Памяти милиции

№ 2011 / 10, 23.02.2015

От­го­во­рив об Аркадии Ада­мо­ве (ЛР, 2011, №4), по­ра взять на ка­ран­даш и бо­лее мо­ло­дых его кол­лег. Один зна­ме­ни­тый ак­тёр, по­смо­т­рев не­дав­ний кон­церт ко Дню ми­ли­ции, вос­клик­нул: «Пра­зд­ник пра­во­о­хра­ни­те­лей, а ме­ло­дии-то блат­ные! И сло­ва, и ужим­ки ис­пол­ни­те­лей – как в во­ров­ской ма­ли­не!».

Размышления о сериале «Знатоки»

Отговорив об Аркадии Адамове (ЛР, 2011, №4), пора взять на карандаш и более молодых его коллег. Один знаменитый актёр, посмотрев недавний концерт ко Дню милиции, воскликнул: «Праздник правоохранителей, а мелодии-то блатные! И слова, и ужимки исполнителей – как в воровской малине!». Нет числа криминальным сериалам на нашем телевидении. Как правило, и там невозможно отличить милиционеров от преступников! Один и тот же жаргон, схожая мораль – кулак да матерщина… Кто-то скажет: таковы требования реализма. Да нет, скорее, сценаристы и режиссёры перегибают палку, чтобы создать зрелище поострее. А ведь бывали книжки и фильмы, в которых, по Софоклу, сотрудники милиции будут показаны такими, какими они должны быть. И нам придётся возрождать подзабытые традиции.

Расцвет жанра пришёлся на семидесятые, когда в каждую советскую квартиру, где был телевизор, пришли знатоки – Знаменский, Томин, Кибрит – герои летописцев советской милиции, Ольги и Александра Лавровых. В 1990-е годы Лавровы переиздали свои книги о знатоках и насытили их актуальной перестроечной поджаркой: оказывается, за плечами расхитителей из ресторана и овощебазы стояли чуть ли не цековские крёстные отцы, а Знаменскому и Томину начальство мешало честно работать… Это издержки конъюнктуры рынка, а нас интересуют истинные знатоки, герои 1970-х.

В первых фильмах, которые стали телевизионным деликатесом 1971 года, наиболее интересным был сам треугольник знатоков. Молодые, современные (но без вызывающего модернизма!) интеллектуалы, непохожие ни на милиционеров из анекдотов, ни на молодцеватых следователей из прежнего советского кино. Они много курили, Томин репризно повторял: «Зинуля – это голова!». В привычных советских детективах обычно доминировал один обаятельный следователь (скажем, герой Юрия Соломина в «Инспекторе уголовного розыска»), а остальные – свита – не запоминались, даже если их играли популярные актёры. Нередко с молодым следователем соседствовал пожилой милицейский мэтр в уютном исполнении Марка Бернеса или Владимира Кенигсона. А тут – молодое контрастное трио, три разных характера, как у Дюма. Витал в их общении дух непринуждённой студенческой дружбы. Позже компетентные товарищи попросили не курить в кадре. Похожая история произошла с песней про космонавтов «На пыльных тропинках», когда вместо первоначального «Покурим перед стартом» запели «Споёмте».

Телеспектакли снимались на медные деньги – и, несмотря на влиятельный институт редактуры, порой не хватало дублей, чтобы уничтожить явные ляпы – например, авторы так и не договорились об ударении в фамилии начальника знатоков. Статного полковника называют то Скопиным, то Скопиным. А однажды напортачили титровальщики, перепутав инициалы мужа и жены Лавровых. Но зрители не придирались: знатоков любили не как экранных суперменов, а как хороших телевизионных знакомых.

