«Золотые туши гусей…»
(Заметки без назиданий)
№ 2023 / 40, 12.10.2023, автор: Илья ШУХОВ (г. Алма-Ата)
Не хотелось лишний раз вспоминать более чем шестидесятилетней давности статью писательницы Анны Караваевой «Журналу «Сибирские огни», да невольно подумалось о ней, когда прочёл «Записки чревоугодника» кинорежиссёра Станислава Говорухина. Название говорит само за себя: это беллетризованные заметки о кухне разных народов, в которых любопытные авторские наблюдения подкрепляются ссылками на сочинения писателей-классиков.
Среди кухонь народов мира на первое место автор ставит русскую, «лучше, богаче, изобретательнее которой нет ничего». Это богатство отразилось и в отечественной художественной литературе.
«Вот что у А.Чехова пьёт за обедом надворный советник Семён Петрович Подтыкин:
«Перед ним, как перед полководцем, осматривающим поле битвы, расстилалась целая картина… Посреди стола, вытянувшись во фронт, стояли стройные бутылки. Тут были три сорта водок, киевская наливка, шатолароз, рейнвейн и даже пузатый сосуд с произведением отцов бенедиктинцев».
В какой-то чеховской пьесе гости в ожидании, когда их пригласят к столу, спорят, какая закуска лучше.
«Один:
– Селёдочка-матушка всем закускам закуска.
Второй:
– Солёный огурец лучше. Учёные с сотворения мира думали и ничего лучше солёного огурца не придумали…»
А такой колоритный диалог из второго тома гоголевских «Мёртвых душ»: «Хозяин заказывал повару, под видом раннего завтрака, на завтрашний день, решительный обед.
– Да кулебяку сделай на четыре угла. В один угол положи ты мне щёки осетра да вязигу, в другой запусти гречневой кашицы, да грибочков с лучком, да молок сладких, да мозгов. Да сделай ты мне свиной сычуг. Да чтобы к осетру обкладка, гарнир-то, гарнир-то чтобы был побогаче! Обложи его раками, да поджаренной маленькой рыбкой, да проложи фаршецом из снеточков, да подбавь мелкой сечки, хренку, да груздочков, да репушки, да морковки, да бобков…»
Ещё цитата:
«Писатель Иван Шмелёв пишет в одном своём эссе о богатейшей русской кухне и с восхищением перечисляет названия некоторых блюд, которые готовились в дни Великого поста.
«…А жареная гречневая каша с луком, запить кваском! А постные пирожки с груздями, а гречневые блины с луком по субботам … а кутья с мармеладом в первую субботу!.. А миндальное молоко с белым киселём, а киселёк клюквенный с ванилью, а … великая кулебяка на Благовещение с вязигой, с осетринкой!.. А келья, необыкновенная келья с кусочками голубой икры, с маринованными огурчиками…» «С ума сойти!»
Русских писателей советской поры автор «Записок чревоугодника» оставляет без внимания, исходя из того, что культура еды и пития прервалась у нас в семнадцатом году, после Октябрьского переворота.
С этим утверждением не поспоришь, но – что касается литературы… Культура еды действительно прервалась, но не прервалась классическая отечественная художественная традиция.
Разве не может соперничать по своей живописности, красочности с восхитившими «чревоугодника» хрестоматийными описаниями, скажем, картина сибирского станичного застолья из шуховской «Горькой линии»?
«Дорогих гостей Немировы принимали в горнице… Гости сидели почти впритирку вокруг составленных, до отказа заваленных разной снедью столов. Над штабелями кремовых вафель поднимались вороха воздушного хвороста. Золотые туши гусей и бронзовые окорока, лоснясь от жира, лежали на расписных блюдах. И дымились набитые серебряными карасями, уснащённые лавровым листом, перцем и рисом горячие пироги. Остро пахло укропом, хреном, уксусом и анисом. Туеса извлечённых из погреба солёных груздей стояли, как башни. И над всей этой прополосканной в масле снедью и перетёртой в меду и сахаре сластью возвышались жерла запотевших на погребу четвертных бутылей водки, настоек и вин. С гулом, созвучным ружейной пальбе, вылетали из жбанов с пивом тугие, залитые варом пробки. И белая накипь хмеля клокотала в фарфоровых чашах, тяжко колеблющихся в шатких руках дружек и свах.
