ВОЙНА УЧАСТВУЕТ ВО МНЕ

№ 2018 / 7, 23.02.2018, автор: Александр БАЛТИН

МАРИНИСТ МАРК КАБАКОВ

 

Страсть к морю свидетельствует о жажде странствий и жажде тайны, познания тайны, а метафизически – о томлении полёта, о стремлении взлететь, познав возможности души.

 

Море – это поединок

С буйным ветром и водой,

Праздник, слитый воедино

С ритмом вахты ходовой.

 

Стихи моряка, ставшего поэтом, проросшего в поэзию мыслью и сердцем, романтической приподнятостью и сокровенными ритмами души.

И жизнь сама имеет признаки поединка – хотя бы со смертью, ибо один из вариантов её преодоления есть творчество, поэзия в частности.

Поэт-моряк, поэт-ветеран, поэт, видевший и познавший много, в большей степени имеет право на суждение о мире со всей его запутанностью, со сложными ходами мистических лабиринтов, в которых блуждать – каждому.

 

Мы шли весь день.

И необъятным

Казался моря серый круг.

В холодном небе стыли пятна

Вечерних сумерек.

Как вдруг

На горизонте заклубился,

Едва для глаза различим,

И в хмуром небе растворился

Предвестник встречи –

Белый дым.

 

Дым бел, ибо предвещает встречу – но они бывают различными: и встреча со своею поэтической судьбой, с неповторимостью собственной строки может и обескуражить, и настроить на волновой лад: стихи пойдут, как волны, накатывая на реальность, тая глубины – похлеще тех, где покоятся затонувшие корабли.

 

Уплывают всё дальше и дальше

Опалённые взрывами дни…

 

Дни уплывают, ибо это дни моряка – и поэта-мариниста.

Дни остаются, спрессованные стихами в целостность сделанного, как спрессованы живым пластом великолепные массы моря, где цвета – богаче любого воображения, и они питают воображение писателя.

 

Нептуновы угодники,

Без мачт,

Без рей,

Подводники, подводники,

Гроза морей!

 

Как точно определены подводники! А точность – как вежливость королей, есть вежливость поэтов.

Точно – в два слова – до взрыва. То есть – до преодоления взрыва смерти.

…до чистоты морской метафизики…

 

---

 

ЛИНИЯ ЮРИЯ ЛЕВИТАНСКОГО

 

Не так много высококлассных стихотворений о войне, не столь густо взошло ими поле русской поэзии, и даже двустишия Левитанского:

 

Я не участвую в войне,

Война участвует во мне

 

было бы достаточно, чтобы оставить след в военной поэзии. Великолепная формула, переливаясь красками скорби и мужества, остаётся резкой раной на теле поэзии.

 

 

Мудрость хранится в разных упаковках, и дело поэта найти хотя бы некоторые из них, вскрыть, как вскрывает Левитанский свою упаковку, делясь с читателем:

 

Каждый выбирает по себе…

 

Тут простота, возведённая в степень ясности, тут антологичность, помноженная на вечность. И жизнь сама кинематографична – как угадано поэтом. Её снимают нами, и неизвестен режиссёр; и каждый действует в меру отпущенного, и действия поэта – слова его, стихи его – остаются грустью и нежностью, лёгким вопросом:

 

Вы полагаете всё это будет носиться?

Я полагаю, что всё это следует шить.

 

И шить звучит, как жить, ибо жизнь продолжается всегда.

 

---

 

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ ИОНА ДЕГЕНА

 

Знаменитое восьмистишие И. Дегена «Валенки» – пропущенное через все военные антологии, напряжённо-рваное, страшно-абсурдное и такое приземлённо-военное: очевидно из лучших стихов о войне – затмило остальное творчество поэта: каковое составляет немалый и весьма интересно-разнообразный пласт.

…мы видим рвущийся и в то же время, как тонко заметил поэт, ощетинившийся тьмою украшений костёл:

 

Костёл ощетинился готикой грозной

И тычется тщетно в кровавые тучи.

За тучами там – довоенные звёзды

И, может быть, где-то Господь всемогущий.

 

И то, что дальше идёт строка:

 

Как страшно костёлу! Как больно и страшно!

 

Точно своеобразный аргумент, подтверждающий зыбкое «может быть» предшествующей строки…

…ибо прожившему войну тяжело поверить в наличие божественной любви; ибо кому же и верить в неё, как не прошедшему сквозь тотальный ужас…

 

Подарок старушки «жолнежу-спасителю»

В ту пору смешным показался и странным:

Цветной образок Иоанна Крестителя,

В бою чтоб от смерти хранил и от раны.

 

Огонь идёт по нервам строк – военных строк; и точно огнём мысли рисуются картины: рваные, страшные, привычные.

Те, какие не представить тому, кто там не был. Те, какие можно вообразить, только читая стихи:

 

Воздух вздрогнул.

Выстрел.

Дым.

На старых деревьях обрублены сучья.

А я ещё жив.

А я невредим.

Случай?

 

Иногда военные стихи Дегена точно прорезаны острым ножом по сухому дереву жизни:

 

Багряный лист прилипает к башне.

Ручьём за ворот течёт вода.

Сегодня так же, как день вчерашний,

Из жизни вычеркнут навсегда.

Изъят из юности.

В личном деле

За три обычных его зачтут.

 

Порою они текут соком жизни, играют красками, перекликаются огнями:

 

Стихи на фронте. В огненной реке

Не я писал их – мной они писались.

Выстреливалась запись в дневнике

Про грязь и кровь, про боль и про усталость.

Нет, дневников не вёл я на войне.

 

Думается, что военные стихи, в основном и складывающие корпус поэзии Дегена, даны своеобразной энциклопедией военных будней, столь же вместительной, сколь и страшной, где радость, если сверкнёт на чуть, то и она, как будто, обманна.

Энциклопедия. Или памятник – воле, терпению, доблести; памятник, выполненный великолепным резцом мастера.

 

---

 

РЕАЛЬНОСТЬ ЮРИЯ РАЗУМОВСКОГО

Кривляющийся, как бес, не любящий человека человек подносит плохое вино…

Есть нечто зловещее в образе, – в стихотворении про заурядного чёрта, своего чёрта, с каким сталкивается каждый; и весь каталог предложений – от пустых стихов до «вскочить на коня» – очевиден, как переборы чёток, как затверженная наизусть, читаемая без всякого понимания молитва…

Пострашнее военных стихов – это вечное искушение невоенного чёрта…

Но – капли бомб, текущие с неба, превращающиеся в реальные смерти и увечья, капли бомб воплощают жуть и абсурд человеческой сути… Однако душу бомбы не тронут, в отличие от «человека, не любившего меня».

 

Только скачут назад, как лягушки,

Комья грязи у пас из-под ног.

 

Это уже военное, страшное и адское, простое, как работа…

Все, прошедшие войну, понесут огонь её в сердце, отделяя лепестки от него, а если прошедший – поэт: лепесток становится стихом.

Ибо ведомо им – лицо огня, ибо поэт видел старшину с оторванной ногой:

 

Нога оторвана, а ложка

Ещё торчит за сапогом…

 

И подобная прозаизация, проведённая лабиринтом жути, выжигает борозды в сознанье не видевших войну…

Выжигает – чтобы крепла память и росла совесть, выжигает, чтоб и в образе увидеть не только образ – но реальные возможности слов передать всю нелепицу войн, закрепить в сознанье людей эту нелепицу…

 

Александр БАЛТИН