Сергей ЕСИН. МЕЖДУ ПРАВДОЙ И ВЫМЫСЛОМ (Записки профессионального читателя)

№ 2017 / 38, 03.11.2017

На премьере «Волшебной горы» в «Электротеатре», возле бывшего музея Революции, на Тверской, в театральном киоске, я купил только что вышедший том «Дневников» художника Константина Сомова. Ощущение что цены в книжном киоске в фойе дешевле, чем в больших магазинах. Цены магазинов и нищета авторов, это особый разговор. О «Дневниках» же, чуть позже, но в них не только быт, перечень имён и заказчиков.

На «Волшебную гору» пошёл, потому, что в прошлом году с привычным восторгом перечитал два тома Томаса Манна. У немолодых людей есть такая страсть, читать и перечитывать книги. Предвкушал, как знаменитый режиссёр Константин Богомолов решит эту робкую и неуклонную любовь юного Ганса Касторпа и мадам Шоша, чья поразительная прелесть и её русские акценты запомнились читателям. Нобелевские премии не всегда дают по политическим мотивам. В книге есть ещё философские страницы и предвоенная, Первой мировой, атмосфера. Но есть ещё и поразительный волшебный мир горного курорта, такой притягательный и так прелестно написанный, что совершенно серьёзно я собрался этим летом поехать на один-два дня в этот знаменитый Давос. Тогда он ещё не был испорчен слётом капиталистов и премьерами, тщательно маскирующимися, что все они обычные труженики. Говорят, там ещё сохранилось здание того санатория в горах, в котором лежала жена Томаса Манна, и сберегли те дорожки и пути, которые описывал, часто по её письмам, сам великий писатель.

В спектакле ничего этого не было. Может быть, создатели спектакля знакомились с романом по выпускаемым сейчас, видимо, для нерадивых студентов и современных светских людей дайджестам? Начитавшись дайджестов, можно, конечно, блеснуть в светском обществе эстрадных полу-звёзд. Впрочем, Константин Богомолов, знаменитый режиссёр спектакля, наверняка, как выпускник не только ГИТИСа, но и московского филфака, «Волшебную гору» читал. Тридцать минут на пустой сцене прекрасная актриса Елена Морозова и сам режиссёр, на этот раз в ипостаси актёра, надрывно и ритмично кашляли. Это, конечно, мне, как человеку, в принципе, театральному завышено мнилось грандиозной театральной метафорой. Вот он настоящий туберкулёзный санаторий, в котором так, оказывается, счастливо и назидательно маялись культовые герои романа! Иногда, художественный кашель, талантливо с паузами для раздумий и внутренней рефлексии зрителей, кашель непростой, выстроенный, прерывался, и тогда Елена Морозова читала что-то из русской поэзии. Потом был действительно большой монолог о времени, выкроенный из знаменитого романа. Русская поэзия всегда в театральных сукнах выглядит значительно. Но «Гора» Томаса Манна рассыпалась на глазах, превращаясь в модернистскую пыль.

К. Богомолов и Е. Морозова в спектакле «Волшебная гора»

 

Несколько спектаклей Константина Богомолова, в том числе «Театральный роман» по Булгакову в исчезнувшем ныне театре им. Гоголя и «Старший сын», гениального выпускника Лита Александра Вампилова, я видел в старой «Табакерке». Это было новаторски и очень хорошо. Всё талантливое зрителем запоминается. Я хорошо помню мертвящий глаз Станиславского в исполнении Олега Гущина, атмосферу и прекрасные зеркальные декорации, поверху исписанные почерком основателя Художественного театра. Мы уже забыли, что у основателей театра в его названии было ещё и словечко «общедоступный»! Здесь же, в «Электротеатре», всё странно. Два тома романа и чужие, не романиста, стихи вместе с художественным кашлем уложились в 1 час 10 минут. Я потом спросил у своей студентки, тоже видевшей этот спектакль и поклоннице всего самого горячего, включая, дерзкие слова: «Как?». Она уклончиво ответила старому грибу: «Слишком радикально».

