Я – пессимист

№ 2011 / 50, 23.02.2015

Ни­ко­лай Ан­ци­фе­ров, по су­ти, ос­но­вал в оте­че­ст­вен­ном ли­те­ра­ту­ро­ве­де­нии но­вое на­прав­ле­ние, пред­ло­жив изу­че­ние клас­си­ки, по­ми­мо все­го про­че­го, увя­зать так­же с ис­то­ри­че­с­кой то­по­гра­фи­ей, был му­зей­щи­ком, как го­во­ри­ли, от Бо­га.

Николай Анциферов, по сути, основал в отечественном литературоведении новое направление, предложив изучение классики, помимо всего прочего, увязать также с исторической топографией, был музейщиком, как говорили, от Бога. Учёный рано отрёкся от всех музейных партий, стараясь понять всех и каждого, независимо от принадлежности к группировкам. Эмма Герштейн, работавшая в середине 30-х годов с ним в московском литмузее, не раз попрекала его за неразборчивость в людях. «Вы оптимист», – говорила я, – но он возражал с грустной и мудрой улыбкой: «Нет, я пессимист». Он был снисходителен к людям, потому что слишком часто сталкивался с нравственными уродами, например, на следствии и в Соловках, где провёл в заключении несколько лет».

Николай АНЦИФЕРОВ

Николай Павлович Анциферов родился 30 июля (по новому стилю 11 августа) 1889 года в Киевской губернии, в усадьбе Софиевка Уманского уезда. В 1947 году он по просьбе Союза советских писателей написал автобиографию, в которой пунктирно обрисовал своё детство и юность. Учёный рассказывал: «Родился в 1889 году 30 июля (ст. стиля) под Уманью (Украина) в Софиевке. Это имение графов Потоцких, превращённое в училище садоводства. Мой отец – учёный садовод был преподавателем в этом училище. Детство провёл в Никитском саду на южном берегу Крыма, куда был переведён мой отец. Вкусы мои определились очень рано. В семь лет я решил стать историком. Однако семейные вкусы влекли меня и в сторону биологических наук. Все мои родные по отцу и по матери были естественники. Среди них известный учёный почвовед Н.М. Сибирцев. Отца я потерял, когда мне едва исполнилось восемь лет. Моя мать переехала в Киев (она была учительницей музыки). Я окончил 1-ую Киевскую гимназию. Одновременно со мной, но в других классах обучались Н.И. Берсенев, М.А. Булгаков, К.Г. Паустовский. Я многим обязан своему учителю русского языка Л.Ф. Батуеву, развившему во мне вкус к художественной литературе <…> Окончив гимназию в 1909 году, я поступил в Петербургский университет на историко-филологический факультет. Своей специальностью я избрал средние века, в основном работая по Данте. Во время забастовки 1911 года я с несколькими товарищами поехал в Париж, где знакомился с теми местами, которые были связаны с французской революцией конца XVIII века. Эти занятия пробудили во мне интерес к исторической топографии и к локальному методу изучения исторических событий и явлений. В следующем году с семинарием профессора И.М. Гревса я побывал в Италии, где обошёл пешком многие места, связанные с Данте. Тогда меня заинтересовала проблема изучения культурно-исторических ландшафтов, в частности, городских».

В январе 1914 года Анциферов защитил диплом на тему «Данте и эпоха». Спустя несколько недель он женился на Татьяне Николаевне Оберучевой, которая потом стала замечательным историком. Дальше началась подготовка к госэкзаменам. Но тут началась война, и молодой филолог на какое-то время превратился в санитара.

После окончания в 1915 году Петербургского университета Анциферов был оставлен в альма-матер для подготовки к магистерским экзаменам. Но судьба распорядилась так, что вскоре он вынужден был устроиться в Публичную библиотеку на скромную должность младшего помощника библиотекаря.

