В ВАС ЧТО-ТО ЕСТЬ ОТ ШАЛЯПИНА
№ 2022 / 11, 25.03.2022, автор: Вячеслав ОГРЫЗКО
Однажды Виктор Боков решил вместить свою судьбу в несколько строчек. И вот что у него получилось:
Жизнь угощала меня шоколадом
и шомполами,
Мёдом и горечью,
Порядочными людьми и сволочью,
Истиной и заблуждением.
Это меня тюремный Кощей
Держал на порции хлеба и щей.
Выстоял,
Выдержал,
Переварил,
Через такие горы перевалил,
Каких не знала ещё география.
Вот моя биография!
Виктор Фёдорович Боков родился 6 (по новому стилю 19) сентября 1914 года в деревне Язвицы Александровского уезда Владимирской губернии, которая впоследствии вошла в состав подмосковного Сергиево-Посадского района.
«Родился в 1914 году в семье крестьянина-середняка, – рассказывал он в своей автобиографии в 1935 году. – Отец работал всё время на заводе, имея связь с сельским хозяйством. Окончил заводскую школу первой ступени в 1926 году. Поступил учиться в Загорскую школу-семилетку, где проучился 3 года и окончил её. В 1930 году отец бросает сельское хозяйство, семья живёт на заводе № 11. Отец работает на производстве, брат педагогом II ступени. В 1931 году я поступаю работать на Загорский завод № 11, где получаю специальность токаря. Участвую в создании многотиражки, пишу и печатаю там стихи, фельетоны, очерки. При организации литкружка на заводе меня выбирают старостой кружка. В 1932 году был выдвинут на работу в редакцию многотиражки. Работаю там шесть месяцев, много тружусь над оживлением газеты. В 1933 году, ввиду не утверждения сметы на литературного работника, с работы ухожу. Поступаю работать в механический отдел завода токарем. Работал на станке ровно год до сентября 1934 года. Поступаю на рабочие курсы по подготовке в вуз, кончаю курсы в августе 1934 года. Поступаю в ВРЛУ [Вечерний рабочий литературный университет. – В.О.] и с завода ухожу. С октября 1934 года и до настоящего времени работаю в издательстве «Крестьянская газета» в редакции «Колхозные ребята» инструктором по письму и массовым работникам».
В некоторых писательских справочниках утверждалось, будто Боков после семилетки поступил в Загорский педагогический техникум, где его случайно заметил Михаил Пришвин. Но документальных подтверждений этому пока не нашёл. Есть только интервью самого Бокова. Весной 2004 года поэт рассказывал Сергею Луконину:
«Пришвин… Я встретился с ним [с Пришвиным. – В.О.] в Сергиево-Посаде. Вернее так: человек тридцать подростков собралось в техникуме, и стали они читать свои стихи. Пришёл Пришвин, в хромовых сапогах. Пришёл Алексей Кожевников (автор детских книг о Севере), пришёл писатель Фёдор Каманин. Он смоленский, хорошо был знаком с Твардовским, потому что были земляки. Начали выступать юные поэты. Выступил я. Пришвин меня поманил пальчиком к себе: «Вы мне очень понравились. Вы не придёте ко мне? Я хочу поговорить». – «Могу». – «Я буду ждать». Через три дня я собрался. Комсомольская, 85, у него был там свой дом. Я открыл дверь и сробел. Пришвин подозвал меня к столу, сказал: «Стихи вы читали плохие». – «Я это знаю, – ответил я. – Я подражал Фету, это не моя стезя и не мой поэт. Мои поэты не сытые, они простые люди». – «А что мне в вас понравилось? Вы вышли на сцену как заправский артист… В вас что-то есть от Шаляпина – по артистичности, по какой-то естественности, по радости, которая в вас струится. Вот это и есть талант». Так началась наша дружба, которая длилась много лет. Я писал прозу. Приезжают его сыновья – Пётр и Лев. Они прочитали рассказ Михаилу Михайловичу. Он спрашивает: «Чьё это?» – «Вити Бокова». Сюжет рассказика был такой. У нас в огороде была яма с водой, и в ней было очень много ряски. И это нам мешало. Когда вода была под ряской, она не портилась. Я решил очистить от неё пруд. Выгреб всю ряску на берег, освободил от зарослей. Вода была чистой. И буквально через пять дней она запахла. Оказывается, когда вода покрыта ряской, она не портится. Пришвин сразу оценил: «Язык у вас хороший» («Литгазета». 2004. № 16).
