Охранители и либералы: в затянувшемся поиске компромисса

№ 2014 / 22, 23.02.2015

НОВЫЙ КАПИТАН

О судьбе Константина Поздняева можно рассказать языком объективок. Так, в Российском государственном архиве новейшей истории (РГАНИ) в 13-м фонде, состоящем из материалов Бюро ЦК КПСС по РСФСР, сохранилось несколько справок на Поздняева. Одну из них в конце августа 1962 года составила инструктор отдела науки, школ и культуры ЦК КПСС по РСФСР Нина Жильцова.

В этой справке были кратко отмечены основные вехи в биографии журналиста и литературного критика.

«Год рождения 1911 год

Место рождения с. Яковлевское, Нерехтинского района, Ярославской области

Национальность русский

Член КПСС с 1941 года. Партбилет № 01777619

Образование высшее

Окончил (когда, что) Горьковский пединститут, факультет литературы и языка, 1940 г.

Специальность учитель средней школы <…>

Работа в прошлом

1929–1933 г. – зав. отделами в редакциях газет «Ленинская смена», «Клич Пионера», г. Нижний Новгород

1933–1935 г. – служил в Красной Армии, красноармеец

1935–1940 г. – учился в Горьковском пединституте и работал в газетах г. Горький

1940–1941 г. – учитель школы при Полпредстве СССР в Тувинской Народной Республике

1941–1960 г. – служба в Советской Армии, зам. отв. секретаря газеты «Красный воин», ответ. секретарь армейской газеты «Фронтовик», ответ. секретарь газеты «Красное Знамя», начальник отдела культуры газеты МВО «Красный воин», ответ. секретарь редакции журнала «Советский воин» и заместитель редактора этого журнала

1960–1962 г. – зам. главного редактора газеты «Литература и жизнь»

1962– н/время – и.о. главного редактора газеты «Литература и жизнь» (РГАНИ, ф. 13, оп. 2, д. 456, л. 146).

Константин Поздняев в юности
Константин Поздняев в юности

Но можно рассказать о Поздняеве и без протокола, по-человечески. Он родился 2 ноября 1911 года в Костромской губернии в селе Яковлевское Нерехтинского уезда. Его родители были почтово-типографскими служащими. Вскоре после появления сына они из Нерехтинского уезда, который не единожды переходил из одной губернии в другую, перебрались в Ардатов, а потом осели в Нижнем Новгороде.

Еще в детстве Поздняев потянулся к общественной работе. Как он радовался, когда в 1923 году его приняли в пионеры. Спустя четыре года сын почтовых служащих сознательно вступил в комсомол.

А ещё Поздняеву в школьные годы понравилось сочинять приключенческие истории. Это ведь ему в десятилетнем возрасте пришла идея создания в уездном городке Ардатов рукописного журнальчика, к осуществлению которой он привлёк тогдашних своих приятелейВалерия Косолапова и Павла Сатюкова. Забегая вперёд, скажу, что один потом возглавил «Литературную газету», а другой руководил главной газетой страны – «Правдой».

После Ардатова Поздняев попробовал постучаться уже в областные издания. В своей автобиографии он рассказывал: «С «Нижегородской коммуной» (так тогда называлась «Нижегородская правда») я начал сотрудничать в 1927 году. Подражая своему другу фабзавучнику Павлу Кормухову, я стал посылать в «Нижегородскую коммуну» маленькие заметки для раздела «В несколько строк». Некоторые из них были напечатаны под разными псевдонимами. Но в личном архиве хранятся четыре номера «Нижегородской коммуны» за 1928 год. Даты их выхода в свет: 1 января, 5 августа, 12 августа и 14 октября. В каждом номере – литературная страница. Авторы прозаических произведений –Михаил Шестериков, Фёдор Жиженков, Фёдор Фоломин, Константин Поздняев, Константин Мартовский, Николай Кузнецов-Ветлужский».

