Белинский был особенно любим…
№ 2011 / 23, 23.02.2015
Многим памятна некрасовская строчка: «Белинский был особенно любим…». Надо признать, что и сегодня он тоже любим особенно. Наверное, никакая персона в истории русской литературы не вызывает столь контрастных оценок и эмоций, как он.
К 200-летию со дня рождения В.Г. Белинского
Многим памятна некрасовская строчка: «Белинский был особенно любим…». Надо признать, что и сегодня он тоже любим особенно. Наверное, никакая персона в истории русской литературы не вызывает столь контрастных оценок и эмоций, как он. Споры о Белинском и в наше время по накалу страстей напоминают порой его же собственные журнальные «баталии» с оппонентами. О его личности и творчестве спорят так, как будто и не проходило с тех пор многих десятилетий.
В этой особенной любви к Белинскому можно отметить два аспекта. Во-первых, он воспринимается очень живо и непосредственно, как современное явление. Во-вторых, любовь к нему местами соседствует с ненавистью. «Для меня Белинский не существует!», – категорически заявил мне один профессор филологии из МГУ. Некоторые исследователи в наши дни посвящают целые главы книг и диссертаций тому, чтобы доказать, что Белинский ничего (или почти ничего) хорошего не сделал для русской литературы, в которой к тому же мало что понимал.
Остаётся только загадкой, как ему удалось, «ничего не понимая» и «ничего не сделав», войти в историю русской литературы в качестве великого критика. И почему то же самое не повторят другие, сколько бы они ни понимали и что бы они ни сделали. Говорят, что это, мол, друзья Белинского превознесли его и сложили о нём легенды. Почему бы, в таком случае, друзьям и поклонникам других критиков не превознести их и не сложить о них подобные легенды? Ведь Белинский фактически один преодолел скромные границы своего жанра и стал фигурой, сравнимой по масштабу со своими великими современниками – Пушкиным, Гоголем, Лермонтовым.
Нигилистические настроения в отношении Белинского особенно проявились в последнее время. Ведь «неистовый Виссарион», считавшийся раньше чуть ли не революционером, теперь как бы «вышел из моды», то есть конъюнктура изменилась. Некоторые уж так усиленно стараются соответствовать «духу времени», не найдя для этого лучшего способа, как обливать грязью Белинского.
В.Г. Белинский в своём кабинете. Офорт О.Дмитриева. 1948 г. |
Начало статьи получилось, наверное, совсем не похожим на обычное юбилейное чествование. Но ведь и юбиляр-то (надо отдать должное его исследователям) никак полностью не покроется «хрестоматийным глянцем». Вокруг него всё ещё бушуют дискуссии, а любители сбросить кого-нибудь «с корабля современности» не устают «в детской резвости» раскачивать корабль русской литературы. Но, отдав дань злободневности и помня о солидном юбилее, обратимся теперь к нетленному.
Какова роль Белинского в истории русской литературы? Хотя о его жизни и творчестве написаны многотомные исследования, но для широкого круга читателей Белинский так до сих пор и остаётся преимущественно автором «письма к Гоголю».
Для того чтобы понять роль Белинского в литературе и общественной жизни, надо представить, на каком этапе находилось развитие русской культуры в целом в то время, когда начиналась деятельность Белинского, то есть во второй четверти ХIХ века. Россия к тому времени прошла огромный путь исторического развития, русский человек, русское общество – также. Сформировался русский национальный характер. За время исторического развития был накоплен огромный духовный опыт, в котором нашли отражение многие составляющие российской жизни: своеобразие природных условий и исторического пути, быт, религия, внешние влияния… В народе сформировались гигантские залежи духовного содержания, которое, накапливаясь в течение многих веков, оставалось, по существу, невысказанным, скрытым.
Вот почему общество, объективно созревшее для самосознания, испытывало повышенную духовную жажду, стремясь освоить, осознать накопленное им же самим духовное содержание. В этом объективная причина возникновения «золотого века» русской литературы. Дело не только в том, что именно в то время появились гениальные личности (Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Толстой, Достоевский), но и в том, что они были тогда крайне востребованными. Ведь великая литература не может создаваться в атмосфере всеобщего равнодушия к ней.
