КАНУН

№ 2007 / 20, 23.02.2015


Гигантские, словно выстроенные из светлого туфа белые тополя окаймляли реку. За рекой зеленело поле, трёхгектарка, за полем расположилась молочно-товарная ферма – МТФ. Три приземистых длинных коровника, обшарпанный корпус общежития да дюжина хат. В сущности, целый мир.
Трактор буксовал, не дотянув до асфальта метров двадцать. На обочине сидели мужики. Гадали, вылезет трактор из лужи или нет. Не вылез, заглох. Солнце закатывалось за плоскоголовый Козырев бугор. Со стороны озера медленно двигалось стадо. Коровы поминутно останавливались, срывали мягкими губами жёсткую пыльную траву, задумчиво жевали. За стадом сонной мухой ковылял тщедушный плешивый пастух – Митя Орёл. Мужики переключили внимание с затихшего трактора на пьяного пастуха.
– На автопилоте гребёт, – высказался скотник Витька.
– Да, – согласился ветврач Пашка, – тяжёленький.
– Эй, птичка! – крикнул лесник Степаныч. – Ежели коровы на мой сенокос заходили, голову оторву!
– А я знаю, куда они ходили? – пожаловался Орёл. – Я здешних местов не знаю…
– Заблудиться-то не боишься? – весело перебил Пашка.
– Неее, они дорогу знают. – Митя кивнул на коров.
– Значит, это они тебя пасут.
Мужики захохотали, Митя растерянно захлопал глазами. Завёлся трактор и вновь принялся буксовать. Орёл кинулся догонять стадо.

Витька рисовал перед Пашкой перспективы будущей счастливой жизни. Витька рисовал эти перспективы перед каждым встречным и поперечным. Пашка наизусть всё знал.
Приехал Витька с Севера – потянуло его в тёплые места. На севере оставалась жена Катя, по доверенности она должна была продать там Витькин дом и подъезжать. Тем временем Витька купил здесь развалюху и грезил о будущей счастливой жизни. Знали, что Катя на десять лет моложе мужа. Знали, что она красива и своевольна. Что у неё два уже больших сына, не от Витьки…
Солнце било прямой наводкой. Всё живое уползало в тень. Пыльная, липкая жара, такая же неотвязная и надоедливая как Витькины бредни, доставала повсюду. В знойном мареве эфемерными видениями дрожали тополя у речки, плоскоголовый Козырев бугор…
Витька расписывал невыстроенный дом, когда в дремотное оцепенение ворвался грохот мотоцикла. Мотоцикл резко занесло перед калиткой, люлька чуть ли не на метр взметнулась. На мотоцикле сидел зеленовато-бледный Степаныч.
– Пашка, – дрожащим голосом крикнул он, – поехали быстрей!
Ветврач прищурился на солнышко и лениво проговорил:
– Нет, я с тобой не поеду. Ты и ездить-то не умеешь. Угробишь меня…
– Пашка, не блажи! Я жену пришиб!
– Насмерть?! – охнул Витька.
– Кажись, нет.
Пашка пошёл за аптечкой.

Евдокия прикладывала ко лбу железную литровую кружку. Под кружкой красовалась огромная шишка.
– Пришиб, – передразнил Степаныча Пашка. – Евдокию не пришибить. Она у нас бессмертна, как Кощей.
– Точно, – поддакнула Евдокия и злорадно добавила: – Я теперь тебя в тюрьму посажу.
– Язва, – простонал Степаныч.
Что верно, то верно. Язва. Допилила-таки мужа. Решил Степаныч срезать грушу во дворе. Мешала она, понимаете ли, Дуське. А поскольку Степаныч малость под мухой был да груша верчёная попалась, оплошал. Запил неверный сделал, и зависло дерево на сарае, продырявив крышу. Пока незадачливый хозяин стягивал грушу, жена бегала вокруг и шпыняла почём зря. Степаныч не выдержал, запустил в Дуську курткой. Уже когда бросал, почувствовал неладное. Баба взвизгнула, мешком повалилась навзничь, и тут Степаныч вспомнил, что в кармане куртки лежит брусок, точило для топора…
– Лет на восемь посажу, – прикидывала Евдокия.
– Вышку проси, – советовал Пашка.