В том же 1928 году в Нижнем Новгороде вышел коллективный сборник молодых поэтов «Начало». Поздняев был представлен в нём стихотворением «Кожаная финка». Это стихотворение потом выделил в своей рецензии, напечатанной в журнале «Резец», Борис Корнилов.

Получив небольшую известность в нижегородском крае, Поздняев решил, что пора покорять Москву. В РГАЛИ сохранились его стихи, отправленные в 1928 году в столичный журнал «Красная новь» (РГАЛИ, ф. 602, оп. 1, д. 862).

В 1929 году Поздняев устроился на работу в нижегородскую газету «Ленинская смена». С той поры он, по его словам, жил «самостоятельно и никакой материальной помощи от родителей не получал» (РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 1746, л. 50). А спустя три года у него вышла и первая маленькая книжечка «Как пришлось итти», состоявшая почти из двадцати стихотворений и посвящённаяМаргарите Любимовой. В выходных данных редактором сборничка был указан Михаил Шестериков.

Книжечке было предпослано краткое авторское вступление. Поздняев назвал его «Пара слов о себе». Он писал:

«Родился я в 1911 году в семье почтово-телеграфного служащего: родина – село Яковлевское Костромской губернии.

Стихи пишу с декабря 1927 года.

С этого же времени член НАПП.

Вот, пожалуй, и всё, что нужно было о себе сказать.

2 марта 1932 года

г. Нижний Новгород» (Поздняев К. Как пришлось итти. Нижний Новгород, 1932. С. 6).

На мой взгляд, гвоздём» сборничка стала всё та же «Кожаная финка», так понравившаяся Корнилову. Приведу это стихотворение целиком.

О нашей фабричной девушке,

Девушке нашей простой,

Песенку пел мальчугашка-шкет,

Ехав со мной на восток.

 

Пашни… Долины… Каймою леса

Мелькали и справа и слева,

Песнь из вагона неслась к небесам,

Грудь будоража напевом.

 

Милый парнишка! Спасибо тебе.

Много увижу я люда,

Горы увижу, быть может Тибет,

Но песню твою не забуду.

 

Может быть после салютов гудка

(Крик чей хорош, но надтреснут).

Или под стук и напев молотка

Ты сочинял эту песню?

 

В этом ли дело? Товарищ, постой.

Ищу я не в этом толку,

Парень пел песню о нашей простой,

Но боевой комсомолке:

 

– «Кожаная финка,

Серый мех,

Ты мне, Нинка,

Дороже всех».

 

Славный парнишка! Тебе ль одному

Голову мысль сверлила?..

…Девушки наши, как домны гуд,

Каждому близки и милы.

 

Годы былые… Москва… Петроград…

Ничто не забудется скоро.

Нинки такие были тогда

Бойцам на фронтах опорой.

 

Госпиталь… койка… кровь… снаряд…

От взрывов дома дрожали.

Ссадины, раны, что страшно горят,

Нинки всегда освежали.

 

Вот потому-то, когда на Восток

Паровоз торопился слишком,

О девушке нашей фабричной, простой

Я подпевал парнишке:

 

 

– «Кожаная финка,

Серый мех,

Ты нам, Нинка,

Дороже всех!»

 

Декабрь 1927 г.

Ленинский городок

(Поздняев К. Как пришлось итти. Нижний Новгород, 1932. С. 13–15).

В Нижнем Новгороде первая книжечка Поздняева произвела самый настоящий фурор. Её потом не раз упоминал Косолапов, когда хотел уколоть шестидесятников. Старший сын Поздняева –Андрей рассказывал, как Косолапов сбивал спесь, к примеру, с Вознесенского. «Андрюша, – говорил Косолапов поэту, – вы зря считаете себя первооткрывателем по части стихотворного трюкачества. Тридцать лет назад в Горьком гремел начинающий в ту пору Костя Поздняев. Так вот ему иной раз удавались не менее залихватские строки» (Поздняев А. Я в своём пути упрям и прям // Литературная Россия, 2012, 27 января).