Биограф Анциферова – А.И. Добкин впоследствии писал: «Семейная жизнь и многочисленные служебные обязанности не исключали и научных занятий Н.П. Летом 1916 он писал Гревсу из Алферова: «Мы живём совсем тихо. Кроме тётушки и прислуги, никого нет, и мы так хорошо втроём сжились <…>. Свободное время [Таня] занимается своей статистикой, дополнительно полукурсовой и читает наиболее интересное из моего чтения. Я довольно много занимаюсь. Первым делом написал в Энциклопедический словарь (Пацци, Палермо, Плантагенет и Паулии Ноланский). Очень боюсь за них. Ведь при моей неопытности пришлось ещё так торопиться. И не пришлось даже представить их на Ваш суд. Падую и Павию я отослал ещё в городе. Этот месяц занимался романтизмом и вопросом по русской истории; думаю озаглавить его: социальный мистицизм первой половины XIX века в связи с мессианизмом <…> Особенно сильное впечатление произвели на меня Печерин и Иван Киреевский. Романтизмом буду заниматься немного. Очень заинтересовал Шлейермахер. Какой в его «Монологах» интересный материал для дружбы <…> Занятия мне принесли много мыслей и чувств. Особенно приятно было почувствовать образы таких людей, как Печерин, Одоевский, Станкевич, Грановский. Через несколько дней принимаюсь за Данте и ему собираюсь посвятить остаток каникул».

Это письмо по-своему дополняет автобиография Анциферова, написанная в 1947 году для Союза писателей. В ней рассказывалось о том, как учёный в Первую мировую войну «начал изучать образы городов, преломлённые в художественной литературе». Однако приятели, создавшие впоследствии свою школу ленинградского формализма, ему всячески хотели доказать, «что я иду по ложному пути, что литература питается литературными традициями, а не памятниками истории».

Когда Россию охватила очередная смута, Анциферов перешёл на преподавательскую работу в Тенишевское училище. Но летом 1919 года у него умерли дочь Наталия и сын Павел. Чтобы отвлечь учёного от чёрных мыслей, ему предложили организацию создания историко-филологического факультета в Туркестанском университете. Он с энтузиазмом погрузился в административные хлопоты, но летом 1920 года его неожиданно свалила болезнь и переезд в Ташкент в последний момент сорвался. Но нет худа без добра. Когда молодой учёный оправился, ему дали кафедру во втором пединституте. А спустя год у него родился сын Сергей.

Свою первую книгу «Душа Петербурга» Анциферов готов был напечатать ещё в 1920 году. Но его рукопись вызвала возмущение у А.Серафимовича. В своём отзыве Серафимович утверждал: «Книга рисует лицо города, лицо и душу Петербурга. Но рисует исключительно с точки зрения представителя имущего класса. Она даёт (довольно ярко) лицо центральной части города – его дворцы, сады, храмы, памятники, и совершено не даёт, ни одним словом не упоминает о той громадине, где труд, фабрики, нищета, где современное рабство, – как будто есть только центр, полный интереса, жизни, движения, своеобразия, а кругом пустыня, мёртвая, немая, никому не нужная. Это создаёт совершенно непролетарскую перспективу». Опираясь на этот отзыв, политотдел Госиздата печатать рукопись запретил. Книга вышла лишь через два года.

В наши дни её высоко оценил литературовед Сергей Бочаров. Он обратил внимание на то, что исследователь в начале своей работы процитировал строки Тютчева о природе: «В ней есть душа, в ней есть свобода,/ В ней есть любовь, в ней есть язык». Вот и Анциферов смотрел «на русский город, как Тютчев смотрел на природу. Романтический взгляд на природу, в которой есть душа, породил европейский пейзаж как сравнительно поздний жанр в истории живописи. «Душа Петербурга» непосредственно ощущается всяким, кто чуток к этому единственному месту в мире, и что бы ни наговорили извне (маркиз де Кюстин) и изнутри (будь то и сами Гоголь с Достоевским) о бесхарактерности и безликости Петербурга, он непосредственно узнаётся в поэтических отражениях сразу, «в лицо», без объявления имени, с первых строк, как это сказано в стихотворном обращении московского поэта Бориса Пастернака к петербургскому поэту Анне Ахматовой: «Какой-то город, явный с первых строк,/ Растёт и отдаётся в каждом слоге». Есть душа Петербурга – значит есть и его пейзаж – одушевлённая городская среда» (С.Бочаров. Филологические сюжеты. М., 2007).

