Советский разведчик вернул нам Эрьзю

№ 2007 / 13, 23.02.2015

У великого скульптора Степана Дмитриевича Эрьзи была драматическая судьба. Много лет он был вынужден провести в Латинской Америке, сомневаясь, стоит ли возвращаться в Советскую Россию. Однажды эти сомнения разрешил молодой советский дипломат и разведчик Юрий Папоров. Он долго молчал о подробностях возвращения скульптора на родину, и лишь недавно решил приоткрыть тайну, написав книгу «Великий Эрьзя. Признание и трагедия». Сегодня Юрий Папоров гость нашей газеты.

 

– Юрий Николаевич, почему в своё время вы решили связать свою жизнь со службой во внешней разведке?

– В составе первого посольства в Аргентине в 1946 году я был атташе и не имел отношения ни к каким разведывательным службам. Я быстро выучил язык, выполнял массу поручений. В общем, проявил себя. Вернувшись в Москву, я получил месяц отдыха, а затем меня вызвали в ЦК партии. Там меня встретил человек из внешней разведки и предложил перейти на работу к ним, сказал, что есть решение ЦК. А мне была уже подготовлена хорошая должность в МИДе, в протокольном отделе. Я стал отказываться, но против решения ЦК ничего сделать было невозможно. Эта служба тогда находилась вне КГБ, называлась – «Комитет № 4 Совета Министров СССР». Вот так я и попал в разведку.

– А до того как приехать в Аргентину, вы что-то окончили? Где работали?

– До того была война, мне было семнадцать-девятнадцать лет, и я работал в НКВД в Туркмении. В конце войны была создана сеть наркоматов ино-странных дел, так как Сталин рассчитывал, что все республики Советского Союза после войны пошлют своих представителей в ООН, но ООН приняла только СССР, Украину и Белоруссию. А я в то время занимал в Туркмении должность помощника заместителя наркома, приезжал в Москву на курсы. И когда генерал Перон, пришедший к власти в Аргентине, предложил установить с Советским Союзом дипломатические отношения, Сталин на его телеграмме написал: «Оформить посольство в течение месяца». Это было в мае 1946 года, кадров было мало, и оформить посольство в такой короткий срок было невозможно. Наскребли, как говорится, по сусекам, взяли бывшего посла из Голландии, консул приехал из Уругвая… Таким образом я в двадцать один год оказался атташе в Аргентине.

– Возвращением Эрьзи в Советский Союз занимались по личной инициативе или это было задание нашего правительства?