Мужики собрались вокруг костра. Отблески огня освещали напряжённо-испуганные лица. Степаныч рассказывал про диковинного змея-желтобрюха:
– Метра три в длину будет… Зубов у ево нету, у ево хвост сильный. Он хвостом бьёт. Корову с ног сшибить может… Вот раз иду по делянке, в десятом квартале, прямо по квартальной, а он в колее сидит. И как кидь на меня… Ели ноги унёс…
– Врёшь ты всё, – перебил Пашка, – из колеи в десятом квартале танку не выбраться, не то что змеюке какой. В той колее, случись что, взрыв термоядерный переждать можно…
Все засмеялись. Колею знали.
– Ну вот, – обиделся Степаныч, – не буду рассказывать.
– Расскажи, – взмолился Орёл.
– Ладно. – Степаныч с опаской покосился на Пашку и принялся врать дальше.
Костёр горел на крутом склоне реки под толстой корявой белолисткой. Мерно шелестела река. Иногда налетал задиристый ветерок и старое дерево грустно перебирало листвой.
– …А ещё куст такой есть, – вновь вошёл в раж Степаныч, – держи-держи называется… У его колючки, как крючки, назад загнутые…
Тонкий серп Луны казался призрачным. В вязком бархатно-чёрном небе вызывающе-ярко блестели звёзды, хорошо просматривался Млечный Путь. Пашка встал и строго проговорил:
– Мне противно слушать эту антинаучную ахинею. Я лучше к Любаньке пойду.
– Вот кобель, – добродушно засмеялся ему в спину тракторист Гриня. – Всех перетоптал. По второму кругу пошёл.
Сидящие вокруг костра смотрели вслед уходящему ветврачу…
Близилась полночь, время преступлений. Преступление было устроено нехитро: забираешь на ферме мешок комбикорма, тащишь его к шоссе. Там к двенадцати съезжаются те, кому нужен комбикорм, обменивают мешок на бутылку. Занимались воровством все поголовно, благо комбикорма на ферме много. Неизвестно кто и когда догадался первым снести мешок к трассе. Обитатели МТФ полагали, что традиция ведётся издревле.
Орёл участвовал в подобной затее впервые. Гриня с Витькой старательно его стращали.
– Ежели свисток услышишь, – наставлял Витька, – падай и голову закрывай. Чтоб в голову не попали.
– Стреляют, – в ужасе прошептал пастух, совсем туго соображавший с похмелья.
– Ага, – поддакнул Гриня. – Как саданут очередью. Дуршлаг из тебя сделают…
– Ты первый иди, – приказал Витька.
Орёл нервно дёрнулся:
– Почему первый?
– Примета такая, – пояснил Витька, – новичкам везёт. Только в обход дуй. На полкилометра дальше, зато целей будешь.
Орёл горестно вздохнул, взвалил на себя мешок, поплёлся в обход. Едва он отошёл, как Степаныч сообщил, что положил ему в мешок четыре кирпича. Витька, сунув два пальца в рот, залихватски свистнул. Орёл упал и старательно прикрыл голову руками.
– Молодец! – громко крикнул Витька.
Орёл поднялся, продолжил путь. Нахохотавшись, вся компания закинула мешки на плечи и через трёхгектарку, напрямик двинулась к Краснодарской трассе.
Тремя часами позже в стельку пьяный Орёл, плача, вопрошал: «Зачем кирпичи поклали?» Ответом на этот риторический вопрос был взрыв смеха.

Приспело время суда. Накануне старики основательно перетрусили, почти не разговаривали друг с другом. Повестка, нарочный, иск… Окружающий мир стал незнакомым, чуждым. Евдокия прикинулась больной. Для моральной поддержки со Степанычем на заседание поехал Витька.
Судья страшным голосом говорил страшные слова: «…действия, квалифицируемые, как злостное хулиганство, повлёкшие за собой…» Степаныч судорожно застыл и напоминал деревянного бога, с той только разницей, что статуэтки не потеют, а с обвиняемого пот ручьями лил. Похожим же на бога Степаныча делали глаза. В глазах отражалось мученичество, жертвенность, безвинное страдание. Судья в те глаза не смотрел.
Приговор оказался суровым – двадцать пять рублей штрафа.
После оглашения Степаныч громко сказал: «Спасибо», степенно поклонился суду и вышел из зала заседаний. Зрители со смеху попадали.
Витька потянул осуждённого в пивную. После третьей кружки на лице Степаныча сохранялось выражение бессмысленной отрешённости от всего земного. Витька побежал за водкой. Спасать надо было мужика. Водка подействовала. Через сорок минут Степаныч заговорил. Да чудно так, у Витьки даже мелькнула мысль, что всё время Степаныч подыскивал именно эти слова: «Нет, неправильно он говорил… Прямо убивцу из меня сделал… Я Евдокею люблю… Двадцать восемь годов душа в душу…»
На хутор вернулись поздно. Евдокия стояла у калитки подбоченившись. «Ну, что?!» – победно осведомилась она.
– Пятьдесят рублей присудили, – осторожно ухмыльнулся Степаныч.
– Мало, – ехидно процедила Евдокия, – надо было с тебя, гада, сто содрать.