В 1924 году у Анциферова родилась дочь Татьяна. Это учёного ещё больше окрылило. К тому же ему вскоре предложили интересную работу в Центральном бюро краеведения. Но буквально через год вся его жизнь чуть не пошла под откос. Он был арестован и этапирован в Сибирь. Правда, потом органы ОГПУ признали, что допустили ошибку.

После освобождения Анциферову дали семинар на литературном факультете в Институте истории искусств, который многими воспринимался как штаб-квартира ленинградского формализма. Учёный вместе с женой подготовил к печати трилогию «Книга о городе». Но в 1952 году цензура оставила в библиотеках только первую часть: «Город как выразитель сменяющихся культур». Две другие – «Современные города» и «Жизнь города» были отовсюду изъяты. Свой запрет цензоры объяснили тем, что авторы привели «отрывки из произведений Пильняка, Кольцова М., Либединского Ю. «Неделя».

В декабре 1928 года чекисты посадили А.А. Мейера, который одно время вёл два религиозно-философских кружка: «Вторник» и «Воскресенье». Анциферов был близок к «Воскресенью». Воспользовавшись этим, некто В.А. Фёдоров тут же сделал в Центральном бюро краеведения доклад о вреде книги Анциферова «Душа Петербурга». Главная претензия сводилась к тому, что Анциферов недооценивал «производственное направление в краеведении, а наоборот, тащил современников в царское прошлое». Конфликт закончился тем, что в апреле 1929 года учёного тоже посадили.

Следствие продолжалось чуть больше трёх месяцев. Анциферова обвинили в причастности к кружку «Воскресенье» и приговорили к трём годам лагерей, отправив на Кольский пересылочный пункт. На Севере ему сообщили о смерти в Детском Селе от туберкулёза жены. Учёный попросил, чтобы маленькую дочь взяла к себе на воспитание сестра Оберучевой. Потом в мае 1930 года что-то случилось в лагере. Анциферов оказался в заточении. Следователи пообещали ему расстрельную статью. Но уже через месяц его перевели на Соловки, при этом срок заключения учёному увеличили на один год.

На этом, однако, спецслужбы не успокоились. Через несколько недель начальство потребовало вернуть Анциферова в Ленинградский дом предварительного заключения в связи в новым делом об Академии наук. На этот раз срок ему продлили ещё на год. Оставшуюся часть наказания учёный отбывал на строительстве Беломорканала.

Вернувшись домой, Анциферов занялся Герценом. Но в Ленинграде ему было уже неуютно. В 1934 году он переехал в Москву и женился на Софии Александровне Гарелиной.

В 1935 году Анциферов устроился на работу в Литературный музей в Москве. Работавшая с ним Эмма Герштейн вспоминала: «Любящий популяризаторскую работу Николай Павлович Анциферов был одним из самых уважаемых персонажей в этом коллективе. Он был вдохновенным «градоведом», достаточно вспомнить его известную книгу «Душа Петербурга», и был совершенно романтически влюблён в Наталью Александровну Герцен, являясь страстным апологетом любви к ней самого Герцена. Когда он читал лекции о «Демоне», он пробуждал у слушательниц высокие чувства проповедью любви как особой духовной категории. В разговоре он иногда к слову поминал Соловки, где успел отсидеть несколько лет. Однажды говорили об особой этике уголовников. Но, продолжал Николай Павлович, теперь уже этого нет, они теряют свою приверженность к нелепым, уродливым, но своим железным законам. Другой раз речь шла о религии, как она поддерживает стойкость духа. И в пример привёл эпизод из своей жизни заключённого. Чем-то он навлёк на себя особый гнев своего непосредственного начальника. И тот послал его чистить нужники. Это тяжёлое испытание Николай Павлович вынес с достоинством. И помогло ему в этом особое внутреннее состояние» (Э.Герштейн. Мемуары. СПб., 1998).