– Ни то и ни другое. Дело в том, что в конце 1945 года Степан Дмитриевич Эрьзя очень сильно заболел. И его друг и личный секретарь Луис Орсетти, прекрасный, чудный мужик, забеспокоился, куда денутся все скульптуры, если Эрьзя умрёт. Он позвонил в советскую миссию в Монтевидео, встречался с консулом, которым был Валентин Васильевич Рябов. Валентин Васильевич решил посмотреть, что это за скульптуры, что за человек Эрьзя. Они познакомились, и на Рябова творчество Эрьзи произвело огромное впечатление. И уже в марте 1946 года наша миссия в Монтевидео направила телеграмму в Советский Союз о том, что великий скульптор Эрьзя желает вернуться на родину. Но решения никакого не поступало. Затем в Аргентину приехало наше посольство, и Рябов из Уругвая был переведён к нам консулом. Мы прибыли в Буэнос-Айрес 1 сентября 1946 года, Эрьзя нас встречал. Рябов рассказал послу Михаилу Сергееву, какой это чудный скульптор, и вскоре посольская группа, в том числе и я, отправилась смотреть скульптуры. Жена Сергеева, Тамара Алексеевна, была по профессии скульптор, и она восхитилась. Сергеев сразу же послал пространную телеграмму в Москву, доказывая, какое значение будет иметь возвращение Эрьзи в СССР. Скульптор написал письмо в Верховный Совет, что дарит все свои работы советскому народу, но с одним условием – чтобы они были выставлены. О том, что Степан Дмитриевич собирается уехать, пошёл слух по Аргентине, и сразу появились люди, которые стали этому препятствовать, уговаривали Эрьзю не возвращаться. Прибыл человек из Соединённых Штатов с предложением купить за три миллиона долларов все его скульптуры для Музея современного искусства в Нью-Йорке. Эрьзя отказался, сказал: «Я еду в Россию». Однако окончательного решения всё не поступало. Тут ещё масла в огонь подлило то, что когда Эрьзя пришёл к консулу со своим советским паспортом, консул, понимая, что с марта по октябрь нет ответа из Москвы, что дело вообще непростое, заявил Эрьзе: «Вы хотите ехать в СССР? Но вы же утратили советское гражданство». И Эрьзя полез на него с кулаками. Гражданство ему быстро восстановили, так как МИД дал согласие на возвращение. Но по решению МИДа посол действовать не мог. Потом пришло решение Верховного Совета: «Восстановить Эрьзю в правах советского гражданина и разрешить ему приехать в СССР». И снова задержка, так как решения из ЦК посол по-прежнему не получал. Но несмотря на это Сергеев попросил «Славянский союз» в Аргентине помочь запаковать все скульптуры Эрьзи для перевозки. А отъезд всё откладывался. В конце сентября 1947 года Сергеева отозвали. По каким причинам, трудно сказать, хотя догадаться можно – в Советском Союзе были люди, которые противились возвращению Эрьзи. Это, в первую очередь, глава Академии художеств Герасимов, скульпторы Вучетич и Томский и председатель Комитета по делам искусств Баспалов. Они прекрасно понимали, что Эрьзя не Конёнков, который им не конкурент, дорогу не перейдёт, а работы Эрьзи, о которых так много писала мировая пресса, это – серьёзно. Потом так оно и получилось. Когда в 1954 году была устроена выставка Степана Дмитриевича в Доме художника на Кузнецком мосту, то напротив выставлял свои работы Герасимов. И кто-то в книге отзывов написал: «После работ Эрьзя ваше смотреть нельзя». Эта фраза во многом объясняет, почему его не хотели видеть в Союзе и не было окончательного решения.

– А от кого оно должно было поступить? 

– От Центрального комитета партии. Без него ни МИД, ни Верховный Совет ничего сделать не могли… Летом 1947 года Эрьзя разбил ящики, в которых находились скульптуры, и снова открыл у себя в доме выставку. Но перед своим отъездом посол Сергеев заверил его, что он отправится в СССР на пароходе «Баку». А «Баку» уже шёл к Буэнос-Айресу. Скульптуры снова упаковали, подготовили. В октябре «Баку» пришёл, постоял в порту и ушёл… 7 ноября посол устраивал большой приём, я как раз облачался дома в дипломатическую форму, и тут мне позвонил Луис Орсетти и сообщил, что Эрьзя отказывается идти на приём. Это скандал. Я вынужден был переодеться обратно в гражданское и ехать уговаривать Степана Дмитриевича. А ещё Сергеев дал мне поручение, так как Эрьзя ко мне хорошо относился, заниматься этим вопросом, навещать его. И в конце концов он согласился поехать. А 13 ноября я запомнил на всю жизнь – я приехал к Степану Дмитриевичу в тот момент, когда к нему зашёл приятель и стал читать статью из аргентинского журнала, в которой говорилось примерно следующее: «Мы без всякой радости стояли у причала и провожали пароход, на котором великий скульптор Эрьзя покинул Аргентину. Он уезжал, и мы видели, как он машет рукой, благодарный за то, что здесь, в Аргентине, он сумел обнаружить кебрачо – новый материал для работы скульптора. В Аргентине он прожил двадцать лет, заработал массу премий, и мы его очень уважаем, но неизвестно, как его встретят в России»… В тот день я впервые видел слёзы Эрьзи – все считали, что он уехал, а он до сих пор сидит здесь. Он мне рассказывал, как над ним издевались некоторые художники, когда он появлялся в кафе. Говорили: «Что ж вы, господин Эрьзя, так быстро вернулись? Вам не понравилось в Москве?» В общем, он страшно переживал, и порой мне приходилось очень трудно с ним разговаривать, убеждать его, что происходит какое-то недоразумение. Я читал ему статьи, что вот Конёнков вернулся в СССР, что и его, Эрьзю, там ждут. А Эрьзя мне очень разумно на это отвечал: «А почему ни в одной статье за эти два года у вас нет обо мне ни слова? Почему там, где опубликованы фамилии художников, посвятивших своё творчество революции, нет моей? Я первым создал скульптуру Ленина ещё в 1918 году. И Маркса, Энгельса. Фронтон Дома профсоюза горнорабочих в Азербайджане. И обо мне ни одного слова. Значит, моё творчество в СССР не признаётся. А везде его признают».