Георгий Мартынюк, навеки оставшийся Пал Палычем Знаменским, в шестидесятые блеснул в фильмах Владимира Басова «Тишина», «Метель», «Щит и меч» (вечный рекорд популярности киносериала в прокате!). Играл он балагуристых, обаятельных, чуточку легкомысленных спортивных молодцов. Носил щегольские усики. Знаменский потребовал других красок. Он – сама честность, максимализм, дотошность. Вежливый, доброжелательный, боящийся безвинно обидеть. Иногда он проявляет излишнюю принципиальность: в личной жизни, наверное, невыносим. Но раним и трогателен в своём правдолюбии, в доверии к людям. Ведь каждому запутавшемуся бедолаге он готов предоставить шанс и по-донкихотски переживает, если человек не сходит с опасной дорожки и «топит» себя. Наверное, пошёл в отца – нам ведь сообщили, что отец-учёный погиб, заразившись таинственной лихорадкой, как говорится, «за-ради науки». Миссия старшего Павла Знаменского была научным подвигом: он изучал доисторических животных. Сразу ясно: подвижник и бессребреник.

Порой Знаменский склонен к морализаторству – и это искренняя, а с годами всё более выстраданная нота. Майора Пал Палыча коробит чёрствость мужа обвиняемой, которого интересуют лёгкие додероновые костюмы (стало жарко, а летние брючные пары конфискованы), а не судьба запутавшейся жены.

В финале другой серии, столкнувшись с цинизмом молодого человека, которого мать приучила всё на свете покупать за деньги, вплоть до чужих судеб и самого правосудия, Знаменский сказал с горечью – не столько Томину, сколько самому себе: «Ненавижу ненавидеть». И разочаровываться в людях ему больно.

Вообще-то очень трудно сыграть эдакого героя, чтобы зритель не заскучал. Слишком уж он правильный, этот холостяк, изредка бросающий тоскливые взгляды на Зиночку. Любимая серия артиста Мартынюка – из первой порции знатоков, «Ваше подлинное имя». Про шпиона. Длинная дуэль из допросов, в которой с самого начала Знаменский показал чудеса проницательности. Или, вернее, его въедливость помогла в навозной куче разглядеть ячменное зерно – матёрого иностранного агента. Самодисциплина развивает интуицию. А шпиона очень убедительно сыграл сам крёстный отец знатоков – режиссёр Вячеслав Бровкин.

В ранних сериях Знаменский блистал. Его изящные допросы были основой первоначального успеха сериала. Женщинам нравился обстоятельный следователь, красавец-интеллигент, способный к задушевным сантиментам, одинокий рыцарь. И не совсем уж сухарь: в одной из серий они с Кибрит установили, например, что ставить крест на девушке из-за короткой юбки – ханжество. Но когда с дела о городской свалке начались цветные серии, рыцарский романтизм Знаменского, кажется, поугас. В последних историях этот несгибаемый идеалист разочарованным взглядом смотрит на мошенников, которые становятся всё корыстнее, всё гаже – и на овощной базе, и на текстильной фабрике… Не его это время – слишком предприимчивые, спекулянтские восьмидесятые, не говоря уж об их кооперативном эпилоге. Видно, что жизнь порядком его потрепала – и в генералы лучший следователь Москвы так и не вышел. Пал Палыч сник. Возможно, он тайком попивает. Не стало той активной доброты, которая не позволяла ему продолжать допрос, когда подозреваемый нервничал и ненароком мог себя потопить. «Своих людей» Пал Палыч теперь находит среди старых сторожей, которые так же сокрушаются вороватостью новых времён (такие эпизодические герои есть в сериях «Он где-то рядом», «Пожар», «Из жизни фруктов»). Молодой чёрно-белый Знаменский знал, что «повинную голову меч не сечёт», и даже оголтелого уголовника Динозавра пожалел, сжёг по его просьбе письмо, чтобы не вскрывать старую семейную драму… В восьмидесятые Знаменский всё чаще выглядит смурным, его идеализм поистрепался; следователь устал. В эти годы вообще труднее было верить в торжество социалистической законности: правдолюбы, лишённые скептицизма, остались на чёрно-белых плёнках. Оптимизм честных глаз давался всё натужнее. Ранимый гуманист-следователь так и остался нестандартным ходом первых эпизодов сериала.