– Сватушки! Гостенёчки вы наши нежданны-негаданны! – всё с руладами, всё нараспев заливалась сладкозвучной степной птахой суетливо хлопотавшая у стола не старая с виду, но седая головушкой Якимовна – мать невесты. – Потчуйтесь. Кушайте. Да уж извиняйте вы нас, ради истинного Христа, на нашем угощении. Не побрезгуйте наших кушаньев и вареньев. Не обессудьте нас, грешных… – как по нотам, выводила Якимовна.
– Ой, да господи, сватьюшка! Да што же это, милая ты моя, так убиваешься! – молитвенно всплёскивая в ладоши, смиренно клоня при этом к плечу голову, восклицала в тон ей Агафьевна. – Да куда же нам ишо этих ваших кушаньев-то! И так неча бога гневить. Ведь живой воды у вас на столах не видать, а остальное чисто всё налицо имеется».
Это, напомню, из романа «Горькая линия».
Вернёмся теперь к статье Анны Караваевой. В отличие от Станислава Говорухина, который, окажись в его поле зрения колоритные шуховские строки, с уверенностью можно предположить, включил бы их в свой классический «литературно-гастрономический« мартиролог, – так вот, Караваева разразилась жёсткой, с «принципиальных партийных позиций», начётнической критикой. Гнев праведный вызвала у неё глава «Накануне» из шуховского же романа «Метель», где есть сцена свадьбы, созвучная картине свадебного пира из «Горькой линии».
«Что увидел Ив.Шухов в колхозной деревне накануне Великой Отечественной войны, каких людей, какие дела, какие мысли и чувства?» – не заботясь о стиле («увидел… мысли и чувства»), – вопрошает партийная дама с членским билетом Союза советских писателей. И заключает:
«Главные герои этого «накануне» комсомольцы-колхозники Митя и Наденька настолько поглощены своей любовью, что не замечают, что их окружает беспросветный, застойный мир жирной, торжествующей плоти. Снимите некоторые советские термины и внешние обозначения, и в картине, написанной Шуховым, предстанет кулацкая свадьба в кондовой сибирской станице: «залётные тройки гнедых» – «под невесту», а «под родню – с полдюжины выездных рысаков», «очумевшие от звона бубенчиков и залихватского гиканья кучеров» кони, столы, «заваленные снедью», четвертные бутыли водки… Описание торжества сверхсытой и пьяной плоти – кульминационная точка повествования, и впечатление от преизбыточной яркости её красок держится только до той минуты, когда читатель задаётся простым и естественным вопросом: неужели колхозная жизнь это только «золотые туши гусей», «бронзовые окорока» и пьяный, дикий пляс свадебного пира? Какие же дела, мысли и намерения людей новой колхозной деревни, кроме свадебных, прервало немецко-фашистское нашествие? Правда, старики – отцы жениха и невесты всячески восхваляют комсомольскую выдержанность и активность молодожёнов, но читателю, естественно, хочется, на основе осмысленной им картины, самому сделать эти заключения. Но «золотые туши гусей» и «бронзовые окорока» – увы! – заслонили людей. Это узкое примитивное понимание сущности и значения для народа колхозной жизни, несомненно, понизило у Шухова и чувство политической ответственности».
Сейчас эти обвинения звучат просто смехотворно. Дались же идейно озабоченной критикессе золотые туши и окорока! Не говоря уж про вымышленную ею «комсомольскую активность молодожёнов». Как тут не скажешь : повезло Гоголю, Чехову, Шмелёву, что жили в разные с Анной Караваевой эпохи. Не то досталось бы от неё на орехи классикам, а заодно и восторгающемуся их творениями Говорухину за снижение чувства политической ответственности!
А скучных, «правильных», идейно выдержанных сочинений самой Анны Караваевой давно уже никто не читает…
Вот взятый наугад рецепт из книги “Образцовая кухня”, изданной в 1892 году в издательстве И.Д.Сытина. “Яичница фондю: возьмите сколько угодно яиц, смешайте их в сыром виде и возьмите втрое меньше сыру пармезан и в шесть раз меньше сливочного масла. Яйца, выпустив в кастрюлю, сбейте хорошо лопаткой, прибавьте масла и истёртого на тёрке пармезану, поставьте кастрюлю на сильный огонь; мешать не останавливаясь, прибавив щепотку, другую молотого перцу. Если сыр достаточно солон, то солить не надо, но перец необходим”. Вполне похоже на пиццу, по-моему.