– Юрий Николаевич, а как Эрьзя оказался в Аргентине?

– В Аргентине Степан Дмитриевич прожил так долго по стечению обстоятельств. В 1926 году он из Советского Союза не эмигрировал, а поехал на поиск своих скульптур, которые ещё в 1910-е годы один проходимец, Антонио Санта-Марино, увёз в Аргентину из Франции. И Эрьзя хотел их отыскать и заодно пропагандировать за рубежом советское искусство. В этом его поддержали Луначарский, жена Каменева, которая была председателем ВОКСа. Ему дали переводчицу, Юлию Кун, которая оказалась женой военного разведчика и сама поехала за границу по этой линии. Они вместе побывали в Париже, в Монтевидео, жили в одном доме в Буэнос-Айресе. Здесь Эрьзя нашёл новый материал – дерево кебрачо. Официально Юлия Кун работала в «Южамторге», ходила по теннисным кортам, по клубам, и однажды, вернувшись домой из поездки, Эрьзя обнаружил, что Гун исчезла. Оказалось, что её арестовали и выслали в Советский Союз. «Южамторг» разогнали. А Эрьзя остался, и не знал, куда обращаться. Русские его сторонились, дипломатических отношений между СССР и Аргентиной тогда не было.

– А испанский язык Степан Дмитриевич знал?

– Как и французский и итальянский языки, испанский у него был очень своеобразный. Может быть, пару сотен слов он знал, кое-как их употреблял. На русском языке говорил довольно прилично. Принято считать, что Эрьзя по-русски не говорил, говорил только на мордовском, и вообще был таким тёмным в смысле европейской цивилизации человеком. Но ведь он несколько лет учился в Москве в училище живописи, ваяния и зодчества, изучал анатомию в Московском университете. И на каком языке он общался с преподавателями, студентами? На русском, конечно… Но на меня Эрьзя производил странное впечатление – и крестьянин, и сеньор, человек, может быть, и не очень серьёзных мыслей, но в то же время философ. Вообще, он мне сразу показался большой личностью, несмотря на его косоворотку, всегда мятые штаны. И я видел, как он работает. Это поражало. Когда вместе с послом Сергеевым я побывал в его мастерской в первый раз, то не очень разобрался. Всё-таки я был приучен к соцреализму, но затем постепенно почувствовал, что его скульптуры живут, разговаривают со мной. Толстой, Александр Невский, Моисей, Иоанн Креститель, простые мужики, бабы… Поразительно. Это мог создать только великий мастер. И мне, двадцатитрёхлетнему человеку, общение со Степаном Дмитриевичем принесло очень много. – И как Эрьзе всё же удалось вернуться на родину?