В то же время неравнодушие публики возникает именно от желания осознать имеющееся у неё же самой содержание. То есть у писателя в этот момент имеется не только усиленный интерес публики к его творчеству, но и объективно великое поприще, потому что велико неосвоенное, невысказанное духовное содержание, накопленное народом. Как подчеркивал Белинский, «поэт никогда и ничего не выдумывает, но облекает в живые формы общечеловеческое. И потому в созданиях поэта люди, восхищающиеся ими, всегда находят что-то давно знакомое им, что-то своё собственное, что они сами чувствовали, или только смутно и неопределённо предощущали, или о чём мыслили, но чему не могли дать ясного образа, чему не могли найти слово, и что, следовательно, поэт умел только выразить».
Литература стала в России главным путём самосознания и взяла на себя главную роль в том, чтобы показать русскому человеку его же самого и рассказать ему о нём же самом что-то такое важное, сущностное и в то же время обобщённое, что он сам сформулировать для себя не в силах. Для этого необходим гений, который сумеет «переплавить», «переродить» каким-то таинственным путём огромную, но бесформенную массу информации в художественные образы, которые тоже по существу представляют собой информацию, но только в особенном виде. Во-первых, в художественном образе её огромное количество. Во-вторых, она особого качества, потому что художественные образы имеют замечательное свойство оставаться живыми, яркими, свежими, преодолевая века и даже тысячелетия.
Духовная жажда, жажда самопознания русского общества начала ХIХ века была во многом жаждой великой литературы, которая в дальнейшем и возникла. Её появление обществом явно предчувствовалось. Белинский в статье «Литературные мечтания», опубликованной в 1834 году, решительно заявил: «У нас нет литературы». Статья эта поразила всех смелостью суждений и «огненностью» стиля. Однако главный лозунг её («у нас нет литературы») – это в то время была идея, «витающая в воздухе». Просто именно Белинский выразил её наиболее чётко, ярко, основательно. Хотя в этой статье он пишет и о Пушкине, и о многих выдающихся писателях – Ломоносове, Державине, Тредиаковском, Сумарокове, Карамзине, Жуковском, Грибоедове. Но тем не менее делает вывод, что «у нас нет литературы». Что имелось в виду? Литература ещё не приобрела тот масштаб, который соответствовал бы её потенциальным возможностям как выразительницы духа народа. Белинский писал о существенном разделении между народом (массой народа) и обществом (избранным кругом людей, более или менее просвещённых и свободных). Самой существенной характеристикой литературы Белинский считал народность: «Что такое наша литература: выражение общества или выражение духа народного? Решение этого вопроса будет историею нашей литературы и вместе историею постепенного хода нашего общества со времён Петра Великого».
Народностью он считал верность жизни: «Жизнь всякого народа проявляется в своих, ей одной свойственных, формах, следовательно, если изображение жизни верно, то и народно» (это уже из статьи «О русской повести и повестях Гоголя»). А верность жизни, способная передать дух народа, – «необходимое условие истинно художественного произведения». Это уже поэзия новой эпохи – «поэзия реальная, поэзия жизни, поэзия действительности, наконец, истинная и настоящая поэзия нашего времени». Таким образом, художественность и народность тесно взаимосвязаны. И вывод Белинского «у нас нет литературы» связан и с тем, что литература не стала ещё выразительницей народного духа, и с тем, что в ней было слишком мало истинных художников: «У нас было много талантов и талантиков, но мало, слишком мало художников по призванию, то есть таких людей, для которых писать и жить, жить и писать одно и то же, которые уничтожаются вне искусства». Впрочем, вывод Белинского в итоге весьма оптимистичен: «У нас нет литературы: я повторяю это с восторгом, с наслаждением, ибо в сей истине вижу залог наших будущих успехов».
Белинский не просто логическим путём пришёл к своим выводам. Здесь было явное предчувствие дальнейших (вслед за Пушкиным) вершин художественного творчества и явное ощущение назревшей в обществе потребности в великой литературе как в выразительнице духа народа, как в главном пути к самопознанию. Неудивительно, что на современников «Литературные мечтания» произвели впечатление налетевшей бури – стихийного, грозного и в то же время радостного события, подобного весенней грозе. Дело тут не только в «огненном» стиле статьи. Белинский сумел почувствовать и убедительно передать очень важную для общества в тот момент идею, и читающая публика увидела в его словах выражение в какой-то степени своих заветных мыслей и предчувствий, которые так ярко выразить и даже просто сформулировать так чётко не могла.
