Заметки о двух юбилеях

Рубрика в газете: Жизнь национальностей: в поисках гармонии, № 2020 / 31, 27.08.2020, автор: Илья ШУХОВ (г. АЛМА-АТА, Республика Казахстан)

Сюжет этих заметок подсказало само время – совпадение двух круглых дат: 110-летия со дня рождения моего отца, писателя Ивана Шухова и 80-летия известного поэта Олжаса Сулейменова.
Здесь много перекличек. Подумалось – мы с Олжасом Омаровичем почти ровесники, так что он вполне годился бы Ивану Шухову в сыновья. Да он и был, так сказать, его литературным сыном, поэтический талант которого Иван Петрович оценил и которому дал рекомендацию для вступления в Союз писателей.

У меня хранится компакт-диск с записью сюжета из киножурнала «Советский Казахстан» за 1965 год. Сюжет краткий, трёхминутный, но ценный тем, что запечатлел Ивана Петровича в его редакторском кабинете в кругу сотрудников и активных авторов журнала «Простор». В их числе был и молодой, двадцатидевятилетний красавец Олжас, чьи дебютные – яркие, дерзкие, насыщенные особой экспрессией и языковым колоритом – стихи уже печатались на просторовских страницах и привлекли к себе живой интерес ценителей поэзии. Талантливый поэт, не будучи штатным сотрудником журнала, быстро стал здесь своим.

В мемуарной статье о моём отце близкий к журналу литературовед Евгения Васильевна Лизунова вспоминает такой эпизод. «Первое мая 1964 года. Неожиданно во второй половине дня позвонил Иван Петрович и пригласил вместе с писателями отпраздновать встречу с приехавшей по его приглашению сестрой Есенина, своим старым другом – Александрой Александровной, Шурой, как называл её Шухов. Пришла машина, и вскоре на огромной веранде Дома отдыха в горах нас уже встречали Иван Петрович и его жена Евгения Александровна Рязанская. Иван Петрович не скрывал бурной радости, волнения, нежности к гостье. И все мы тоже испытывали сильное душевное волнение от встречи с сестрой поэта, от того, что сидим рядом с ней за праздничным столом и слушаем её тихий, какой-то застенчивый голос. Улыбка у неё была чудесная. Она говорила о многом из той домашней жизни своих близких, о чём чуть позднее мы прочтём в её воспоминаниях. А потом вместе с Иваном Петровичем они негромко запели дуэтом песни на стихи Есенина так, как пели они, видно, там, в Константинове, на берегу Оки… А потом встал поэт Олжас Сулейменов и стал читать: «Отговорила роща золотая берёзовым весёлым языком», одно за другим, самые любимые стихи. Он читал вдохновенно, словно перед самим поэтом. И один за другим, без зазыва поднимался каждый и читал, как мог, звенящие по-особому здесь, в присутствии гостьи, строки одного из самых любимых поэтов России».
Напомню, что та памятная встреча была в мае шестьдесят четвёртого – в начале второго года шуховского редакторства. Но потом были ещё десять лет, и много чего произошло за это немалое время. «Простор» из довольно-таки провинциального издания стал таким же известным в огромной стране и за рубежом журналом, как «Новый мир» Александра Твардовского.

Но я сейчас – не об этом. Просто – в год двух юбилеев, через призму десятилетий, прошедших после отлучения Ивана Петровича от журнала, – а произошло это подкосившее его событие весной семьдесят четвёртого, за три года до кончины, – захотелось вспомнить кое-что из былого и посмотреть на слова и события давно минувших дней нынешними глазами.
Выше я уже сказал о том, что отец отметил и оценил неординарное сулейменовское дарование. Уже сам факт, что казах пишет яркие стихи на русском языке, отличающиеся характерным национальным колоритом, выделял Олжаса, ставил его в особый ряд.
Один из авторов воспоминаний, народный писатель БурятииАфрикан Андреевич Бальбуров, возглавлявший в те годы литературный журнал «Байкал», приводит свою беседу с Иваном Петровичем – о литературе, о переводах, жизненно важных и для «Байкала», и для «Простора», о билингвизме.