А что утверждают документы? Обратимся к хранящемуся в РГАЛИ фонду Литинститута. Там есть дело Виктора Бокова, а в нём записка Михаила Пришвина. Известный писатель сообщал в рабочий литературный университет:
«Заявляю, что Виктор Боков работал несколько лет как организатор литкружка на заводе № 11 близ Загорья. Я уверен, что т. Боков обладает большими способностями к литературной работе и поступление его в Литуниверситет является чрезвычайно желательным. Михаил Пришвин. 22/VIII. 34».
В 2015 году архивисты З.Водопьянова и Т.Домрачева обнаружили в ГАРФе другое дело Бокова. В нём оказался текст записанной со слов поэта краткой автобиографии. Стихотворец утверждал:
«В 1932 г. я от отца ушёл и жил в Краснозаводске, и жил у первой своей жены Сафроновой Клавдии, работал на 11-м заводе токарем по металлу и в редакции до 1934 г. примерно до августа месяца, и <затем> выехал в гор. Москву. В Москве я поступил в Литературный институт…»
Но, похоже, в Рабочем Литературном университете Бокову были не столь рады. Я в личном деле поэта нашёл на его ранние работы только один письменный отзыв – критика Юрия Добранова (его настоящая фамилия была Кривоногов, в те годы он очень дружил с литературоведом Леонидом Тимофеевым, но в тридцать седьмом попал под каток репрессий и получил от чекистов пулю).
«По представленным В.Боковым двум стихотворениям, – утверждал этот старый преподаватель, – никакого определённого мнения о нём, как о поэте, составить нельзя. Можно только сказать, что он рабски подражает публицистическим стихам В.Маяковского <…> Ясно, что такое рабское копирование есть как раз самый лёгкий, но в то же время и самый бесполезный способ учёбы у крупнейшего поэта пролетарской революции. Очерки В.Бокова узко утилитарны, схематичны и никакого художественного значения не имеют».
Ещё в институте Боков занялся сбором современного фольклора. Поэтому не случайно он, получив в 1938 году диплом, попросился на работу во Всесоюзный дом народного творчества. В это время поэт очень сблизился с Андреем Платоновым. Тот однажды даже уступил ему свою квартиру, лишь бы у поэта были все условия докончить большую статью о частушках, которую с ходу напечатали в журнале «Литературный критик» (1939, № 8–9). Кроме того, Платонову очень понравились и первые прозаические изыски Бокова. Во всяком случае, он очень тепло в журнале «Детская литература» (1939, № 10–11) отозвался о боковском рассказе «Дорога», увидев в нём «силу и прелесть» и «свой способ изложения темы».
Но особенно много Бокову дало общение с Борисом Пастернаком. Когда Пастернак впервые услышал стихотворение «Загорода», он пришёл, по словам поэта, в изумление. Пастернак, как утверждал Боков, промолвил:
«Редкостная сила. Это поэзия. Из вас прёт сила духовная, телесная – какая хочешь. Это свойство вашей натуры».
Пастернак потом даже письмо послал в издательство «Советский писатель», попросив, чтоб всю бумагу, выделенную под его сборник, отдали на издание первых книг Леонида Мартынова и Виктора Бокова.
После Литинститута в жизни Бокова появилась новая муза – Евдокия Фесенко. Она перед войной родила ему двух сыновей: Константина и Алексея.
Осенью 1941 года Боков вместе с родителями, второй женой и двумя малолетними сыновьями был эвакуирован в Чистополь. Но в начале 1942 года встал вопрос о его призыве в армию. Поэт попросил писательское начальство помочь ему устроиться в военную печать. Однако военком отправил стихотворца в военное училище.