Новый удар судьбы обрушился на Анциферова осенью 1937 года. Причиной для очередного ареста стала случайная встреча с гимназической подругой его первой жены – Е.А. Родзянко. За него попытался вступиться директор литмузея В.Д. Бонч-Бруевич. Но Бонч-Бруевич тогда уже в верхах никакого влияния не имел (его самого постоянно укоряли зятем – репрессированным критиком Авербахом). Поэтому Анциферов вскоре был сослан на Дальний Восток.

Позже о пережитом учёный подробно рассказал в своих мемуарах. Но ту часть, которая относилась к концу 1930-х годов, издатели почему-то при первой публикации воспоминаний опустили. Они ограничились лишь комментариями А.И. Добкина. В комментарии глава о последнем аресте была подана в следующем виде: «Ожидание своей участи в Бутырках. Юноша Повало-Швейковский. Перевод в Таганскую тюрьму. Лица: чех-музыкант, обвинявшийся в шпионаже; мрачный хулиган «с чумой в голове»; мрачный субъект из Медвежьей горы; бухгалтер, певший неаполитанские песни; молчаливый белый офицер. Пересказы Н.П. художественных произведений в камере. Окончание следствия. Напрасное ожидание предэтапного свидания. Воспоминание о пребывании в Гаграх летом 1936 с С.А. Гарелиной.

Этап в Уссурийский край. Сосед Крымоловский, привезённый с Колымы сотрудник Коминтерна, обвинявшийся в замысле убить Кагановича. Встречи: бывший следователь ЧК, «бухаринец» Векшин; инженер-грузин; зоолог из Тимирязевки; подмосковный садовод; другие интеллигенты; правоверные евреи; старик-сторож Бесфамильный, обвинённый в троцкизме; грузин Гогоберидзе. Быт этапного вагона. Суицидные попытки доктора-музыканта, попытки Н.П. отговорить его. «Непротивленчество» Н.П., ценившееся его спутниками.

Прибытие в лагерь. Срок Н.П. – 8 лет. Новые лагерные порядки: «Дашь кубики (леса. – Публ.) – сыт будешь». Работа на лесозаготовках полураздетого Н.П. в зимнем Уссурийском крае. Смертность среди заключённых. Переброска на новое место в феврале 1938. Жизнь в бараке. Бывший консул в Харбине Ракитин, его смерть. Письма из дома. Ельцов, бывший официант у Тестова. Лагерный быт в новой колонии. Работа на строительстве железной дороги. Болезнь Н.П. Лекпом Полина Петровна Бердичевская. Перевод Н.П. в лазарет. Назначение его заведующим баней и прачечной. Конфликты с уголовниками. Еврей-евангелист Рабес. Начальник колонии Баландин, его «петрограндизм». Новый приступ малярии у Н.П., работа по заготовке дёрна. Лето и осень в Уссурийском крае.

Николай Павлович и Татьяна Николаевна АНЦИФЕРОВЫ с детьми Сергеем и Татьяной

Зима 1938/39. Н.П. в полубессознательном состоянии на нарах, конфликты со шпаной, попытки нравоучений, работа дневальным, учётчиком. Троцкисты в лагере, их озлобленность. Переводы Н.П. из колонии в колонию. Отношения с шофёрами и шпаной. Социальный срез лагерного населения. Размышления об интеллигентах в лагере, тоне их общения с простыми людьми. Десятник Ситкин, донской казак, его ненависть к роману Шолохова, рассказы о скитаниях по Африке и Европе. Обида Ситкина на Н.П. Крестьянин белорус Григорий Денисов. Выполнение Н.П. обязанностей почтальона, писание жалоб по просьбе лагерников. Десятник Киселёв. Инженер А.Ф. Ковалёв, не поладивший с Ежовым. Вести о событиях на Халхин-Голе, советско-германском пакте, начале Второй мировой войны. Освобождение Н.П. по пересмотру дела 27 ноября 1939. Речь Молотова по радио о войне с Финляндией. Трудное возвращение в Москву. Встреча на вокзале с родными, радостный разговор по телефону с детьми, жившими в Детском Селе с А.Н. Оберучевой. «В эти дни я чувствовал особую свободу. Свободу от жизни, т.к. она казалась завершённой в своей полноте» (Н.Анциферов. Из дум о былом. М., 1992).

