж), Курбатов (переселяется в Магадан), Толька Лебедев (переселяется в приёмные московских редакций). Ну и Балаев тут. Всё родная душа. В шерсти».
Я попросил пояснить Лебедева, куда конкретно он тогда переселялся? Или какие именно редакции он обходил в Москве?
– Это сильное преувеличение, что я переселился в столичные редакции, – утверждает Лебедев. – Кажется, один раз Куваев привёл меня в издательство «Молодая гвардия», представил какому-то редактору. А что у меня было? По-моему, только рассказ «Как уезжал Макаров». Я просто описал реальный случай из жизни нашего общего с Куваевым приятеля – Николая Балаева. Ему надо было выехать с Чукотки, пришло время сына определять в школу, а денег не было. Он надеялся подзаработать на рыбе и всё лето просидел на озере. А когда с уловом добрался до посёлка, чтоб лететь дальше – в Москву, то почти всё раздал в аэропорту знакомым (тот хвост попросил, другой, третий) и вновь остался на мели.
– Почему же Лебедева в Магадане не печатали?
– Наверное, не успели. Я ведь уже в 71-м году вернулся во Владивосток.
– И поэтому магаданские издатели и литчиновники сразу вас забыли? Чтобы не было лишних конкурентов?
– Важно другое: я-то никогда никого не забывал. Думаю, что и меня в Магадане ещё долго помнили.
– А Куваев?
– Я недолго с ним переписывался, а однажды даже был у него в подмосковном Болшеве.
– В творческом плане Куваев как-то на вас повлиял?
– Конечно. Его «Территория» заставила меня засесть за роман «Паковый лёд». Олег показал Чукотку со стороны геологов и золотарей, а я решил показать со стороны моряков.
– Вы дали своё объяснение, почему ваше имя много лет не звучало в магаданских литературных кругах. А во Владивостоке почему вас долго не упоминали? Во всяком случае, я ни разу не слышал ваше имя от местных литературных генералов, коими в 80-е годы были Сергей Крившенко и Лев Князев. Может, ваши бывшие опекуны из органов боялись вашей литературной славы?
– Этот вопрос лучше было бы адресовать Крившенко и Князеву, но их уже нет в живых. Что же касается органов, я эту тему закрыл ещё в Магадане. По возвращении во Владивосток уже никто из органов меня не допекал, и я жил спокойно. Вроде нормально складывались у меня отношения и с Приморской писательской организацией. Я там часто тусовался. Я много общался с Юрием Кашуком, с Завальнюком, со Стасом Балабиным… Наверное, всё это и помогло выходу в начале 80-х годов во Владивостоке моей первой книги про морских учёных. А в 88-м году мой роман «Паковый лёд» издала Москва.
– А как так получилось, что второй ваш роман «Дом без окраин» сначала вышел в Америке?
– А куда мне было деваться? В начале 90-х годов у нас писатели оказались никому не нужны. На Америку же я вышел так. Во Владивостоке готовился первый чартерный рейс до Аляски. Меня включили в него как депутата. В Анкоридже всех нас расселили по частным домам. Я попал к одной состоятельной семье. Мы сдружились. А через несколько лет я оказался уже в Нью-Йорке. Там меня свели с эмигрантом из Риги Габриэлем Валком. У него было своё издательство. Я показал ему рукопись своего второго романа. Валк проявил к ней интерес, но попросил на печать деньги. Я связался со знакомой семьёй из Анкориджа, они прислали деньги, и книга вышла.
Однако в России роман Лебедева «Дом без окраин» до сих пор не прочитали и не оценили. Может, ещё не пришло время.
Под конец беседы я поинтересовался, как Лебедев воспринял книгу об Олеге Куваеве, которую написали Василий Авченко и Алексей Коровашко.
– Очень хорошо. Ей вообще место в серии «ЖЗЛ». Я столько много нового о Куваеве узнал! Молодцы, ребята. Вася Авченко накопал много неизвестных фактов. Алексей по-своему прочитал тексты Куваева. Жду продолжения.
У меня же после всех разговоров с Лебедевым по телефону остался один вопрос. Во времена его юности многие интеллектуалы, сталкиваясь с бесправием, летели в Магадан. А куда теперь бежать в поисках справедливости?
Живём,- потому что мыслим,- упрощённо,плоско,мягко говоря, неглубоко.
По идее надо бы устремляться вглубь,а не вширь/в “Территорию”, которую и запечатлел писатель Куваев…/.
Но мыслить глубоко,- это труд и еще какой,а легче лениться,- осудить,ошельмовать,- как,к примеру Михаила Зощенко,который прибегнул к самоанализу в повести”Перед восходом Солнца”;мыслил-то он верно,но партии в тот момент-и не только-надо,чтобы все шагали в ногу…
Знаю я одного такого “неглубоко мыслящего”…Набрал он в библиотеке стопку книг по естественно-научной тематике.-Для чего? спрашиваю.-Конкурс обьявили научно-популярных статей.-Так,- и отхожу.Я же знаю,что вдруг,за один час ничего путнего не напишешь.Нужен месяц или два,-самое меньшее.И что же?! “Ученый” разочарованно машет рукой,- а-а-а и сдаёт книги.Вот так многие из нас,- а-а-а,право,как дети,а надо вникать,мысль-это труд,напряжение…