Юркий Томин был любимцем многочисленной детской телепублики; вообще-то широкий зритель полюбил Леонида Каневского за роль колоритного заморского контрабандиста из «Бриллиантовой руки». В его репертуаре есть и жёсткие, резкие интонации – не чета аккуратной знаменской риторике. Пылкий Томин, как правило, поначалу идёт по неверному следу, темпераментно отстаивая самую очевидную и ошибочную версию. Зато он – отменный фокстерьер, не отпускающий добычу. Энергичный «господин 10 000 вольт» с Петровки. Любимый аттракцион Томина – это шерлокхолмсовское перевоплощение то в уголовника, то в богатого южанина. Внедрение в банду, да и просто в круги, интересующие следствие – конёк «Шурика». Он и внешне походил на одессита или кавказца – особенно когда отпустил усы – коренастый брюнет, который ни минуты не может без лихорадочной жестикуляции. И изображали кавказцев Томин с Каневским очень азартно. В фильме про неуёмно ревнивого мужа в Томина стреляли. Это случилось в тихом райцентре – Еловске. В состоянии аффекта, да ещё и по ошибке – но зрители подумали, что бравый инспектор убит. И, как любили говорить в те годы, «пошли письма»: «Если не вернёте Томина – мы выбросим телевизор!».

«Дамочка-эксперт» (так назвал её один из клиентов) в большинстве сюжетов появляется редко, да метко. Прочитывался расчёт авторов – зритель должен был охнуть: «Да она же умнее всех мужчин!». Брошенные мимоходом умозаключения Кибрит, как правило, приводили к ключу от загадки. А она побудет на экране минутку, сорвёт пару восторженных взглядов Шурика с Пал Палычем – и удалится в свою лабораторию скромно, но с достоинством. Чтобы снова появиться в критический момент, когда знатоки начинают «мыслить коллективно». Томин ухаживает за Кибрит слишком бурно и напоказ – видно, что это приятельская игра. Зато за благородного Пал Палыча публика Зиночку охотно сватала. Но, как сообщила сама Кибрит красавице-маме Пал Палыча, какой-то проблеск был, но перерос в хроническую дружбу. И вот в одной из цветных серий Зиночка сообщила друзьям, что выходит замуж, но и покидать союз знатоков не намерена. Новость эта друзей ошарашила, но ненадолго.

Спаянная тройка специалистов раскручивала дела. А вот адвокатов в следствиях знатоков не было. Они оказались лишними в этом телемском аббатстве.

Лавровы показывают будни Петровки – без сенсационности и сказочного романтизма в фабулах. Зато едва ли не каждая серия становилась социальной, публицистической злободневной сенсацией: у нас, оказывается, воруют в магазинах, на овощных базах и даже на городской свалке; на фабрике вместо коньяка пропитывают бисквит старкой, а от скуки иногда даже пытаются подделывать ассигнации! Ай-яй-яй… В серии «Ушёл и не вернулся» старый часовщик придумал уникальную махинацию: он закупал на фабрике дешёвую чеканку, потом в колхозе наклеивал на индустриальную штамповку лейблы несуществующей артели – и продавал втридорога, как изделие народных умельцев. Зрители ждали новых серий – кого на этот раз заклеймят Лавровы? И любили сериал, по большому счёту, за дозволенную правду-матку. Им удавалось быть актуальными, как передача «Человек и закон», вплоть до эпилога горбачёвской перестройки, когда в серии «Мафия» смешались в кучу кооператоры и наркодилеры в толпе, состоящей из джинсовых варёнок и пластмассовой бижутерии в стиле агонизирующего диско.