В войну Анциферов пережил две страшных трагедии. В блокадном Ленинграде у него умер сын Сергей. Потом он долго ничего не знал о судьбе своей дочери Татьяны. Кто-то ему сказал, будто она тоже погибла. Лишь спустя годы выяснилось, что, когда началась война, дочь Анциферова застряла в Царском Селе, была угнана немцами и после долгих мытарств очутилась в Америке замужем.

Весной 1942 года Анциферов подал документы в Союз писателей. Одну из рекомендаций ему дал Борис Томашевский. Известный пушкинист писал: «Всячески поддерживаю ходатайство Николая Павловича Анциферова о зачислении его в члены Союза Советских писателей. Н.П. Анциферов обладает большим литературным стажем и продолжает активно работать в области литературы. По характеру своей литературной деятельности Н.П. Анциферов, конечно, принадлежит к семье писателей. Та широкая известность, которой пользуются его произведения, делает бесспорным его право состоять в Союзе». Другой рекомендатель – Михаил Лозинский отметил: «Николай Павлович Анциферов – талантливый и своеобразный писатель, завоевавший себе прочное имя в нашей литературе. Он – учёный-историк, которому в равной мере знакомо прошлое как нашего отечества, так и запада; он – краевед и градовед, один из наиболее авторитетных у нас; он литературовед, особенно много сделавший для изучения жизни и творчества Герцена». Кроме того, за учёного поручились также Вячеслав Шишков и Самуил Маршак.

1 августа 1944 года учёный совет Института мировой литературы присудил Анциферову степень кандидата наук за диссертацию «Проблема урбанизма в художественной литературе».

После войны учёный взялся за книгу о пережитом. Комментатор его мемуаров Добкин писал: «К систематической работе над воспоминаниями Н.П. приступил, вероятно, в 1945 году, к сентябрю которого были закончены части «Годы отрочества» и «Prima vera». Параллельно, с января т.г., зреет замысел воспоминаний об И.М. Гревсе, работа над которыми доставила наибольшие трудности, разрослась в часть об университетских годах и продлилась с перерывами до осени 1950 года. Из-за своей занятости на работе в Гослитмузее и многочисленных литературных трудов Н.П. мог уделять мемуарам почти исключительно отпускное время. Летом 1946 года в доме творчества на Карельском перешейке была написана часть «В тумане утреннем», в 1948 г. – глава о Париже, а осенью 1950 г. завершено описание путешествий в Италию (с Гревсом – в 1912 г., с Т.Н. Оберучевой – в 1914 г.). Анциферов нередко возвращался к написанному, что-то добавлял, делал пометы, давал читать воспоминания друзьям в надежде на их замечания и отклики, но созданное почти не подвергал существенной переделке. Часть воспоминаний, посвящённая послереволюционным событиям, была написана, вероятно, уже после смерти Сталина. На это указывает и почерк автографа, сильно изменившийся после болезни Н.П. в 1955 г.».

Работал Анциферов над мемуарами в очень стеснённых условиях. Достаточно сказать, что отдельную квартиру ему с женой выделили лишь в 1956 году. Может, поэтому часть своих мемуаров он ещё при жизни передал в отдел рукописей Публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина.

Умер Анциферов 2 сентября 1958 года в Москве. Как считала Эмма Герштейн, приблизили смерть учёного найденные в архивах любовные письма жены Герцена Гервегу. Анциферов был потрясён появившейся в печати сенсацией и вскоре скончался.

Вячеслав ОГРЫЗКО