«Дневники» Сомова, только что напечатанные «Издательством Дмитрия Сечина» это, конечно, поразительный портрет быта Петрограда в 1917–1923 годы. Я бы выделил здесь, а не в специальной оценочной статье, несколько линий. Во-первых, конечно, этот поразительный инстинкт работы у автора «Дневника». Чтобы не происходило, как бы не было топлено в мастерской или голодно либо сытно, настоящий мастер всегда работает. Это невероятно: постоянно придумывать сюжет, по много часов рисовать, быть недовольным работой, часто переделывать. Вот, если бы каким-нибудь волшебным образом этот инстинкт сделать творческим инстинктом всех моих студентов! Работайте каждый день, берегите каждую минуту, ищите и рефлектируйте! Но многие наивно думаю, что отучившись пять лет, это самое таинственное мастерство вместе со славой и прибытком неизменно и обязательно, как божество, спустится к ним, снизойдёт, без многочисленных и часто трагических штудий. Не снизойдёт! Начинайте сейчас и немедленно, как ещё в Лите начинал Роман Сенчин, как начинал Серёжа Самсонов и, уже ставший почти классиком рассказа, Михаил Тяжев! В студенческие годы премия Бунина! Ещё не защитив диплом, Миша уже несколько раз напечатался в «Новом мире», потом в «Знамени» и «Октябре». О Трифонове, Евтушенко, Ахмадулиной и Рождественском и не говорю. Наглядность урока о постоянной работе возникает при медленном чтении Сомовских Дневников.

Второе – это описание атмосферы и быта революционного времени. Художник, каких бы маркизов и расфуфыренных дам он ни рисовал, всегда пишет время. Я для своих собственных нужд, потому что всегда читаю с карандашом, подобрал несколько соответствующих цитат, хотя и не собираюсь писать конъюнктурный – 100-летие! – роман об Октябрьских днях. Здесь: как художник ходил за дровами и как этот рафинированный «мирискуссник» ломал на дрова какие-то ящики – надо ведь было не только жить, но и рисовать. Здесь, конечно, и походы за едой, и цены на эту еду. Но есть в этом Дневнике и нечто другое, что сейчас, через 100 трагически прожитых лет вызывает содрогание. Иногда, боясь чужого носа в своём дневнике, писал по-английски, или по-французски, иногда демонстративно потом замазывал текст. Год 1919. «6 февраля, четверг. Grand dukes killed treacherously in their cells. Paul, they say, swooned and was shot down in this state. Dirty devils. Another authority: he swooned when the photographer came in to take a p[hoto] and told him, that everyone to be murdered must be photographed. They all 4 were thrones for a day». Вот приведённый перевод: «Великие князья вероломно убиты в своих камерах. Павел, говорят, упал в обморок и так и застрелен. Черти немытые. Другой источник: он упал в обморок, когда вошёл фотограф, чтобы сфотографировать его, и сказал, что каждый, кого расстреляют, должен быть сфотографирован. Все четверо правили по дню». Историк мог бы пояснить, что означает последняя фраза: все Великие князья были расстреляны якобы в ответ на убийство К.Либкнехта и Р.Люксембург, но все обладали правом претендовать на престол.

Теперь быт. Год тот же. 10 мая, суббота. «Днём были Михайловы, потом Pignatelli (она расск[ала] о злобн[ых] происках Саши, чтобы меня тоже назначили дежурить у ворот».

25 июля, пятница «Расск[азал] интер[есные] вещи про народн[ые] рёв[олюционные] трибуналы: случай в Орианиенб[ауме], из-за зарезанной хозяином его свиньи, за котор[ую] расстреляли брата владельца, а [его] самого и двух сестёр, живущих в П[етербурге], пригов[орили] на 20 лет тюрьмы. В трибуналах свирепст[вуют] женщины».

И наконец, 6 августа, среда. «…Нестерпимо хочется другой жизни».