Уточню: Бокову не раз пытались в те дни помочь Николай Носов, Леонид Леонов, Борис Пастернак, другие писатели.
«Лично я убеждён был, – рассказывал Константин Федин, – что Боков может быть отлично использован в армейской печати, главным образом потому, что владеет стихом.
Так как из Москвы не приходило никакого ответа, Чистопольский военкомат мобилизовал Бокова и направил (как позже стало известно) в Виленское пехотное училище.
Уезжая, Боков говорил мне, что лейтенанта из него не выйдет, а в газете он принёс бы Красной армии пользу.
Отъезд из Чистополя для Бокова был труден. Он оставлял там без всякой помощи жену с двумя малолетними детьми (и, если не ошибаюсь, – мать). Он был отправлен пешком в Казань. Через некоторое время от него стали приходить письма, полные отчаяния, так как в Казани ему пришлось нелегко, а затем и к военной школе он, видимо, не мог привыкнуть.
По характеру своему Боков казался мне всегда неуравновешенным, очень легко возбудимым, пылким. В суждениях он был легковесен, но я не замечал в нём ни злостности, ни какой-либо вражды к людям или обстоятельствам. Антисоветским человеком он не был.
Жил он исключительно тяжело, нанимался и служил ночным сторожем в детдоме Литфонда за обед. Боязнь за судьбу семьи и особенно детей его не оставляла. Зная, что почти все литераторы используются на военно-корреспондентской работе, и не чувствуя себя пригодными для строевой службы, он очень огорчался, что не получает возможности пойти на войну как писатель».
Этот отзыв Федина сохранился в следственном деле Бокова, которое в 2015 году разыскали в ГАРФе и опубликовали архивисты З.Водопьянова и Т.Домрачева.
Весной 1942 года Боков с группой других призывников прибыл в Новосибирскую область и приступил к занятиям в Вильненском пехотном училище. Конечно, ему в казарме было очень тяжело. Он к таким условиям не привык.
Рассказывая в письмах своим знакомым о новой жизни, Боков не удерживался от категорических оценок.
«Армия, – признался он в письме Александре Анимимовой, – это уничтожение личности».
В письме ко второй жене – Евдокии Фесенко поэт и вовсе сравнил армию с тюрьмой.
«Те, – писал он, – кто сюда прибыли из тюрьмы, говорят, что там они были свободней и чувствовали себя в сто раз лучше».
Об этих письмах вскоре прознали особисты. И в августе 1942 года Бокова арестовали.
В нашей обители
Окно замело.
За что нас обидели
Так тяжело?!
По лету, по осени,
В ночи под тишок,
Схватили и бросили
В тесный мешок.
На первом же допросе Боков долго каялся.
«…я, – признался он следователю, – вижу всю вредность ненужных откровений и всю их объективную значимость. Я вижу, что так писать было преступно, и сознаю это как преступление перед народом и страной. Всё это ещё диктовалось тем ущемлением и сознанием, что я попал в армию, использовался в армии не так, как все мои товарищи, поехавшие на фронт корреспондентами, работниками газет, журналистами. Я считал целесообразным использовать себя по специальности, но так как вышло не так, то это дало отпечаток на мои настроения. Долгое время я всё переживал своё положение трагически. Это давало окраску моему поведению в стенах ВПУ. Об этом мною было заявлено гр[ажданке] Цивиракус. Об этом я писал знакомым писателям».
В марте 1943 года военный трибунал Новосибирского гарнизона впаял Бокову пять лет.
Освободившись в 1947 году, поэт вернулся в Москву. Но, поскольку на нём было клеймо бывшего зэка, в редакции его не брали. Ему ничего не оставалось, как вспомнить о своих довоенных занятиях фольклором. А уже в 1950 году во многом благодаря его стараниям в Ленинграде вышла антология «Русская частушка».
Тогда же Боков стал искать способы обелить себя. Он стал утверждать, что в тюрьму был брошен по навету.
В 1952 году за Бокова вступились Леонов, Федин и Пришвин. Благодаря ходатайствам этих крупных художников с поэта сняли судимость. А после смерти Сталина его даже восстановили в Союзе писателей.