Таким образом, появление будущего великого критика в литературе произошло очень вовремя: для него существовало огромное поприще. Великая литература не может создаваться в «безвоздушном» пространстве – без понимания и усиленного внимания к ней публики, без той «духовной жажды», которая заставляет человека искать ответы на «вечные» вопросы. Но если «духовная жажда» – явление большей частью стихийное, безотчётное и возникает тогда, когда наступает время подняться на новую ступень духовного развития и самосознания, то с пониманием сложнее. Отчасти оно тоже «стихийно», «естественно», если встречается с истинным искусством. Но здесь не всё так просто. Если уж Лев Толстой, читая Белинского, признался в своём дневнике в 1857 году: «Статья о Пушкине – чудо. Я только теперь понял Пушкина», то что говорить о многих других читателях! Да, они поняли бы в какой-то степени Пушкина, Гоголя, Лермонтова и других писателей того времени и без критики, но в какой степени? Что они увидели бы в этих произведениях? Например, книги молодого Гоголя («Вечера на хуторе близ Диканьки», «Миргород») имели громкий успех, но что же прежде всего увидела в них публика? Комизм, причудливые сюжеты, малороссийскую экзотику. Некоторые критики называли его творения «сальными», «грязными» из-за их простонародного колорита. В общем и целом к Гоголю тогда относились несерьёзно из-за того, что не видели за первым поверхностным впечатлением высокой поэзии. Таким образом, понимание публикой гоголевских произведений было (ведь они пользовались успехом), и его не было. Только Белинский увидел в его «побасёнках» новую, «реальную» поэзию, «поэзию жизни действительной», а в самом Гоголе – истинного поэта, «главу литературы, главу поэтов». И в дальнейшем он отстаивал новую, реалистическую эстетику, прежде всего, в своей многолетней «борьбе за Гоголя».
Один из главных тезисов, высказанных Белинским: «Искусство есть мышление в образах» стал в дальнейшем основой для понимания всей русской публикой не только классики ХIХ века, но и русской литературы в целом. Истинно поэтическое произведение не выдумывается автором, а создаётся по вдохновению, дарованному свыше. Оно рождается, как росток из зерна, и поэт тут является почвой. Поэтому образ и живёт как бы своей жизнью и воспринимается как живой – потому что он «рождён». Белинский противопоставлял такие сотворенные по вдохновению, «рождённые» произведения «сделанным», «смастерённым». Художественную литературу он отделял от риторической, то есть лишённой живой, образной основы и не имеющей отношения к искусству. Главным критерием при оценке произведения для Белинского была художественность, и величие художника связывалось с присутствием в его творчестве истинной поэзии. (Кстати, эти «азы» нелишне было бы почаще вспоминать и сегодня в применение к современной литературе.)
Таким образом, деятельность Белинского была совершенно необходима и весьма своевременна: он создал в России основу для восприятия созидающейся тогда и грядущей великой русской литературы, расцвет которой во многом был связан с новой, «реальной» поэзией. Начало и основа высших достижений русской литературы – это пушкинское, гоголевское творчество. Начало и основа её понимания, освоения обществом – это творчество Белинского. Поскольку, как уже говорилось, великая литература без понимания её обществом, не будучи необходимой ему, не может существовать, то Белинский фактически был сотворцом того высочайшего явления в отечественной культуре, которое называют теперь «золотым веком» русской литературы.
Для того чтобы осуществить эту миссию, критику было недостаточно быть тонким ценителем искусства. Надо было быть ещё и трибуном, надо было завладеть вниманием публики так, чтобы критическое слово стало таким же насущным, как и художественное. Надо было фактически из критики сделать общественную деятельность, неравнодушную не только к литературе, но и к жизни. Всё это было в критике Белинского, которая, конечно, далеко превзошла обычные масштабы этого жанра. Благодаря этому критика Белинского воспитывала целые поколения – и читателей, достойных великой литературы, и людей, готовых, подобно ему, жить честно, бесстрашно. Есть немало свидетельств об ошеломляющем впечатлении современников от статей Белинского, об их огромном влиянии на читателей. Наверное, сегодняшнему человеку даже трудно представить себе, чтобы литературная критика могла бы стать событием общественной жизни такого масштаба.