«Явление это, видимо, в стране общее, – говорил Иван Шухов. – Я хорошо знал Эффенди Капиева. Кажется, из пишущих на русском националов он был первой ласточкой. И земляки удивлялись: как, дагестанец и пишет на русском! Подобное отношение к нему продолжалось, пока Капиев не был замечен Горьким. Двуязычных писателей появляется всё больше. Я это приветствую. Рабиндранат Тагор стихи писал на бенгали, а философские труды и романы – на английском. Людей, не понимающих абсолютной закономерности этого явления, с годами, конечно, будет становиться всё меньше. Олжас Сулейменов – поэт сложный, пишущий не традиционно. Пишет на русском, но никто, начиная от ученика, кончая Леонидом Мартыновым, не считает его поэтом русским. Он поэт казахский! «Простор» поддержал Олжаса. Дорога истинного таланта не бывает гладкой, и именно поэтому журналы обязаны вовремя замечать такие таланты, помогать им всячески…»
Это были не пустые слова: «Простор» помог встать на крыло многим молодым – и уже не совсем молодым – литераторам. Что касается Олжаса, слава его в шуховские редакторские годы всё больше росла и множилась. К началу семидесятых просторовский дебютант вырос не только творчески – стал лауреатом республиканских премий, – но и в карьерном плане.
В пятом томе Собрания сочинений моего отца опубликован его отзыв «Об Олжасе Сулейменове», датированный 20 сентября 1971 года. Возможно, отец написал это в ответ на просьбу «инстанций» в связи с утверждением Сулейменова в должности секретаря писательского Союза. И отзыв этот, как всегда у Ивана Петровича, неформален, окрашен его собственным отношением к товарищу по перу.
«Очень многим подкупает – меня лично – Олжас Сулейменов. Редчайшим поэтическим его дарованием. Культурой. Самобытностью. Молодостью. Скромностью.
Его стихи, поэмы – «Земля, поклонись Человеку», «Глиняная книга» и даже его публицистика, – всё это отмечено чертами неповторимого, одному ему присущего своеобразия, и как всякий большой поэт Олжас Сулейменов, пишущий на великом русском языке, при ярко выраженной интернациональной направленности его глубоко современного творчества, – при всём этом он представляется мне явлением глубоко национальным. Он по праву примыкает к яркому созвездию таких, скажем, имён, как Александр Твардовский, Расул Гамзатов, Кайсын Кулиев, Чингиз Айтматов, Роберт Рождественский.
Я был счастлив своей дружбой с великим моим современником – Мухтаром Ауэзовым, и я столь же счастлив быть современником нынешнего молодого моего друга и сотоварища по перу – Олжаса Сулейменова».
Но – тут приходится оставить благостный тон и вспомнить историю последних «просторовских» лет отца. В то время он работал над автобиографическими повестями из цикла «Пресновские страницы». Повесть «Колокол» увидела свет в первом номере «Простора» за семидесятый год. А следующая – «Трава в чистом поле» была опубликована в журнале два года спустя – в январе семьдесят второго. И – не успела ещё высохнуть типографская краска свежего номера, как грянул гром.
Произошло это двадцать первого января на пленуме Союза писателей Казахстана. Хорошо помню заполненный конференц-зал Центрального Комитета комсомола, где почему-то проходил тот пленум. Иван Петрович сидел в президиуме среди видных литераторов-аксакалов.
Открылся пленум докладом Олжаса Сулейменова. У меня сохранилась стенограмма. Вот что тогда, выражаясь по-нынешнему, «озвучил» докладчик.
«Хотелось бы сказать о политическом благодушии нашей критики. Дальше призывов крепить дружбу народов и стоять на страже социализма в области национальных отношений критики не идут, хотя встречаются ещё в советской литературе книги, которые должны были стать предметом принципиального разговора.
«Вопросы литературы» недавно провели очередное заседание круглого стола критиков, на котором и мне удалось участвовать. Валентин Оскоцкий в интересном выступлении привёл несколько примеров неклассового подхода к истории из свежей литературы. Упоминалась в этом ряду книга о генерале Скобелеве, изданная недавно центральным издательством, где Скобелев превозносится как национальный герой.