Но и это «второе», в контексте моих рассуждений, может быть, тоже не самое главное. К огромному тому приложен ещё и значительный список книг, которые на русском и французском языках каждый день художник читал. Здесь, конечно, и ответственность перед собственной работой, а чтение заставляет воображение работать, но и забота перед собственным духовным миром. Я не поленился, начал считать, но «список кораблей» дочёл лишь до середины – за 300 наименований. О современных айфонах, удобны «планшетах» и прочих гаджетах, которые молодёжь всё время обнюхивает даже в городском транспорте, и которые не существовали век назад, помалкиваю. Если бы в «планшетах» были не только фильмы и игры! Ну, да ладно, будем ждать всходов…

Так уж случилось, и прошу прощение за невольную рифму, но за два часа перед театральной премьерой мнимой «Волшебной горы» я забежал к своей давней приятельнице Елене Мушкиной. С нею мы начинали в журналистике в «Московском Комсомольце», может быть даже раньше, чем просто пятьдесят лет назад. Она старательно тогда, как человек более опытный, правила мои грамматические ошибки. Вообще тогда в отделе информации у Бориса Евсеевича Иоффе компания собралась занятная, в этом отделе я, кстати, познакомился и со своей будущей женой. В литературу из этого птичника вышло довольно много народа с именами. У Елены Мушкиной тоже «премьера», о которой не могу промолчать. Вышла её новая книга – «Что случилось на моём веку…». Огромный том с цветными иллюстрациями, рисунками, автографами, письмами, 600 страниц! Коли сразу: можно гордиться, если ты напишешь и соберёшь что-то подобное. Твой долг перед временем и даже собственной семьёй будет выполнен. Книга уникальная, и я опять вспомнил, часто мною цитированные слова современницы Сомова Зинаиды Гиппиус. Не торопитесь записать и запоминать большое и существенное. Оно обязательно будет кем-то записано. Пишите близкое и собственное. В общем-то, цитата эта о крупных достижениях, если они возникают. Да, подчас, так оно и случается, так, и только так!

Мушкина пишет свою семью, своих выкрестов предков, русскую культуру, в записочках, автографах, закладках в книгах и забытых письмах. Среди этих автографов почти все имена первого ряда русской литературы недалёкого времени. От Пастернака, Леонова и Фадеева до Галины Николаевой. Как это невероятно стать первым читателем, скажем, «Доктора Живаго» или «Молодой Гвардии»! Эту книгу надо листать самому, читать, сравнивать, вдыхать аромат сгинувшего, но не пропавшего. Дело в том, что главной героиней книжки Елены Мушкиной стала её мать знаменитая машинистка журнала «Знамя». Через руки этой женщина за 60 лет службы прошли почти все знаковые произведения времени. Я помню эту собранную худощавую женщину с прямой спиной и гладкой причёской 30-х годов, Нину Леопольдовну. Такую же причёску носила и моя мать рязанская крестьянка. К сожалению, очень уже давно, когда в «Знамени» печатали один из первых моих рассказов, перепечатывала текст не она, не повезло.

З.Гиппиус, в принципе, права. Когда на литературной выставке в музее оказываются не только великие рукописи, но и знаменитая «именная» пишущая машинка – это и есть слава. Но и это далеко не всё. Боюсь, что теперь история отечественной литературы без этой книги младшей Мушкиной не обойдётся. Здесь много разных историй, каждая из которых уже аспирантское открытие. И главное, не надо бояться! Одна из них, как невероятно робкий Эммануил Казакевич читал свою повесть, названную потом «Звездою» в частом доме, стесняясь и совершенно не представляя, что она может быть напечатана где-то, кроме журнала «Пограничник». Не надо бояться ни себя, ни собственных сочинений! Одна легенда вписывается в другую. Незабываемый редактор прозы «Знамени» Софья Дмитревна Разумовская. Сколько «классиков» вышло из её рукава. Впрочем, по моим наблюдением, лучше этого и не копать, некоторые писатели и даже герои Социалистического труда могут лишиться своей позолоты. Редактура иногда делает всё или почти всё.

