И КРЕСТ И БОГАТСТВО

№ 2006 / 22, 23.02.2015

Многонациональность – это и крест, и богатство нашей страны.
Крест потому, что общее прошлое неизбежно вбирает в себя растворённые в историческом потоке распри, обиды, справедливые или несправедливые претензии. А богатство потому, что та же многонациональность несёт сложение опыта, знаний, мудрости и таланта разноплеменных народов.
Российская цивилизация, вообще, едва ли не самая уникальная на свете. В её основе прихотливое переплетение судеб, традиций, обычаев, вер, этических норм. Не механический конгломерат, но синтез, взаимопроникновение.
Вот и дух российского Кавказа порождён слиянием множества национальных красок. За ним и величественный нартский эпос, и сказания ашугов, и бессмертные творения Коста Хетагурова, но за ним же и Пушкин, и Лермонтов, и Бестужев-Марлинский, и Толстой. В крылатых строках Алима Кешокова: «Поручик Лермонтов! У вас хочу быть в званье рядового», – и восхищение, и чувство родства.
И о родстве – особо. Оно рождалось и крепло не то что десятилетиями, а веками. Так или иначе, но перед нами мощный культурный слой, подготовленный поколениями просветителей, этнографов, учёных, писателей. И ещё добавил бы – трудом переводчиков. Современный Северный Кавказ открывали для читателей многонациональной России Н.Тихонов и А.Тарковский, С.Липкин и В.Соколов, В.Солоухин и Я.Козловский, Ю.Нейман и Е.Николаевская, Н.Гребнев, М.Синельников, Г.Русаков и другие. Каждый перевод – это точка встречи литератур, веха в постижении наших исторических связей.
Прискорбно, что высокое искусство перевода сегодня оттеснено на задворки, что произведения, доносящие до нас голоса народов, оседают невостребованными на полках библиотек. Будем надеяться, что эти издержки временны. Слишком уж они накладны для нашей многонациональной страны.
Вообще говоря, падение тиражей, снижение авторитета писательского слова и рост невежества – вещи взаимозависимые.
Если в обществе по тем или иным причинам угасает интерес к литературе, к озарениям творца, то автоматически ослабевают нравственные тормоза и воскресают низменные инстинкты. И тогда мы начинаем судить друг о друге не по вершинам культуры, а по выходкам толпы, по базарным перепалкам, по подстрекательским лозунгам экстремистов, фанатиков, ксенофобов, по вспышкам насилия и криминальным разборкам. Во всяком случае без А.Шогенцукова, Г.Цадасы, Э.Капиева, без Р.Гамзатова, К.Кулиева, А.Кешокова, А.Абу-Бакара, без сегодняшних продолжателей их традиций И.Машбаша, Н.Джусойты, Т.Зумакуловой, А.Черчесова, И.Капаева мы неизбежно обречены на аберрацию зрения, искажение перспективы, смещение ориентиров, на подмену ценностей и растерянность перед воинственным натиском разномастного кликушества.
К сожалению, все мы ещё пока находимся на опасном рубеже истории, когда велик риск рухнуть под завалами прошлого, под бременем конфликтов, унаследованных от вчерашнего и позавчерашнего дня, трансформирующихся в нынешнюю тотальную подозрительность. Свойственная людям тяга к справедливости легко оборачивается при этом сведением счётов с инородцами, выпячиванием своего, вспышками национальной кичливости.
Тем более что действительность бесперебойно подбрасывает хворост в ещё не остывший костёр. Та же нищета, безработица, закрытие предприятий, прозябание науки и культуры. Традиции сотрудничества, взаимовыручки, соединения усилий при этом нередко отступают в тень, становятся неосязаемыми, блекнут на фоне захвата заложников, террористических акций, зачисток или взрывов безумия, подобных Беслану.
И всё же будущее всё-таки за этими традициями. За приумножением, а не расхищением национальных богатств, за созиданием, а не разрушением.
Да, на просторах Северного Кавказа издавна соседствуют кабардинцы, чеченцы, черкесы, аварцы, русские, осетины, балкарцы и другие. Всё это один мир, соединённый общим трудом, общими заботами или невзгодами. Выяснения, кто древнее, кто исконнее, бесплодны. Другое дело – налаживание жизни, подъём экономики, создание условий для процветания каждого народа. И самобытность здесь не помеха, а подспорье. Она способ выявления творческого потенциала.