Однако столичным снобам дебютный сборник нижегородского автора не понравились.«Анализируя творчество Поздняева, – отметил в журнал «Рост» К.Львов, – мы обнаруживаем схематизм в его произведениях, неумение автора тот или иной вопрос разрешить конкретно, углубить его социальный смысл. Читатель хочет получить полную и глубокую мысль, поэт отвлечённо ставит вопрос, не задумывается над сложностью окружающих его явлений, не придаёт им социальной и политической остроты. Отсюда эмпирическое разрешение вопросов и поверхностность. Поздняев много работает над формой своих стихов, но чрезмерное увлечение этой работой за счёт содержания привело его к формализму. Стремление автора к витиеватой и громкой фразе, к нагромождению слов и выражений, к отвлечённым рассуждениям затемняет смысл, идейно и художественно ослабляет творчество. Отсюда характерная для Поздняева беспредметность его стихов, расплывчатость их идейного стержня, например:

Огоньки… Огоньки… Огоньки…

Синие… красные

…Никогда не бывал таким

Холод ужасным.

Огоньки… Огоньки… Огоньки…

Волки, деревня ли?

Глазом деревья окинь –

Огоньки за деревьями.

Столб телеграфный гудит

От хлёстких ветра затрещин.

Спереди, сзади, гляди –

Везде огоньки зловещие…

и т. д.

Это характерно и для стихотворений: «Провинциальный декабрь», «Утро» «Морская качка», «Реклама ТЭЖЭ» и других. Часто в стихах Поздняева мы встречаем отображение не живой действительности, а надуманных событий. Автор пишет об обывателях, о былых боях, о новых людях, но все эти образы совершенно отвлечённы, нереальны, и не дают точного понятия, о каких людях, боях и эпохах говорит автор. В стихотворении «Кожаная финка» Поздняев хотел дать образ нового человека-борца, фронтовика, но на самом деле получилась туманная, выдуманная фигура девушки в кожаной финке. В стихах Поздняева много упрощённых, вульгарных и непродуманных оборотов речи и сравнений» (Львов К. О стихах Поздняева // Рост. 1934. № 10. С. 61).

Одно время Поздняев постоянно печатался в нижегородском журнале «Натиск». Его новые публикации заметил некий Э.Левонтин. Критику особенно понравилось стихотворение Поздняева «Комсомольская допризывная», которое легко ложилось на музыку. Он писал: «Убыстрённый маршевый ритм, хорошо подобранные эпитеты, бодрый пейзаж, чёткими словами вычерченный социальный рисунок – всё это создаёт подлинную песню вооружённого пролетария»(«Художественная литература», 1934, № 1). Правда, при этом Левонтин упрекнул молодого автора в подражании более опытным поэтам. В «Комсомольской допризывной» критик распознал «характерные ритмические ходы Сельвинского» и уловил «песенную манеру Асеева».

В 1933 году Поздняева призвали в армию. Но его стихи и там оказались нужны. Не случайно уже через год, в декабре 1934 года он был откомандирован в подмосковную Малеевку на первые всесоюзные курсы комсомольских писателей.

Уже в 1972 году Поздняев вспоминал: «Завьюженный вечер. Позёмка заметает санные колеи на дорогах и проложенные нами меж сосен – по целине – лыжни. Это за окнами. Это за бревенчатой стеной дома. А в зале, уютном, тёплом, где только что второй раз за сутки протоплена печь, где под потолком не люстра, а керосиновая лампа, где в двух шагах от входа – бильярдный стол, Леонид Иванович Тимофеев (мы его знали издалека, на расстоянии, знали по книгам, по статьям, а теперь он тут вот, рядом) ведёт неторопливый разговор о поэзии, о мастерстве. О чём он? Да всё о том же – о поэзии, о мастерстве. О том, что труд писателя не игра в бирюльки, что идейность нельзя отрывать от художественности, а художественность, в свою очередь, от идейности <…> Сейчас не учебное время, и Леонид Иванович меньше всего говорит о своих подопечных, о том, что они написали и сказали. Но как же интересно его слушать! Ведь всё это – о сокровенном: о Пушкине, о Блоке, о Маяковском. И опять о Пушкине. И ещё о Лермонтове. И ещё о современниках: о Луговском и его «Песне о ветре», о Тихонове и его «Балладе о синем пакете», о Сельвинском и его «Командарме-2», о Багрицком и его «Думе про Опанаса», о Корнилове и его «Триполье». Это известно всем нам. Но как? Мы «знакомы с текстом в целом». А Леонид Иванович анализирует строку. Он поворачивает строфу, словно алмаз, то одной её гранью к нам, то другой. Он обращает наше внимание то на смысловую нагрузку эпитета, выразительность метафоры, то на удивительную органичность аллитерации. И как мы всего этого сами не замечали? Так вот, оказывается, в чём «магия слова» у истинного художника! И вот, оказывается, как достигается сплав формы и содержания!..»(Поздняев К. Товарищи мои. М., 1972. С. 37–38).