Но в архиве Елены Мушкиной есть и ещё один, как сказал бы Василий Розанов, «короб». И здесь очень интересно покопаться, хотя всё здесь личное. Но начну с цитаты:

«Каждый год, в марте, в моей школе день встречи. В 2012 году с одноклассницами решили пойти. Собралось пять седых девочек:

– Здравствуйте, мы выпуск 1951-го года.

Трудно поверить, но мы были не самые старые. Одна женщина молча сидела в сторонке. Потом подошла к нам:

– Из моего класса никто не пришёл. Можно, я с вами? Я окончила школу в 1949 году.

– Ой, – обрадовалась я. – Там училась Верка
Булганина!

– Это я…»

Моё-то поколение знает эту громкую фамилию Председателя Совета Министров СССР. А вот Елена Мушкина, потому что это был её район, знает ещё и школу 25, ту самую в которой учились дети вождей. Здесь бесконечная серия самых удивительных подробностей. «Светлана Сталина уже окончила школу. А Светлану Молотову помню. Она и приёмная дочь Вячеслава Михайловича, кажется, Соня, сидели за особой партой. У Светланы был сильный сколиоз, поэтому парту сделали на заказ, с высокой спинкой». Каковы подробности. Мушкина ещё и хороший, я бы даже сказал, дотошный читатель, поэтому подробностей много.

Почти одновременно с чтением длинного века обоих Мушкиных – матери и дочери – пришёл журнал «Наш современник». Я уже отчётливо знаю, что каждый журнал – это целый мир со своей системой ценностей, своими авторами и ошибками. «Новый мир» я начинаю с конца, где поразительные библиографические записки, обычно составляемые главным редактором и поэтом Андреем Василевским. Это некий градусник интеллектуальной жизни: литература, критика, либеральная мысль, история, иногда путеводитель по самому новому. Именно с подачи «Нового мира» я отыскал и за недёшево купил прелестный том стихов и писем современника и придворного английского короля Карла II Джона Уилмота, графа Рочестера. «Наш Современник» я начинаю с пролистывания – ищу выпускников «Лита», которые именно в этом журнале печатаются чаще, чем в других. Кое-что пролистываю, как конъюнктурное, но здесь на этот раз номер молодёжный. В первую очередь рассказ недавнего выпускника Андрея Тимофеева «Нина». Здесь бомжи, православные активисты, всё, казалось бы, в духе журнала, но думаю, что можно было бы всё это сделать и чуть ответственнее и лучше. Покойный Андрея руководитель Михаил Петрович Лобанов наверняка здесь бы чуть поработал, убрав горячие акценты и декларации. Литература поверяется не намерениями автора, а скорее его искренностью. Но я по привычке чуть придираюсь. Трофимов человек талантливый. Не торопись, брат, всё получишь в своё время. Рассказы Елены Тулушевой пока пропускаю, я писал предисловие к её книжке, знаю тему, у меня есть сочувствие к автору журнала. Чтобы не возникло чувство привыкания, молодому автору надо печататься с некоторыми перерывами. Читатель жаждет новизны! И тут же я буквально натыкаюсь на грандиозный, но такой короткий и лаконичный рассказ Дмитрия Филиппова «Яблоки». Сожалею – не институтский выпускник. Это, казалось бы, уже чуть позабывшаяся Чечня. Травмы, оказывается, не забываются никогда, и ещё долго Чечня будет источником нашей литературы! Солдат вернулся домой, в бывший дом, к бывшему тестю, а жена и маленький сын – уже у другого очага. Поразительные сцены этой встречи, в семейном остатке которой человеческое сочувствие. Очень здорово. Про себя думаю, как бы этот рассказ показать своим студентам, показать мало, надо вслух прочесть….

«Тесть сидел за столом и чистил рыбу. На подоконниках дозревала антоновка, и этот яблочно-рыбный дух свёл скулы и наполнил рот голодной слюной.

– Здравствуй, дядя Коль, – сказал Глею.

Тесть не обернулся, только стряхнул налипшую к ножу чешую.

– Я заночую?

– Ночуй.

Тесть положил нож на край стола. Обернулся».