Мне кажется, что размышления о самобытности стягивают воедино разветвлённые линии повествования Мадины Хакуашевой «Дорога домой». Само название и программно, и метафорично: дорога на родину, дорога к дому, к своему народу, к самой себе.
Помнится, в середине шестидесятых у всех на слуху была книга Расула Гамзатова «Мой Дагестан». Темпераментная, раскованная, озорная, переполненная байками и шутками, она воспринималась как здравица родному краю, признание в любви, воспевание поэзии гор и нравственных устоев горцев. Но праздничная, лукавая интонация не отменяла, а только усиливала ушедшую в подтекст полемику с русификацией, со звучавшими тогда призывами поскорее переходить с бесперспективного родного языка на русский.
Повесть Мадины Хакуашевой иная по своей стилистике. Не столько по-гамзатовски броской, сколько исследовательски сосредоточенной, нацеленной на диалектику прошлого и настоящего, человека и истории, национального и всеобщего.
Героиня этой исповеди – наша современница, человек, сформировавшийся в 70-е – 80-е годы. Сравнительно спокойные, благополучные, получившие наименование застойных.
За плечами Мадины аспирантура престижного медицинского вуза, подготовка диссертации, естественно сложившийся круг знакомых из разных уголков Союза: русские, литовцы, узбеки, грузины. Разве что в отличие от своих коллег она увлечена не только клиническими разработками, но и философией, искусством, литературой, особенно модной, добываемой по блату. Национальные чувства в этом столичном Вавилоне если и сказывались, то без особого нажима. Строка в анкете, чисто формальная паспортная графа. И до поры до времени Нальчик для Мадины просто почтовый индекс, место жительства и службы.
Психологическое самопознание героини «Дороги домой» развёртывается через всё более плотное вхождение в атмосферу отчего края, через соприкосновение с окружающим миром, с судьбами земляков. Друг детства, осевший после института в ауле, озадачивает её иронией над урбанизмом, над городскими представлениями о крестьянине. Сквозь скрытность и замкнутость бабушки невзначай пробивается ревниво оберегаемая тайна, уходящая в тридцатые годы, в мытарства деда, выдающегося кабардинского поэта Али Шогенцукова. Так эпизод за эпизодом приподнимается занавес над минувшим, а само повествование неотвратимо втягивает в себя историю царских репрессий против кабардинских, черкесских князей, чересполосицу взлётов и падений эпохи революции.
Настоящее в «Дороге домой» – это зацепка, завязка, верхний слой, а ключ к расшифровке найденных тетрадей во всём, что происходило с Кабардино-Балкарией на протяжении столетий.
Так и в повести осетинского прозаика Михаила Булкаты «Семь «чёрных бумаг»» пылящийся на чердаке старинный музыкальный инструмент фандыр сообщает герою о поколениях прежних владельцев, о пронесённых сквозь годы традициях мужества, стойкости, красоты, о преемственности этой обязывающей власти.
Так и в своём последнем романе «Седьмой поход нарта Сослана», произведении масштабном, переполненном трагическими коллизиями 20-х – 30-х годов, М.Булкаты сопрягает перипетии тогдашних событий с надеждами и заблуждениями народа, с метаниями интеллигенции и её ответственностью за национальное будущее.
Видимо, сама пропитанная преданиями и легендами атмосфера, сама природа Кавказа стимулирует сопоставление сиюминутного и вечного, изначального и преходящего.
Не случайно адыгейский писатель Нальбий Куек едва ли не в каждом рассказе выводит своих персонажей на очную ставку с основополагающими категориями добра и зла, чести и бесчестия, благородства и низости. И в этих контрастах философская напряжённость его прозы, ориентированной на постижение истинных нравственных ценностей.
Возвращаясь к повести Мадины Хакуашевой «Дорога домой», замечу, что пафос прозаика обращён не столько к прошлому, сколько к его урокам, их значению для сегодняшнего общества.
Да, благодарность предкам, выстоявшим в череде невзгод, да, признательность поколениям, сохранившим язык, обычаи, культуру. Ну, а современники что? Каков их вклад в прогресс истории? Способны ли они добавить к национальному наследию что-то свое, пойти дальше? Стать вровень с вызовами ХХI века, вступить в равноправный диалог с постиндустриальной эпохой, и не потерять, а утвердить себя в условиях начавшейся глобализации?