Вот только со второй супругой жизнь не склеивалась. Та к себе поэта не пускала. Боков мыкался по разным углам. Комнатку ему дали лишь в 1956 году. На волне осуждения культа Сталина Боков осенью 1957 года добился полного оправдания. Военный трибунал, заново рассмотрев его дело, пришёл к выводу, что в 1943 году доказательства вины поэта предоставлены не были. В итоге старый приговор оказался отменён.
В 1958 году Боков наконец выпустил первую книгу стихов «Яр-хмель», на которую тут же добрыми словами в новой писательской газете «Литература и жизнь» отозвался Николай Рыленков (здесь нелишне будет сказать, что в этой газете стал работать бывший его друг и брат второй супруги – Андрей Фесенко).
Но большого признания Боков не получил. К нему давно охладели старые мастера. Пастернак им уже не восторгался. Очень снисходительно к нему относилась и тогдашняя зубастая молодёжь. Вчитайтесь, с каким вызовом в конце 1960 года стихи Бокова отверг в «Знамени» молодой заведующий отделом поэзии Станислав Куняев. Дерзкий пиит сообщил навязчивому автору:
«Уважаемый тов. Боков!
Может быть потому, что Вы сознательно игнорируете современную поэзию, Ваши стихи весьма архаичны по форме и банальны по содержанию. И хотя Вы признаёте только Пушкина, им очень далеко до пушкинской ясности и содержательности.
Кстати, для своего времени Пушкин был необыкновенно революционным, актуальным, остро чувствующим современность поэтом. Именно поэтому он навсегда и остался в русской литературе» (РГАЛИ, ф. 618, оп. 18, д. 26, л. 24).
К слову: публика тоже к стихам Бокова долго относилась весьма прохладно. Другое дело – тексты его песен «Оренбургский пуховый платок» и «На побывку едет молодой моряк» в исполнении Людмилы Зыкиной.
В годы застоя Боков стал одним из самых издаваемых авторов. У него постоянно выходили многостраничные однотомники и собрания сочинений. Он старательно пытался избегать какой-либо политики. Всё его умиляло. Только вот поэзия куда-то исчезла. По этому поводу летом 1976 года очень долго язвил Варлам Шаламов. В письме литературоведу Исааку Крамову он сообщил:
«…шлю вам вырезку из сегодняшней «Правды» с подчёркнутым стихотворением, строчками из рецензии на Бокова. Стихи:
Я живу не в городе, в человечьем говоре,
Глубоко летает ложка, то к тарелке, то ко рту.
Феномен согласных легко уловлен. Всё это и есть СТИХИ. Поэтому Боков – поэт, а Твардовский – нет».
Даже в частушках у Бокова преобладали исключительно любовные забавы. Андрей Вознесенский по этому поводу острил:
«Он кого-то укокошил, говорят, он давит кошек, ловит женщин до утра, нижет их на вертела…».
И отчасти это было правдой. Одна история любви Бокова к девушке по имени Алевтина чего стоила (они поздно познакомились, но зато потом уже не расставались). Только стихи об этой любви оказались плохими. На это Бокову деликатно летом 1966 года указал критик Александр Дымшиц.
Разбирая предназначавшийся для журнала «Знамя» цикл «Алевтина», критик пришёл к следующему выводу:
«Но цикл – по моему убеждению – печатать не следует, лучше выбрать несколько стихотворений. Дело в том, что в цикле очень заметны слабости любовной лирики, которая его составляет. Он – весь на повторениях (мы двое, мы и природа, мы и лес…), мир сравнений также весь повторяющийся и несколько архаичный (ты «моё причастье», я «как церковь вековая» и т.д.). На некоторых стихах лежит (видимо, незамеченный самим поэтом) какой-то налёт бенедиктовщины и северянинщины, – в нём (опять-таки нежеланная) пошлинка. К примеру:
Только тронуть мне белых твоих лебедей,
И минута блаженного счастья настанет.
или:
На личике румянец молодой
Поигрывал невинно и стыдливо.
или:
А если ты скажешь мне: – Милый, разуюсь.