Витька тосковал. Прошла пора тихой грусти и меланхолии, наступило время отчаяния. Подспудно Витька давно чуял недоброе. Больше самообману поддаваться не удавалось, стало очевидно, что его бросили. По самым успокоительным подсчётам, жена продала дом месяца два назад. Не могла она так долго ехать… Витька сидел на лавочке в огороде, смотрел на Краснодарскую трассу. Трасса была пустынна. В огороде всё повяло, пожухло. Чувствовалось приближение осени. А ещё Витька чувствовал приближение старости. Страшной, одинокой.

Вечером пришёл Пашка с бутылкой. Только сели – отключился свет. Хозяин долго шарахался по хате впотьмах, наконец нашёл огарок свечи. Нарезали сало, покромсали луковицу, налили. Вроде как и уютней стало. После второго стакана Витька предложил:
– Я тебе про жизнь свою расскажу…
– Только не о жене, – взмолился Пашка.
– Нет, – успокоил Витька, – Мы с Катькой и не зарегистрированы. Я тебе о жене своей расскажу…
И Витька стал рассказывать о какой-то полузабытой женщине, от которой ушёл двадцать лет назад. Женщина осталась с ребёнком на руках, с Витькиным сыном.
–…Большой уж подикось… – задумчиво говорил Витька.
Дверь распахнулась, ввалилась бригадирша Петровна. В связи с отсутствием электричества бригадирша собирала народ доить вручную. Собирала всех, кто на ногах держался.
– Я коров боюсь, – шёпотом признался Витька.
Сбор проходил трудно. Доярка Тонька стояла в луже и рассказывала бригадирше, что она думает о ферме, о коровах, об электричестве, о Петровне. Суждения по поводу всего вышеперечисленного были удивительно однообразны. Рядом с Петровной стоял Пашка. Он, дождавшись паузы в обличительной речи доярки, мягко заговорил: «Солнышко, вылезай из лужи. Айда коров доить». Тонька кокетливо хихикнула и выдвинула встречное предложение, чтоб к ней пойти выпить, музыку послушать, песню спеть обещала… «Хорошо, ласточка, – согласился Пашка. – Только сначала коров подоим, а то маются, бедные, мычат жалостливо…» Тонька утробно икнула и высказалась о Пашке в том же смысле, что о ферме, коровах, электричестве. Однако ж из лужи вылезла, двинулась в направлении коровника. «Молодец!» – похвалила Петровна, хлопнув Пашку по плечу.
По дороге Евдокия вела под руку Тонькину напарницу Люсю. Люська душевно орала про холостых парней Саратова. За ними, бережно придерживая друг друга, тащились две телятницы. «Топает гвардия», – удовлетворённо отметил Пашка. Бездушными автоматами обитатели МТФ тянулись к коровникам исполнять свой долг.

Три дня парило. Серая пелена облаков зависла в небе. Казалось, вот-вот хлынет ливень, но дождь не спешил. День начинался и кончался рассеянным светом, пылью, духотой, давящим однообразием. Наконец на четвёртый день произошло изменение. Со стороны моря поплыли мрачные чёрные тучи. Духота сделалась нестерпимой. Враз угомонились птицы, кузнечики и прочая звенящая шушера. Тучи накатывались на МТФ. Накатывался мрак, тревога. Люди засуетились, закопошились. Хозяйки спешно срывали с верёвок недосохшее бельё, мужики запирали скотину. Закрывались окна, двери, живое забиралось внутрь жилищ.
Близилось время дойки. Коровы стекались к ферме. Втискиваясь в ветхие ворота двора, они по брюхо увязали в грязи. Сумрак сгустился до темноты. Надрывно мыча, дико косясь, напирая друг на друга, коровы спешили под крышу. Металлический блеск молнии прорезал мрак, моментально оглушил гром, вода обвалилась стеной. На столбе у диспетчерской с шипением, разбрасывая искры, загорелся изолятор. Когда он догорел, яркая вспышка озарила МТФ, и всё погрузилось в кромешную тьму. Одуревшие коровы многосотенным воем заглушили гром, сломали изгородь в нескольких местах, побежали во все стороны. Никто не рискнул их останавливать.
К поискам коров приступили утром. Дышалось легко, свободно, воздух стал чист, прозрачен. Зазеленела трёхгектарка, заблестели листвой белые тополя. Большая часть коров пришла сама, чувствовалась выучка. Остальных нашли быстро. Пострадала лишь одна, упавшая с моста и поломавшая ноги. Не могли найти только Орла. «Наверно, по дороге от стада отбился», – шутил Гриня. Уже ближе к вечеру Тонька заприметила сапог, торчащий из грязи у ограды. Она потянула сапог и заорала как резаная. Сапог был обут на ногу.
Осталось загадкой, как Митя угодил во двор, где и был затоптан коровами. Загадок осталось много. Даже милиция не смогла установить место рождения и отыскать родню покойного. Единственный документ, который удалось обнаружить, это порченный водой комсомольский билет, выданный в городе Выборг Ленинградской области. Если верить этому документу, то фамилия у Мити была не Орёл, а Орловитов и лет ему было тридцать шесть, во что уж никто поверить не мог. Смерть Орла грозным предостережением зависла над МТФ.
– Пашка уезжает, – грустно сообщил Степаныч.
– Как?! – у Витьки внутри оборвалось. Степаныч развёл руками.
Витька нагнал ветврача по дороге. Пашка шёл к Краснодарской трассе. Шёл в наглаженном костюме, в белой рубашке, в галстуке. Витька, пристроившись, зашагал рядом. Шли молча. Дойдя до шоссе, остановились.
Витька хотел сказать многое, что скучно будет без Пашкиного трёпа, что не с кем будет поговорить по душам, что непонятно, как жить дальше, что Катя, видимо, не приедет… Пашка как-то странно улыбнулся и с горечью тихо проговорил: «Я ведь сам сюда напросился… Самостоятельности захотелось… Думал материал для солидной работы собрать… Во всяком случае, для диссертации… Идеи были… Дурак, романтик…»
По трассе мягко катил большой красный «Икарус». Пашка поднял руку, автобус остановился. Витька ещё долго махал рукой вослед.