По окончании курсов в Малеевке в феврале 1935 года Леонид Тимофеев посоветовал Поздняеву всерьёз заняться учёбой. «Я, – рассказывал Поздняев уже в январе 1974 года критику Александру Дымшицу, – был зачислен заочником в Литинститут, однако учиться не смог, так как на курсы попал из армии и мне предстояло ещё без малого год нести солдатскую службу, жить на казарменном положении, что исключало выполнение учебных занятий» (РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 1746, л. 49).

После демобилизации в 1935 году Поздняев поступил в Горьковский педагогический институт. Но поэзию он не бросил. Вчерашний солдат и в институте продолжил сочинять стихи и внимательно следил за тем, что писали его земляки.

В институте Поздняев занимался у Бориса Рюрикова, который был старше его всего на четыре года. Литературу этот человек воспринимал чуть ли не как семейное дело. Его отец – Сергей Терентьевич Семёнов – одно время считался чуть ли не классиком деревенской прозы. Сам же Рюриков с младых лет уверовал в то, что эстетика немыслима без классовости.

В писательских кругах в Горьком к Рюрикову относились как к законодателю моды. Ещё бы: он приятельствовал с ведущим московским критиком Анатолием Тарасенковым, который слыл великим приспособленцем: обожал Пастернака, но чтобы уцелеть, запросто всех сдавал комиссару от литературы Всеволоду Вишневскому.

О взглядах Рюрикова можно судить по его переписке с Тарасенковым. Он считал, что московский критик страдал поверхностным отношением к жизни и зря столь серьёзно увлекался эстетикой в ущерб классовости. В письме 14 июля 1938 года Рюриков сообщил приятелю: «Читаю я твои статьи и, кстати сказать, всякие эпиграммы. Хорошая статья была о русских традициях в искусстве – но несколько общая; очень хорошо бы ты занялся некоторой детализацией. Статьи «Маяковский как русский поэт» или «Блок как русский поэт» – очень нужные статьи. Можно читать Гумилёва, не зная автора, и думать, что это – переводные стихи (кроме <нрзб>, «Мужика» и прочих, националистских, крайне слабых); а у Блока или Маяковского русское чувствуется даже в стихах о загранице» (РГАЛИ, ф. 2587, оп 3, д. 61, л. 3).

В пример Рюриков ставил самого себя. «Я, – писал он Тарасенкову, – сейчас пишу (урывками) статью на смежную тему. Я взял у Горького цикл «по Руси» и хочу написать, как он изображал русский народ» (РГАЛИ, ф. 2587, оп 3, д. 61, л. 3). Рюриков подчеркнул, что ему чужда точка зрения, доказывавшая преобладание в русском человеке чувственного начала. Он спрашивал: а куда исчезли леность и косность. Якобы у Горького всё обстояло иначе, будто бы акцент делался как раз на леность. «Мне, – писал Рюриков Тарасенкову, – и хочется показать, как Горький в «по Руси» говорил правду о своём народе» (РГАЛИ, ф. 2587, оп 3, д. 61, л. 3).