– Прекрасно! А туфельки я понесу.
Именно на такие стихи более ста лет назад писались пародии Козьмы Пруткова, посвящённые «поэту-сослуживцу, господину Бенедиктову».
Увы, пошловато выглядят все эти «полупальто», это «я нынче свободен и холост», это – «мы, обнявшись, у пламени постоим, а потом обменяемся чудо-огнями!»
Цикла, «спаянного» большой, сильной, глубокой мыслью, здесь нет. В цикле отчётливо выступают недостатки. Повторяю: лучше взять несколько стихотворений (я пометил их плюсами) и напечатать» (РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 50, л. 91).
Однако власть при всём при том Бокову до конца так и не доверяла. Не случайно он ни при Брежневе не получил ни одной высокой премии, ни при Ельцине. От советского режима ему дали лишь несколько дежурных орденов. Боков для всех правителей всё-таки оставался чужим.
Умер Боков 15 октября 2009 года. Похоронили его под Москвой в Переделкине.
Если в истории литературы от поэта остается хоть одно хорошее стихотворение, – уже хорошо. А у Бокова останутся ДЕСЯТКИ.
В этом плане он мало чем отличается от того же Пастернака. Тот просто чрезмерно возвеличиваем (в основном теми, кому сам Пастернак советовал не собираться в кучу).
Нужно судить поэта по его высшим достижениям, а не по неудачам и проходным стихам.
Что же касается личной жизни, то у каждого человека есть свои скелеты в шкафу. У большинства гениев – полные шкафы скелетов!
У моего отца был друг, однокурсник по Харьковскому университету, Григорий Михайлович Левин. После войны Левин поселился в Москве, писал стихи, статьи, предисловия к книгам, вёл занятия в литстудии Метростроя “Магистраль”. Мои родители (педагоги) во время летних отпусков ежегодно ездили в Москву и в Киев к родственникам. Моя мама однажды мне рассказала: “Были у Левина, у него на сундуке за дверью жил какой-то бывший заключенный, поэт, Левин его приютил”. Потом, как говорится, “пролетели годы”. И вот уже я сам сижу в гостях у Левина, и он с лёгкой обидой мне рассказывает: “Виктор Боков, когда освободился, жил у меня, он тогда был мало известен, меня уважал, а сейчас он знаменит, очень занят, позвонить мне ему некогда.”
Кажется, это Боков сказал Вознесенскому: “Ты у невроза, а я у навоза”.
Жаркое лето 1965 года. Я иду по центральной улице (сейчас имени Петрова-Водкина) города Хвалынска в сторону Волги. И вдруг застываю на месте: В открытые окна (кондиционеров тогда не было) Дома культуры полилась красивая музыка и чудесный женский голос запел: “На побывку едет молодой моряк, грудь его в медалях, ленты в якорях!”.. Кто это? Зыкина? Воронец? Нет, но фактически равная им! Весёлая, звонкая песня сменилась другой: “В этот тихий и ласковый вечер…. ты накинь, дорогая, на плечи оренбургский пуховый платок”… Искренний, задушевный голос незнакомой певицы приковал меня. Потом были ещё две песни (четвёртая на несмолкаемое бисирование): “Ох ты, Коля-Николаша, где мы встретимся с тобой?” и “А мне мама, а мне мама, целоваться не велит”… Через полтора месяца я устроился на работу в саратовскую филармонию и на первом же концерте услышал: “Выступает солистка нашей филармонии Валентина Небожина!” И я снова услышал боковские “На побывку едет…” и “Оренбургский пуховый платок”. Валечка Небожина умрёт молодой в 1969 году “на взлёте своей певческой карьеры”. А песни Бокова стали давно народными. Народ их таковыми признал. А слабые стихи канули в Лету.
1. Хорошо, что В.В. Огрызко вспомнил о самобытном поэте Викторе Фёдоровиче Бокове; сочинял стихи на базе народной лексики. Видно, что Боков применял народную речь, но не считал нужным шлифовать тексты под литературность, под “элитарную” читабельность.