Вот что писал о 1840-х годах музыкальный и художественный критик В.В. Стасов: «Белинский же был – решительно нашим настоящим воспитателем. Никакие классы, курсы, писания сочинений, экзамены и всё прочее не сделали столько для нашего образования и развития, как один Белинский, со своими ежемесячными статьями. Мы в этом не различались от остальной России того времени. Громадное значение Белинского относилось, конечно, никак не до одной литературной части: он прочищал всем нам глаза, он воспитывал характеры, он рубил рукою силача патриархальные предрассудки, которыми жила сплошь до него вся Россия, он издали приготавливал то здоровое и могучее интеллектуальное движение, которое окрепло и поднялось четверть века позже. Мы все – прямые его воспитанники».
И.С. Аксаков свидетельствовал: «Много я ездил по России: имя Белинского известно каждому сколько-нибудь мыслящему юноше, всякому, жаждущему свежего воздуха среди вонючего болота провинциальной жизни. Нет ни одного учителя гимназии в губернских городах, который бы не знал наизусть письма Белинского к Гоголю. <…> «Мы Белинскому обязаны своим спасением», – говорят мне везде молодые честные люди в провинциях. <…> И если вам нужно честного человека, способного сострадать болезням и несчастиям угнетённых, честного доктора, честного следователя, который полез бы на борьбу, – ищите таковых в провинции между последователями Белинского».
Белинский перед смертью. Гравюра В.Ф. Адта с картины А.А. Наумова 1884г. |
Другого примера подобного масштаба литературно-критического творчества ни в русской литературе, ни в мировой не существует. О масштабе его деятельности И.С. Тургенев сказал: «Белинский любил Россию; но он также пламенно любил просвещение и свободу: соединить в одно эти высшие для него интересы – вот в чём состоял весь смысл его деятельности, вот к чему он стремился». Символично, что в творчестве Белинского неразрывно соединились взгляд на литературу и взгляд на окружающую действительность, борьба за высокое искусство и за более цивилизованную жизнь. По-видимому, в столь литературоцентричной стране, как Россия, иначе и быть не могло.
Уникальность деятельности Белинского ещё и в том, что он был способен не только оценивать литературные произведения, но и оказывать влияние на развитие самой литературы, на её облик. Уже говорилось о том, что критика Белинского много значила для понимания публикой произведений Гоголя. По замечанию И.А. Гончарова, «и Гоголь не был бы в глазах большинства той колоссальной фигурой, в какую он, освещённый критикой Белинского, сразу cтал перед публикой».
П.В. Анненков вспоминал об участии Белинского в творческой судьбе Гоголя: «Одною из <…> далеко озаряющих вспышек была статья Белинского «О русской повести и повестях Гоголя», написанная вслед за выходом в свет двух книжек Гоголя: «Миргород» и «Арабески» (1835 год). Она и уполномочивает нас сказать, что настоящим восприемником Гоголя в русской литературе, давшим ему имя, был Белинский. Статья эта вдобавок пришлась очень кстати. Она подоспела к тому горькому времени для Гоголя, когда, вследствие претензии своей на профессорство и на учёность по вдохновению, он осуждён был выносить самые злостные и ядовитые нападки не только на свою авторскую деятельность, но и на личный характер свой. <…> Руку помощи в смысле возбуждения его упавшего духа протянул ему тогда никем не прошенный, никем неожиданный и совершенно ему неизвестный Белинский, явившийся с упомянутой статьей в «Телескопе» 1835 года. И с какой статьей! Он не давал в ней советов автору, не разбирал, что в нём похвально и что подлежит нареканию, не отвергал одной какой-либо черты на основании её сомнительной верности или необходимости для произведения, не одобрял другой, как полезной и приятной, – а, основываясь на сущности авторского таланта и на достоинстве его миросозерцания, просто объявил, что в Гоголе русское общество имеет будущего великого писателя. Я имел случай видеть действие этой статьи на Гоголя. Он <…> был доволен статьёй, и более чем доволен: он был осчастливлен статьей, если вполне верно передавать воспоминания о том времени. <…> Решительное и восторженное слово было сказано, и сказано не наобум. Для поддержания, оправдания и укоренения его в общественном сознании Белинский издержал много энергии, таланта, ума, переломал много копий».