Ответы на подступающие вопросы трудны, но уклониться от них невозможно.
И Мадина Хакуашева чутко улавливает опасность инерции. Ведь жажда самобытности не слишком много значит, если она не подкреплена беспокойством о перспективе.
Северокавказские литературы 60-х – 80-х годов полнились сюжетами переселения людей с гор в плодородные долины, преодоления патриархальности, мотивами протеста против бесцеремонного наступления технического прогресса на природу, на экологическую среду обитания. Вспомним хотя бы произведения даргинца Ахмедхана Абу-Бакара. Теперь подобные сюжеты не то что утратили актуальность, но отступили перед натиском новой, рыночной реальности, перед лавиной социальных катаклизмов, межнациональных распрей и потрясений чеченской войны.
На какое-то время чеченская проза и вовсе перестала пробиваться к российскому читателю, заслонённая репортажами из «горячих точек», публицистикой и документалистикой.
Однако, судя по всему, эта вынужденная пауза подходит к концу. О странной войне, войне без правил, о захвате заложников, обстрелах, блок-постах в полный голос заговорили русские писатели, очевидцы сражений Захар Прилепин, Аркадий Бабченко, Александр Карасёв и другие. Но это – русские авторы. Теперь и чеченские художники тоже подступают к нравственному, психологическому исследованию последствий затянувшейся на полтора десятилетия смуты. Уже вызвало широкий резонанс опубликованное в «Знамени» эссе Г.Садуллаева «Одна ласточка не делает весны».
Я же хочу сказать о подготовленной к печати нашим журналом повести Мусы Ахмадова «Чтобы свечу не задуло ветром».
Герой Мусы Ахмадова журналист Ашми – человек, близкий по духу, по настроениям самому писателю, переживший всё то, что выпало на долю соплеменников. На его глазах крепла, набирала силы псевдопатриотическая эйфория, раскручивалась вакханалия сепаратизма во всех её неизбежных проявлениях – снос неугодных памятников, переименование улиц, бесконечные митинги, разгул опьянённой вседозволенностью, праздной, забывшей о работе толпы, озлобление против инородцев. И тому же Ашми пришлось испытать все тяготы похмелья: вставшие предприятия, обстрелы, бомбардировки, разрушение жилищ, гибель не успевшего появиться на свет ребёнка.
В повести «Чтобы свечу не задуло ветром» нет победителей и побеждённых, есть только жертвы: мужчины, женщины, дети, русские, чеченцы, старые и молодые. Одна сплошная рана: разбитые кварталы Грозного, заброшенные нефтяные скважины, изрытые минами, невспаханные поля, убогие, продуваемые ветрами лагеря беженцев, ненаписанные книги. Те ли повинны, эти ли, но все ошибки, просчёты, ослепления сходятся у младенческой колыбели крохотного, оставшегося без крова приёмного сына Ашми. И безусловное право судить принадлежит в повести именно ему. От имени здравого смысла, от имени гуманизма. Потому что будущее мальчика зависит от каждого из нас. От нашей способности подняться над распрями и амбициями, понять перспективу, осознать, что время глобализации едино, оно даёт шанс, но не делает скидок на обстоятельства. Ни для кого. Ни для России в целом, ни для каждого из населяющих её народов.
Литературы Северного Кавказа живут ощущением драматизма. Их контекст – это рождённые в прошлом, но далеко не исчерпанные ныне исторические, социальные, экологические, нравственно-психологические конфликты. Отсюда напряжённость анализа, потребность в раскрытии и утверждении ценностей национальной культуры и этики, в сопоставлении собственного опыта с опытом других народов, других литератур страны. Иначе угроза провинциализма, соскальзывания в этнографический колорит, утрата диалога с магистральными эстетическими, стилевыми, философскими тенденциями. Действительно востребованным, вызывающим отклик может быть только то, что обогащает современника, расширяет горизонты правды, несёт в себе художественные открытия, значимые для всей многонациональной России. Думается, что как раз здесь и находится точка приложения сил и самих писателей, и переводчиков, и пребывающей пока в явном загоне критики.

Леонид ТЕРАКОПЯН