По возвращению я прочёл в журнале «Простор» № 1 повесть Ивана Петровича Шухова «Трава в чистом поле», немало слов в которой отведено Скобелеву. Сообщу прежде, что мне известно об этом генерале. О нём написано много в дореволюционной России и потом в белой эмиграции. Наиболее полно изложена судьба Скобелева в большой книге Николая Кнорринга, вышедшей в Париже. И удивительно то, что книга эмигранта более объективно и всесторонне изображала события той эпохи и обнаруживает более диалектический, я бы сказал, даже «марксистский» подход к истории, нежели произведения советских авторов на ту же тему. Генерал Скобелев блестящий полководец, стратег, человек большого личного обаяния, автор лозунга: «Славянам править миром, а славянами править России».
Целью его жизни было – захват восточных колоний Англии – прежде всего Индии. Средняя Азия нужна как плацдарм для проникновения в Иран, Афганистан. Царь Александр II поддержал этот авантюрный план. Первый пункт программы Скобелев выполнил блестяще…
И только бомба народовольца, оборвавшая жизнь Александра II, помешала ему приступить к следующим действиям.
Эта бомба спасла Россию от войны с Англией.
Александр III отверг план Скобелева. И карьера генерала закатилась.
Фигура по-своему, безусловно, трагическая, достойная внимания писателей. Но, проливая слёзы над его личной судьбой, мы не должны забывать о той стороне его общественной деятельности, которая вызвала гнев и осуждение всей прогрессивной России… Пролетарский Петербург и передовая интеллигенция не принимали Скобелева. Причины этого холода должен был понять уважаемый автор повести «Трава в чистом поле».
Стало чуть ли не нормой в иных романах, говоря о прогрессивных последствиях присоединения Средней Азии к России, умалчивать о негативной стороне этого предприятия, называвшегося колонизацией.
Отвлекаясь от исторической реальности, мы, повторяю, задним числом по прошествии многих лет после тех кровавых событий вырываем отдельные фигуры из той среды и судим их или возвеличиваем».
Помню напряжённое лицо Ивана Петровича, вынужденного выслушивать сию критическую отповедь на виду у заинтригованного, явно одобряющего оратора зала. То, что он, старый писатель, тогда пережил, можно, наверное, передать чьим-то метким четверостишием:
Призрел кукушку воробей –
Безродного птенца.
А он – возьми да и убей
Приёмного отца.
Та отповедь из уст оперившегося, набравшего солидный вес просторовского «птенца» была особенно неожиданной и неприятной, если учесть, что совсем незадолго до этого первая автобиографическая повесть – «Колокол» получила высокую оценку критики и даже выдвигалась на республиканскую государственную премию.
Естественно, сулейменовский «сигнал» был услышан в «инстанциях», а может быть, и заранее согласован с ними. Владислав Владимиров, не одну статью написавший о творчестве Ивана Петровича, в мемуарном очерке заметил, что, хотя Шухов и не был тщеславен, не очень заботился, много или мало пишут о нём в критике, но его всё же задевало молчание. «Каким-то особенно неприятным случилось оно после того, как его чувствительно и не в меру размашисто «царапнули» за образ генерала Скобелева».
Но молчанием дело не ограничилось: новеллу о Скобелеве – объёмом в целый печатный лист – исключили из «Травы в чистом поле» при публикации в книге «Пресновские страницы», изданной в Алма-Ате в 1975 году – незадолго до кончины Ивана Петровича…
А что же Олжас Сулейменов?
По какому-то странному совпадению, в том же издательстве и почти одновременно с «Пресновскими страницами» вышла книга Сулейменова «Аз и Я», вызвавшая небывалый фурор не только в Казахстане, но и в Москве и в других республиках страны. Сейчас это кажется удивительным: одна из многочисленных рецензий появилась даже в газете «Молодёжь Эстонии».
Разброс мнений был велик – от одобрения до тотального критического разгрома.
Особенно досталось Сулейменову от учёных, устроивших обсуждение книги 13 февраля 1976 года на расширенном заседании в Академии наук СССР. Здесь сполна накидали «чёрных шаров» Олжасу маститые московские учёные – академики Б.А. Рыбаков, Д.С. Лихачёв, А.Л. Нарочницкий, доктор исторических наук И.М. Дьяконов.
Досталось автору и от своего, «родного» академика, вице-президента республиканской Академии наук А.Н. Нусупбекова. Он сказал: «После обсуждения есть над чем подумать автору «Аз и Я». На мой взгляд, в книге явно переоценивается роль тюрков в истории, роль семитов в истории мировой цивилизации. Хочется верить, что поэт поймёт несостоятельность своей концепции. Ратуя за объективность, он сам отошёл от исторической правды. Это обсуждение должно сослужить пользу тем литераторам, которые берутся за историческую тематику, не обладая знанием общих закономерностей развития исторического процесса и конкретной истории отдельных народов».