Был бы дальнейший творческий путь Гоголя таким, каким он стал на самом деле, если бы в начале этого пути, в решительный, переломный момент, Белинский не поддержал в Гоголе «поэта жизни действительной»? И вслед за этим – было бы таким, как оно стало, дальнейшее развитие всей русской литературы, в котором творчество Гоголя – «отца натуральной школы» – сыграло решающую роль? Ведь никакой предопределённости, заданности не было, никто не гарантировал, что в России ХIХ века возникнет великая литература. Она создавалась общими усилиями, и не только великих художников. Фактически Белинский был их сотворцом в её создании.
Столь же решающее значение имела поддержка Белинского и для творческой судьбы Достоевского. Так же как и в случае с Гоголем, это была не только проницательная критическая оценка его сочинений и не только предвидение будущей великой судьбы, но и влияние на эту судьбу. Трудно рационально объяснить, подробно проанализировать, чем же была, в сущности, знаменитая встреча никому ещё не известного литератора Достоевского с Белинским. Чем она была в судьбе Достоевского и в судьбе русской литературы?
Лучше всего, конечно, рассказал о сущности и значении этого события сам Достоевский, вспоминая о нём в конце жизни, в 1877 году, в «Дневнике писателя» о своей встрече с Белинским: «Я вышел от него в упоении. Я остановился на углу его дома, смотрел на небо, на светлый день, на проходивших людей и весь, всем существом своим, ощущал, что в жизни моей произошёл торжественный момент, перелом навеки, что началось что-то совсем новое, но такое, чего я и не предполагал тогда даже в самых страстных мечтах моих. <…> Я это всё думал, припоминаю ту минуту в самой полной ясности. И никогда потом я не мог забыть её. Это была самая восхитительная минута во всей моей жизни. Я в каторге, вспоминая её, укреплялся духом. Теперь ещё вспоминаю её каждый раз с восторгом».
То, что одной «минуты блаженства» может быть достаточно «на всю жизнь человеческую», – это Достоевский в своём творчестве очень ярко показал. Но здесь-то речь идёт не только о счастье, не только о восхищении: судьба великого писателя в какой-то степени была выстроена этой «самой восхитительной минутой» – судьба, составляющая, в свою очередь, часть русской культуры.
Да, такой вклад Белинского в развитие отечественной литературы трудно рационально объяснить. Это не содержится в собрании его сочинений. Это «растворилось» в самой литературе и стало ею.
Самое интересное, что понятия Белинского о литературе так прочно усваивались публикой, что вскоре уже считались общепринятыми и само собой разумеющимися – настолько, что их источник уже порой и не помнился, как будто они сами по себе возникли в умах читателей. О его ранних статьях И.С. Тургенев заметил: «Мнения, высказанные тогда Белинским, мнения, казавшиеся дерзкой новизною, стали всеми принятым, общим местом <…> Под этот приговор подписалось потомство, как и под многие другие, произнесённые тем же судьёй». И всё это происходило в столь широком масштабе, что удивляло даже самого Белинского. «Не знаю, что будет вперёд, а пока я просто изумлён тем, как имя моё везде известно и в каком оно почёте у российской публики: этого мне и во сне не снилось», – писал он в 1846 году А.И. Герцену.
Конечно, читающая публика – это во времена Белинского был ещё далеко не весь народ. Но через несколько десятилетий эти общепринятые взгляды от узкого круга просвещённой публики с наступлением всеобщей грамотности и при довольно почтительном отношении к классике в советский период перешли к самому массовому читателю. Так что мы, сами того зачастую не подозревая, видим классику отечественной литературы во многом глазами Белинского, включая даже и тех, кто «кое-где у нас порой» пытается сбросить великого критика с «корабля современности». Эта затея, будоражащая воображение некоторых, совершенно неосуществима ещё и потому, что Белинский – это не только его собрание сочинений (статей и писем). Белинский – это в какой-то степени и сама литература её «золотого века», и наш собственный взгляд на неё.
Ирина МОНАХОВА
Добавить комментарий