2. Из письма Н.М. Рубцова из Никольского от 15. 07. 1964 года в адрес Бокова, цитирую: “Москву вспоминаю. …Очень хорошо запомнил день, когда был у Вас… За несколько дней написал около двадцати стихотворений. Кое-какие из них …посылаю сейчас Вам, Виктор Фёдорович, может быть …Вы найдёте возможным предложить что-нибудь из них в День поэзии?” …
3. Народные песни “Оренбурский платок”, “На побывку едет молодой моряк…” никогда не могли бы написать телефонно-асфальтовые наследники горлана-рифмача.
4. На вечере памяти В.Ф. Бокова в большом зале ЦДЛ в конце 2009 года первый секретарь СПР Г. В. Иванов сокрушался “Как же это Мы (СПР), выдвинув, не смогли наградить В.Ф. Бокова государственной литературной премией России”.
О другом в следующем комм.
Вероятно в жизни каждого человека наступает период, когда происходит слом, переоценка -многое пройдено, сделано, жизнь перевалила на вторую половину, а славы нет. И тогда на поверхность выходят глубоко спрятанные до поры самые низменные чувства – зависть, злость. Прочитав статью Огрызко В.В. первое о чем подумала. Второе, кто заказчик? Ведь такую “желтушную” статью по доброй воле возможно написать только испытывая личную неприязнь. Но не припомню, чтобы когда либо Виктор Федорович эту очень звучную фамилию упоминал. Это общее впечатление. Теперь один факт извращенный в статье о наградах, остальное даже не буду обсуждать, “единожды солгавши, кто тебе поверит?” (К. Прутков, 1854 г.), просто факты:
орден «За заслуги перед Отечеством» III степени (04.03.2005) — за большой вклад в развитие отечественной литературы и многолетнюю творческую деятельность[9]
орден «За заслуги перед Отечеством» IV степени (17.12.1994) — за заслуги перед народом, связанные с развитием российской государственности, достижениями в труде, науке, культуре, искусстве, укреплением дружбы и сотрудничества между народами[10]
2 ордена Трудового Красного Знамени (18.09.1974; 18.09.1984)
орден Дружбы народов (14.11.1980)
орден «Знак Почёта» (02.07.1971)
медали
Лауреат Всемирного фестиваля молодёжи и студентов I степени (1957)
Лауреат Всесоюзного конкурса на лучшую песню I степени (1960)
Премия журнала «Молодая Гвардия» (1988)
Премия имени А. Твардовского «Василий Тёркин» (1996)
Почётный гражданин города Сергиева Посада[11]
1. Пример поэзии В.Ф Бокова показывает, что любому поэту необходима Самоцензура: лексическая, Адекватная русской символике образная, рифмически оригинальная созвучная по Всему публикуемому . Похоже, В.Ф.Боков не корректировал погрешности перед публикацией.
2. Во времена В.Ф.Бокова, да и сейчас, есть Государственные (с 1991 г. Российские) литературные премии и награды, выдвижение на которые организует субъективно (не субъективно) секретариат СПР, в лице первого секретаря. И песенного В.Ф. Бокова , скажем так, прокатили первые секретари и председатели СПР с заслуженной Премией. И здесь не помогут ссылки адвоката Татьяны Лестевой (?) на представление на награды орден «За заслуги перед Отечеством» III степени и IV степени (что , конечно, заслужено), но при отсутствии более высокого государственного литературного признания: цитирую за “большой вклад в развитие отечественной литературы и многолетнюю творческую деятельность”.
3. Но главное, о чём молчит (или скорее всего не знает, иначе упомянула бы) некая Татьяна – это литературоведческие статьи В.Ф.Бокова, цитирую названия: “О народности и нравственном начале в творчестве Пушкина”,”Несмолкающая песня”, “Собеседник рощ” (о Б. Пастернаке), “Высота духа”, “Великий Берендей” (о М. Пришвине), “Высокое слово”, “Слово об Асееве”, “Слово о Руслановой”, “О себе”, “О моей поэзии”, “Моя поэтика” (о сути, терминах, приёмах, перифразе, инверсии и др.)
Будет дискуссия, добавлю кое что, хотя времени мало на ликбез.