Полный отчёт об обсуждении был опубликован в девятом номере журнала «Вопросы истории» за 1976 год. В редакционном послесловии отмечалось, что Олжас Сулейменов сказал, что каждое выступление было понятным ему и полезным. Многие отмеченные недостатки, по-видимому, действительно присущи его книге. Вместе с тем он подчёркивал, что его критиковали, не учитывая, что он не исследователь, а поэт и что к его работе нужно подходить не как к научному труду.
Результатом всей этой шумихи было то, что «Аз и Я» потихоньку убрали с прилавков и уволили из издательства редактировавшего книгу сотрудника. И, как водится в таких случаях, книга стала пользоваться огромным спросом, на «чёрном» рынке за неё готовы были платить сумасшедшую цену. Так что сам виновник скандала особого ущерба не понёс. Напротив, сулейменовская слава стала ещё более громкой. Помню дружеский шарж на Олжаса в «Литературной газете» с двустишием:
От наград рябит в глазах.
Что сказать? Терпи, казах!
И не удивительно, ведь кумиру покровительствовал сам глава республики Д.А. Кунаев…
А последние годы жизни моего отца были омрачены той самой интригой с «Травой в чистом поле», и главное – последующим вскоре за нею расставанием с дорогим его сердцу «Простором»…
Надо сказать, что запоздало – спустя девять лет после кончины Ивана Петровича – Олжас попытался витиевато оправдаться за ту скандальную историю.
Было это десятого апреля восемьдесят шестого года на съезде писателей Казахстана. Открылся он опять-таки докладом Сулейменова. «Мы начали доклад с обзора критического жанра, – сказал Олжас, – и хотелось бы завершить некоторыми размышлениями на ту же тему. Вчера после пленума я встретился со старшими товарищами. Вспомнили молодость. Какими мы были нетерпимыми… Вспоминаю год 1972, постановление ЦК КПСС «О литературно-художественной критике». Мы проводим пленум, я докладчик. Долбаю по молодости труды нашего главного критика М.Каратаева, достаётся многим, в том числе И.П. Шухову. Всего год назад он дал на меня письменную характеристику в инстанцию, где в самых возвышенных тонах говорил обо мне и рекомендовал в состав секретариата. Признаюсь, у меня было некоторое затруднение, когда я работал над докладом. Мог обойти произведение Ивана Петровича. Чтобы просто не обидеть пожилого человека, классика советской литературы, ученика М.Горького. Многие сидящие в зале помнят тот доклад. После пленума ко мне подошёл расстроенный Иван Петрович, и у нас состоялся диалог:
– Это правда, Олжас, что ты критиковал меня с какой-то целью?
– С какой?
– Чтобы занять моё место в «Просторе». Я не могу в это поверить, – сказал Иван Петрович.
– Кто вам это доложил?
Он назвал имя того человека.
Я его тут же разыскал, привёл к Ивану Петровичу в кабинет:
– Говорил такое?
– Да я же пошутил. Мне верить нельзя.
Он, действительно, всегда слыл шутником, комедиографом, и сейчас иногда шутит, но от этих подлых шуток люди хватали инфаркт.
Я при нём сказал Ивану Петровичу – всегда, если вам кто-то скажет, что я о вас что-то сказал – ставьте меня в известность, я притащу его к вам, и мы разберёмся. Иначе нас всех рассорят. Против каждого из нас действует старая, но хорошо смазанная система клеветы и наветов, гнусный фольклор, жанр устной закулисной критики.
Атмосфера нашего писательского общества, особенно почему-то нашего, всегда была перенасыщена этим болотным газом. Бороться с ним, вытеснять его из нашей среды можно только кислородом правды. Критиковать, не боясь испортить отношения. Тогда мой доклад заканчивался: «Давайте, товарищи, портить отношения». Призыв дошёл. С некоторыми отношения я, действительно, испортил. Но я горжусь, что я не испортил отношений с Иваном Шуховым, Габитом Мусреповым, Мухамеджаном Каратаевым».
«Кислородом правды…» Умеют же поэты эффектно сказать. Да только – где она, эта правда? Она, видно, у каждого своя…