Некоторые сюжеты кажутся обыденными пустячками: вот кладбищенский ваятель из-за девушки дал по шее студенту-кавалеру. Студент едва не стал инвалидом – и лучший следователь Советского Союза полтора часа экранного времени бьётся над свидетелем, чтобы решить всё по справедливости. Честное знаменское! А свидетель оказался странным, рефлектирующим, ему неловко решать судьбу несдержанного товарища, который один раз, да ещё и без замаха, ударив человека, может надолго угодить за решётку. Знаменский чувствует, что у задумчивого свидетеля есть некие тайные мотивы – и оказывается прав. В финале он приходит к Пал Палычу с признанием: несколько лет назад нынешний свидетель сам на бульваре наотмашь отоварил уличного повесу. Из-за девушки. И сейчас он готов идти за это в тюрьму, потому что не любит быть должником ни перед человеком, ни перед обществом. Любопытно, что этикет тридцатых-сороковых годов предполагал уважительное отношение к мордобою: «Москва бьёт с носка и слезам не верит». Крепкий удар воспринимался как патент на благонамеренность, как знак настоящего советского человека – такого, как заглавный герой фильма «Александр Пархоменко». С развитием интеллектуализма тяжёлая рука чаще всего оказывалась принадлежностью хулиганствующих элементов. Аналогичная метаморфоза произошла в отношении к дрессировке собак: в «Высокой награде» (1939) порицается дуровская дрессировка лаской и пропагандируется воспитание злости и агрессии у служебных овчарок. В 60–70-е тема агрессии в рассказах о собаках не подчёркивалась, первостепенными качествами считались верность и доброта («Ко мне, Мухтар!», 1964, «Белый Бим Чёрное Ухо», 1977, «Пограничный пёс Алый», 1979). Вегетарианские времена отрицали жестокость.

Или – ещё загадка для советского Мегрэ: некто перешёл проезжую часть в неположенном месте. Молодой таксист резко повернул на мостовую и задавил человека… А гражданин в шляпе, тот злокозненный пешеход, оказывается вполне солидным совначальником. Конечно, контора по озеленению – не министерство и не главк, но вид у седовласого пешехода очень даже номенклатурный, на двери кабинета красуется именная табличка, и кичится он своей незаменимостью. Его напропалую выгораживают подчинённые, но Знаменский непреклонен. Как в басне Михалкова, зарвавшийся начальник получает наказание, а обитатели тесных типовых квартир после просмотра этой серии пребывали в чувствах глубокого удовлетворения. При взгляде на полный свод знатоковских дел сразу ощущается установка на документализм: здесь, как в биографии любого следователя, преобладают вроде бы рядовые сюжеты, в каждом из которых есть любопытные повороты. Именно за правдоподобие так любили «Знатоков» в МВД. Один раз случайно попался шпион, в другой раз – эксцентричные мошенники с поддельным клеймом Фаберже, а так – и преднамеренных убийств-то практически нет, сплошные приписки, взятки, утруска, бытовые скандалы, угоны машин, кражи со взломом. Авторы не гнались за эффектными приключениями.

«Знатоки» – энциклопедия зрелой политкорректности семидесятых. Маленький человек будет защищён, а оступившиеся получат от следователя пару отеческих советов и рекомендацию для трудоустройства. И в финале инспектор Томин крикнет в телефонную трубку: «Как там у вас?.. И у нас тоже всё в порядке!».

С высокой трибуны Брежнев сетовал: «Приходится признать, что возможности для выдвижения женщин на ответственные посты реализуются ещё не в полной мере. Такое положение следует поправлять». Заметная дама-эксперт в советском кинодетективе уже была: героиня красавицы Татьяны Пилецкой из шлягера 1956 года «Дело № 306». Зинаида Яновна Кибрит оказалась популярнее предшественниц: как-никак она подарила слог своей фамилии названию сериала – а это уже ко многому обязывает. Она не побоится даже хитрого и дерзкого авантюриста, названного в титрах по призванию – Шантажист (этого опасного преступника сыграл Армен Джигарханян). Хотя однажды – в серии про Динозавра – сорвётся назло феминисткам, посыпая голову пеплом: «Это я во всём виновата. Всё-таки баба есть баба».