– Постоянно появлялась надежда, но она тут же гасла… Новый посол тоже ничего сделать не мог, да и не проявлял особой инициативы. Понимал, видимо, что решения нет неспроста. Но вот пришла телеграмма от МИДа и Верховного Совета и деньги. Мы обрадовались, снова забили все скульптуры в ящики. Ждали парохода и подтверждения из ЦК. Ждали шесть месяцев! Потом Эрьзя разбил ящики, достал скульптуры… А в это время вокруг происходят события – одна из его учениц, которую звали Доротея, очень неплохой скульптор, в него влюблена. Но поскольку Эрьзя упорно хочет уехать, она рвёт с ним и выходит замуж, как говорится, за первого попавшегося мужика. А мужик этот оказывается миллиардером и вскоре умирает. Все богатства достаются Доротее. Баптисты уговаривают Эрьзю переехать в США… Понимая, что тянуть больше невозможно, видя, как Эрьзя страдает, что у него не ладится работа, я решил действовать через аргентинских коммунистов. Я приехал к Хорхе Виале, который работал нотариусом и был членом компартии, связником. Через него проходили документы, деньги, шифрованные сообщения. И я объяснил ему: «Ситуация с Эрьзей складывается так, что подрывается авторитет Советского Союза». Он меня очень быстро понял, и в тот же день в ЦК аргентинцы отправили об этом сообщение. И я параллельно переговорил с поверенным в делах, высказал ему своё мнение об этой уже четырёхлетней волоките с возвращением скульптора. В результате 15 июня 1950 года ни свет ни заря раздаётся звонок из посольства: «Одевайся и приезжай». И мне вручают шифрованную телеграмму, в которой содержится это окончательное решение высылать Эрьзу со всеми вещами, работами как можно быстрее. Рабочие из «Славянского союза» снова забивают 97 ящиков, в которых 180 скульптур из дерева, гипса, бронзы, мрамора. 175 тонн!

– И пароход на этот раз пришёл быстро?

– Мы арендовали итальянский пароход «Джулия», который доставил Эрьзю в порт Румынии, а из Румынии его перевезли в Одессу. Из Одессы по железной дороге он прибыл в Москву. И уже в Одессе, как я знаю, над Степаном Дмитриевичем стали издеваться – вся эта публика, воспитанная на другом искусстве, не могла его принять… Вообще, Эрьзе после возвращения не везло. Плохо к нему отнеслись. Выделили крошечную мастерскую, скульптуры увезли в Загорск и сгрузили в заброшенной церкви, где снег покрывал ящики. Выставок не было. Первая состоялась в 1954 году. Уже после неё одна из поклонниц Эрьзи нашла подход к Маленкову и уговорила его приехать к Эрьзе в мастерскую. Маленков приехал с семьёй, увидел, ахнул: «Степан Дмитриевич, голубчик!» И тут же продиктовал помощнику: присвоить звание народного художника СССР, прикрепить к кремлёвскому питанию, которое привозить утром, днём и вечером, выделить мастерскую, только что освобождённую Томским (а Томский переехал в настоящий дворец), и так далее, так далее… Через три дня помощник идёт к Маленкову за подписью, а того в этот момент снимают с поста…

– Юрий Николаевич, вы возвращались в СССР вместе с Эрьзей? 

– Нет. Мой срок работы в Аргентине закончился чуть раньше. Я уехал 26 августа 1950 года, а Эрьзя – 6 сентября. Но в Москве я уже не мог с ним общаться, так как поменял место работы… Я жутко мучился, но пойти к Степану Дмитриевичу не мог. У меня уже были другие задачи. И всё-таки случайно я с ним встретился на улице в Москве. Это было в конце лета 1953 года. Но встреча не была тёплой – Эрьзя был обижен, в том числе и на меня, как к нему отнеслись на родине. Получилось, что мы его обманули. Выставка работ Степана Дмитриевича была встречена его коллегами-скульпторами очень плохо, появились отрицательные статьи. Признание его творчества на родине произошло только после смерти… Вот такая история.

 

Беседу вёл Роман СЕНЧИН

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *