Часы Николая Шипилова

№ 2011 / 35, 23.02.2015

Слу­хи о Ни­ко­лае Ши­пи­ло­ве по­яви­лись за­дол­го до его по­яв­ле­ния в пре­де­лах ви­ди­мо­с­ти. Сто­ял тог­да на дво­ре 1982 год. Не­сколь­ко со­труд­ни­ков жур­на­ла «Ли­те­ра­тур­ная учё­ба», где я в тот мо­мент про­хо­дил пред­дип­лом­ную прак­ти­ку

Слухи о Николае Шипилове появились задолго до его появления в пределах видимости. Стоял тогда на дворе 1982 год. Несколько сотрудников журнала «Литературная учёба», где я в тот момент проходил преддипломную практику, отправились в Новосибирск на большое совещание «молодых писателей». Эти совещания тогда проводились повсюду и непрерывно, так, по крайней мере, вспоминается сейчас. Городские, областные, «кустовые». Такое впечатление, что перед всею страной стояла одна задача – найти какого-то совсем необычного, небывалого и необыкновенного молодого писателя, который наконец-то нашу литературу поднимет на новый уровень, укажет путь и ориентиры, и, в конце концов, оправдает наше общее существование.

Новый, молодой писатель предвкушался, как радио в начале ХХ века. Будет радио – будет счастье.

Новые писатели открывались то там, то там, с разных сторон слышались радостные аплодисменты. Правда, в подавляющем большинстве случаев эти новые и сверхновые звёзды оказывались при ближайшем рассмотрении чепухой. Странным образом это не остужало энтузиазма встречающих.

Когда все зашумели о Шипилове, я подумал – посмотрим, посмотрим!

А шум был большой. Работники «Литучёбы» вернулись в Москву из Новосибирска с выпученными глазами: «Самородок!» Писатель Вячеслав Шугаев сказал, что, читая рассказы Шипилова, «испытал эстетический шок».

Владимир Ерёменко, заведующий отделом прозы и поэзии «ЛУ», заготовил в один из номеров того года огромную подборку рассказов Шипилова. И, более того, убедил своего отца, директора издательства «Советский писатель», дать новосибирской надежде договор на книгу рассказов. По тем временам – золотая карета. Устные восторги подтверждались реальными делами.

Шипилов вот-вот должен был приехать в Москву и выступить в редакции. Оказалось, что он не только пишет прозу, но и сочиняет-исполняет песни под гитару. Я, как и почти все нормальные люди, ненавижу бардов и бардовское пение, считаю справедливым мнение: «гитара это горчица, под которую любая падаль пойдёт». Ожидание встречи с сибирским самородком окрасилось в ещё более скептические тона.

К тому же, я в этот момент переживал не слишком приятный момент своей журнальной жизни. Главный редактор и руководить моего литинститутского семинара замечательный человек Александр Алексеевич Михайлов отправил меня практиковаться в отдел классической литературы под начало Виктора Мирославовича Гуминского. Виктор Мирославович человек умный, хотя в конечном счёте всё-таки сердечный. То, что он отнёсся ко мне кисло, понять легко – нормальных работников раздражают любимчики шефа. Специально он меня, конечно, не гнобил, но не упускал случая продемонстрировать шефу, что ученичок его явно не петрит в предмете. А поймать меня было легко, потому что в отдел непрерывно шли статьи провинциальных докторов наук. Чтение, которое следует внести в уголовный кодекс как вид наказания за преступления средней тяжести. Провинцию я здесь понимаю, конечно же, не в географическом смысле. Полно таких «провинциалов» и в Москве. Так вот, один профессор прислал, как сейчас помню, статью о морфологии русской сказки, где в каждом предложении торчал как минимум один Пропп. Мне нужно было на неё что-то ответить. «Будь ты пропплят!», подумал я и в порыве то ли отчаянья, то ли лихачества составил ответ из одних терминов, с такой целью, чтобы в нём не было ни капли смысла. Ноль содержания при максимуме умных слов. Я думал, что в литературном-то журнале, молодёжном литературном журнале, мою выходку оценят правильно.

Скоро будет понятно, зачем я всё это рассказываю.

Первым не понял меня провинциальный профессор. Он выразил своё честное недоумение Гуминскому. Тот сообщил о факте главному. Главный затребовал копию ответа. Реакция его была предсказуема – это бессмыслица! Я понуро сопел «на ковре». Когда над твоей шуткой не смеются, объяснять что-либо глупо.

И тут приезжает Шипилов.

Нас собрали в кабинете заместителя главного редактора.

Когда я вошёл и где-то устроился в уголку, Николай уже сидел в кресле на видном месте, как-то приподнятый над всеми общим вниманием. Наверно, поэтому у меня осталось о нём такое впечатление – крупный мужчина. Усы, голос, повадка бывалого мужика, какая-то особая сидячая стать. Потом, конечно, всё рассмотрелось: и ростом не Голиаф, и фигурой не Давид, но с первым впечатлением ничего не поделаешь – крупный, и, главное, симпатичный человек.

И потом, он пел совсем не то и совсем не так, как эти бесчисленные «лирические нытики», что обычно попадались в московских компаниях. Он был и новый, и при этом абсолютно узнаваемый. Удивительно оправдывающий ожидания. Он не просто пришёл в редакцию, он как-то сразу пришёлся в нашей жизни.

Закончу свой производственный сюжет. После концерта, конечно, было накрыто, и много выпито, и мы впервые как-то хорошо поговорили с Виктором Мирославовичем, очень смягчившимся от шипиловского пения. А главный редактор, тоже тронутый выступлением Коли, не выгнал меня с работы, а всего лишь перевёл в другой отдел.

Первое, что я услышал от Коли Шипилова после его песен, были фамилии земляков. Ваня Овчинников и ещё несколько. Ещё толком не устроив свои литературные дела, он торопился позаботиться о своих новосибирских друзьях, и всё время утверждал, что все они куда талантливее его самого. Он привёл в редакцию Михаила Евдокимова с его первыми рассказами.

Чем ещё обращал на себя внимание Шипилов? Очень был, так сказать, словесный человек. Он любил слова, понимал в них толк, как бы всё время взвешивал их на языке. У Шипилова слова соединялись легко, сами собой в бесконечные лёгкие каламбуры. Помню, входит к нам в отдел с бутылкой «нарзана», и тут же: «Господа, газвода!» И такого было очень много. Словно семечки грыз. При этом очень чётко определял для себя то, над чем смеяться не следует. Я однажды пошутил (согласен, неудачно) в том смысле, что Юрий Кузнецов не сам написал евангельскую поэму, а всего лишь нашёл ту, сочинённую некогда Иваном Бездомным и отвергнутую Берлиозом. Николай не стал громко возмущаться, он не был пафосным человеком, но дал понять, что такие остроты ему неприятны.

Николай довольно быстро сделался популярной в нашей литературной округе фигурой. Каковы отличительные признаки почитаемого автора? На мой взгляд, нужны как минимум два – свита и легенда.

Свита у Николая была, «примкнувшие к Шипилову». За ним всегда кто-то таскался, например, описанный самим Шипиловым поэт Турапин, «состоящий из царапин». Остальные фамилии канули, но зато отчётливо помню, что всегда, при встрече на какой-нибудь шальной квартире или в общежитии всё того же Литинститута, рядом с Колей всегда оказывалась парочка каких-то увивающихся личностей, готовых к мелким услугам – помыть стаканы и нарезать колбасу, и т.д.

Что касается легенды, то это легенда про часы.

Часы Шипилова.

Я слышал эту историю от многих и весьма разных людей. От людей, друг с другом не знакомых и друг друга не любящих. Первым мне её рассказал Владислав Артёмов, и место действия было обозначено следующее: винный магазин у Савёловского вокзала. Шипилов и Артёмов пробивались к прилавку сквозь толпу – времена лигачёвского закона – и тут у Коли какой-то совершенно затрапезный, ни на что не надеющийся бомж поинтересовался: который час? Для чего ему была нужна эта информация в таком месте – загадка. Шипилов тут же, одним движением снял с руки свои часы и протянул ему – бери!

Артёмов, сам иной раз «человек ненужного поступка», рассказывал об этом факте со смешанным чувством восхищения и сомнения. Сомнения в искренности этого жеста. По мнению Владислава, Шипилов, даря часы бомжу, понимал, что делает это в присутствии человека, который об этом непременно всем расскажет. В конце концов, Артёмов пришёл к выводу, что Шипилов всё равно молодец, потому что большинство современных нам литераторов вообще ни на какие жесты не способны.

Забавно ещё то, что версий этой истории я слышал штук пять или больше. Шипилов дарил свои часы не только на Савёловском вокзале, и не только в Москве, не только бомжу, но однажды якобы и какому-то любознательному негру. Легенда зажила своей жизнью. Когда я интересовался у рассказчиков, а какие были часы, ответы звучали разные: ну, ручные, золотые, наградные, электронные.

И ещё о часах. Я живу неподалёку от парка «Сокольники». Часто там гуляю. Как-то услышал из динамика песню Коли Шипилова «После бала», ту, где «листья разлетаются, как гости». Пел Дмитрий Маликов. Надо ли говорить, что в сравнении с авторским исполнением это звучало жалко. И вот что я заметил – каждую субботу, где-то в районе с 19 до 21, в радиоцентре парка обязательно ставят кассету, на которой есть эта песня. Иногда хожу послушать. Хотя бы слова шипиловские.

Михаил ПОПОВ