В более поздних картинах нередко ставилась задача просто показать тот или иной колоритный срез преступного мира – махинаторов со свалки или мошенников – коллекционеров живописи и антиквариата – а ход следствия оставался на втором плане. В этих случаях Знаменский даже отстранялся от допросов, передавая бразды или сурьёзному полковнику Скопину (актёры так и не договорились об ударении в этой боярской фамилии полковника!), либо легкомысленному следователю в красной рубашке под кожаным пиджаком. Подчас рельефная картинка из жизни преступников слишком затмевала следственную интригу. Уже к концу семидесятых у поклонников сериала сложилось впечатление, что смотреть его стоит из-за колоритной галереи преступников, которых с наслаждением играли лучшие наши актёры. С блеском представить отрицательное обаяние – сладкая коврижка для лицедея, а сыграть без провала идеального следователя с транспаранта куда сложнее. Тем ценнее работа Георгия Мартынюка!

…В те же годы американцы увлечённо следили за работой полицейского лейтенанта Коломбо – калифорнийца из отдела убийств. Многое роднит Коломбо с советскими коллегами. Он небогат. Машина куплена однажды и навсегда (да и куплена, наверное, подержанной!), а в диалогах с сильными и богатыми джентльменами, сошедшими со страниц «Таймс» и «Плейбоя», он постоянно намекает на разницу в социальном статусе. У него и ботинки за 10 долларов, и в респектабельном ресторане он не был никогда в жизни… А богатые ценители престижных марок, при всей утончённости их дорогостоящих хобби, почему-то из серии в серию оказываются преступниками. А ещё говорят, что это исключительно славянская черта – нелюбовь к богатым.

Очевидно, что «широкий зритель» самой либеральной империи мира со злорадством следит за крахами преступных планов лощёных богачей и сочувствует простому завсегдатаю дешёвых баров, человеку из большинства в старом мятом плаще. И клиенты знатоков – обеспеченные, упакованные советские буржуа из отдельных квартир, с положением, с коньячком и отбивными в ресторане – к восторгу зрителя, все как один посрамлены бессребреником Знаменским. Любопытно, что и весельчак Томин всякий раз гневно стреляет глазами, когда речь заходит о каких-либо материальных богатствах, о дефиците, о престижном ширпотребе: «Я разрешу вам взять с собой в камеру немножко колбаски». За 50 часов сериала непросто найти хотя бы одного героя с признаками материальной обеспеченности, который не оказался бы прохиндеем. Ну, встретился как-то Знаменскому один солидный свидетель, поначалу показавшийся подозрительным, а выяснилось, что – академик. На всех же остальных положительных героях явно лежит печать существования «от зарплаты до зарплаты». Это, между прочим, именно знатоковская реалистическая тенденция: в других советских фильмах той поры любили показывать зажиточный комфортный быт честных успешных тружеников.

Самый пессимистичный фильм о знатоках – «До первого выстрела» (там в финале стреляют в девушку-милиционера) – сегодня вызывает приступ ностальгии. Вокруг одного пистолета ТТ заваривается чуть ли не операция всесоюзного масштаба: пистолет в преступных руках – явление необычайное, и судьбу злосчастного оружия архивы Петровки прослеживают на протяжении десятилетий. Ведь это очень опасно и экстраординарно, когда уголовник вооружён! Не то что каждый ствол, каждая финка была у Знаменского с Томиным на примете, а Кибрит знала на них любую царапинку…

Семидесятые были, пожалуй, самым добрым и благодушным временем в бурной истории нашей страны. Доброму времени требовались добрые следователи – исповедники, которые умеют пробуждать в свидетелях и подозреваемых «чувства добрые». Кто знает, может быть, именно такие следователи понадобятся в ближайшее время – не завтра, так послезавтра?

Арсений ЗАМОСТЬЯНОВ