– Ничего, – хорохорился Витька, – вот жена приедет, я с вами пить не стану. Я мужик хозяйственный, не бурьян какой…
– Ты уже пятый месяц талдычишь, что приедет, – перебил тракторист Гриня.
– И приедет! – в пьяном запале шумел Витька. – A ты как думаешь?! У меня… У меня жена красивая!.. – Как будто это служило доказательством.
Через двадцать минут, выпив ещё граммов триста, Витька скис. Заплакал, запричитал: «…Обманула, бросила… Убежала с моими деньгами… Пропал я… Я ей не нужен, ей деньги мои нужны…». – Надоел всем, потом затих. Через полчаса ещё выпив, Витька встал и, громко заявив, что идёт вешаться, пошёл домой.
Наползала ночь. По фиолетовому небу плыли сиреневые облака. Солнце из-за горизонта продолжало безнадёжную борьбу с мраком. Румянились бока туч, золотая черта разделяла небо и землю. За исходом борьбы терпеливо наблюдала бледная невзрачная луна. Витька сидел на лавочке, вглядывался в тёмную полоску шоссе. В пьяном мозгу теплилась надежда на чудо. Вот подъедет такси, выйдет из него весёлая Катя, и не надо будет умирать… Мрак победил. Луна, разом набрав силу, залила шоссе холодным серебристым светом. Витька глянул на злобный жёлтый диск и понял, что проиграл…

Трактор буксовал. На обочине сидели мужики. Мужики обсуждали смерть Витьки. Подумать только, из-за бабы в петлю залез… В кабине буксующего трактора никого не было. Гриня сидел с мужиками на обочине. Из двигателя трактора валил пар, текло масло. Начались сбои. «Во! – захохотал пьяный Гриня. – Перегазовку делает!» Мужики немного посмотрели на тарахтящую машину, потом вернулись к самоубийству. Интересно, приедет жена на похороны? Милиция ей сообщила… Неожиданно трактор пронзительно фыркнул, дёрнулся и вырвался из лужи. Мужики оцепенели. На их памяти никто из этой проклятущей лужи не выбирался. А уж чтоб трактор без водилы! Фантастическим видением трактор проплыл перед застывшей публикой, перевалил через шоссе и ходко покатил по чисту полю.
Первым от гипноза очнулся Степаныч, он ткнул очумевшего Гриню в бок: «Ты чего сидишь?!» Гриня вскочил на неверные ноги, кинулся вслед за трактором…
Солнце закатывалось за плоскоголовый Козырев бугор. Прощальной позолотой покрылись поле-трёхгектарка, трактор, приближавшийся к реке, догоняющий его Гриня. Гриня бежал, спотыкаясь, и просяще, слёзно орал: «Стой!»


Виталий Александрович Егоров родился в 1960 году в Душанбе, учился в Московском физико-техническом институте, служил в армии в Средней Азии. Работал учителем математики в Краснодарском крае. Рассказы были опубликованы в альманахе «Кубань». Живёт в городе Дмитров Московской области.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.