В «Новом мире» последнего номера, 10-го, я сразу берусь за небольшой материал старого литовского выпускника Алексея Цветкова и, естественно, радуюсь плотно пригнанным друг к другу словам. Есть новизна формы, современный взгляд на, пожалуй, знакомое. Но всё время думаю, о новой повести Сергея Шаргунова «Правда и ложка». У меня здесь особое отношение и особые обязательства. Именно я был инициатором рассмотрения первой повести Шаргунова «Ура!» на комиссии по премиям Москвы, это мой автор. Да и в комиссии по международной премии Пенне я поставил Шаргунову за его роман, получивший премию, «1993» высший балл – 10. Замечательно тогда об этом романе публично говорил покойный Андрей Михайлович Турков. Тенденция при этом чтении сразу наметилась: новый увраж и «новый поворот» почти документальной автобиографической прозы, уже не один раз, спасающий от затухания отечественную литературу.

Последнее время я всё чаще и чаще встречаю людей, которые говорят, что устали от современной художественной литературы и предпочитают хорошо написанные мемуары и правдивую документалистику. Довольно подробно много лет читая премиальную литературу, я этих людей понимаю. Всё хорошо, но, как правило, ещё бы язык, во всём блеске его могучих традиций! Здесь, у Шаргунова, всё непросто, родовая, пожалуй, сага, в которой фигурирует, кроме традиционных и очень подробных генеалогических схем, ещё и серебряная ложка, так сказать, фамильный талисман. В конце повести, правда, оказывается, что талисман вроде бы и был, но вроде бы и придуман автором. Крупные авторы вообще любят придумывать себе биографию.

Повесть начинается с посвящения жене. Читающий мир теперь уже знает, что романистка Анна Козлова, только что своим новым романом взявшая премию «Национальный бестселлер», с Серёжей в разводе. Вспомнил об этом романе и сразу же мысль: тоже прошёл мимо него, не написал, а какое в этом романе прелестное и даже весёлое начало. Шизофрения у детей, лёгкий маниакально-депрессивный синдром, а как с ним жить! Началом славятся многие современные романы. Как замечательно, например, начинался тоже премированный роман Гузель Яхиной «Зулейха открывает глаза». Какая роскошная глава с тяжёлым татарским бытом, этим движением каравана раскулаченных крестьян и отношением снохи и невестки. А потом язык угас, и всё превратилось в современный телевизионный киносценарий с традиционным ужасом сталинских лагерей. Роман Анны Козловой, в основе своей, конечно, несколько схематичный, но без малейшей претензии, всё, как и положено отчаянному автору, с грустным весельем, непринуждённо, иногда просто дерзко. Я вообще слежу за Козловой, и интересный и неожиданный автор. Сколько шума наделала она своим сериалом вместе с Гай Германикой! Из посвящения Шаргунова мы узнали, что Сергей теперь, кажется, родственник по жене человеку с самой знаменитой в нашей стране литературной фамилией.

Поисками своих корней последнее время занялись многие литераторы. Я тоже в своей повести «Опись вещей одинокого человека» эти корни искал, покопался в документах и должен сказать: глухо, никакого намёка, вопреки семейным легендам о купцах и неких хлебных ссыпках на Северном Кавказе, даже на мещан не дотягиваю, суровые крестьянские предки. Серёже здесь повезло больше, у него что-то поближе к дворянству. Главное дело сделано: плотная, местами, правда, декларативная, чтобы не сказать скучноватая автобиографическая проза мастера. Но! Какие здесь есть роскошные языковые находки, какие описания и характеристики! Повторяю, о чём говорил не один раз: нет языка, нет и писателя. Здесь есть писатель, но несколько однообразны отдельные вехи родословной; путаешься в этой, порою, только лишь названной родне. Правда, с какой страстью и умением написаны сцены-воспоминания об Анастасии Цветаевой и Шульгине. Здесь мне, конечно, хочется опять, по дружбе, вспомнить Елену Мушкину, которая с минимальной лирической дерзостью держит своё повествование, но там факты, нажитые очень продолжительной жизнью нескольких поколений и – какие персонажи! Ну, да ладно, об этом и многом другом, поговорим в следующий раз!