Со временем Рюриков сгруппировал вокруг себя в Горьком многих местных поэтов и публицистов. На правах мэтра он организовывал обсуждения романа Николая Кочина «Юность», книги Геннадия Фёдорова «Путь Джозефа Мервина», поэмы Алексея Зарубина «Степан Озеров».

Поздняев поначалу исправно посещал все собрания Горьковского отделения Союза советских писателей. Его заинтересовали первые опыты бросившего театральный техникум Александра Зарубина. Несостоявшийся артист сочинил поэму «Степан Озеров». В основу лёг конфликт двух учёных: Перцева и Озерова. Перцев, по мнению Поздняева, олицетворял старую школу. Поздняев увидел в нём человека, который работал ради науки. А Озеров, наоборот, нёс в себе новые черты. Общественное для него было превыше личного. Но Поздняев хотел от Зарубина большего психологизма. Его очень огорчило отсутствие в «Степане Озерове» поэзии.

Однако большинство горьковских литераторов на обсуждении поэмы Зарубина в местной писательской организации почему-то сосредоточились не на художественной стороне, а на политических моментах. Более других напирал Рюриков. Его волновала только классовость. Рюриков утверждал: «Научная тема в поэме стал прежде всего политической, тема просветлена идеей».

Зарубин уже после обсуждения своей поэмы заметил: «Меня хлестнуло выступление Рюрикова; я восхищаюсь его математической способностью анализировать» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 5, д. 91, л. 82). Но в том-то и дело, что анализировать художественные тексты Рюриков никогда не умел. Он наловчился другому: просчитывать ситуации. Не случайно молодой преподаватель быстро пошёл в гору. Его заметили и оценили власти, как московские, так и местные.

Приехавший в конце 1938 года в Горький один из новых руководителей Союза советских писателей Борис Горбатов не скрывал радости. Мол, его коллеги разъезжали по стране, чтобы разогнать региональные писательские организации, заполненные врагами, а в Горьком оказалось идейно прочное отделение. «В Горьком, – хвастался Горбатов перед волжскими литераторами, – я никого не разгонял. Здесь никаких политических инцидентов не произошло» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 5, д. 91). В этом он видел заслугу прежде всего Рюрикова. Горбатов не знал, что поле в Горьком уже было выжжено. «У нас, – ещё в июле 1938 года доложил Рюриков Тарасенкову, – с опозданием громили правотроцкистские банды, меняли руководство в институте» (РГАЛИ, ф. 2587, оп 3, д. 61, л. 2).

Кстати, Горбатову Поздняев был представлен в ноябре 1938 года как активный член Союза писателей. Но потом поэт ушёл в тень и о своём былом членстве в Союзе больше не вспоминал. Почему? Разошёлся во взглядах с Рюриковым? Или с кем-то поругался? Я пока этого не выяснил.

Защитив в 1940 году с отличием диплом, Поздняев по распределению уехал в Туву. Летом сорок первого года ему дали отпуск. Домой, в Горький, молодой учитель попал 21 июня. А на следующий день началась война. Она спутала все планы. «Я, – вспоминал Поздняев уже в январе 1974 года в письме Александру Дымшицу, – мечтал переключиться на научную работу (преподавательская работа в вузе), и это свершилось бы, если бы вслед за Наркомпросовский командировкой в Тувинскую Народную Республику (там я год проработал учителем в школе при полпредстве СССР) не началась война, и я не ушёл на фронт» (РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 1746, л. 50).

В армию Поздняева призвали в ноябре сорок первого года. Сначала его направили на защиту Москвы. Потом были Крым и Кавказ.

Но даже на фронте Поздняев находил время думать о стихах. Не случайно 27 апреля 1942 года он был приглашён на совещание писателей, работавших на Крымском фронте. В РГАЛИ сохранился протокол этого совещания.

На совещании присутствовали Павленко, Сельвинский, Атаров, Лосев, Джафаров, Гоффеншефер (51 армия), Мдивани, Фарбер (47 армия), Оратовский (44 армия), Расул Рза, Фейгин (51 армия), Шаумян, Поздняев, Бессуднов («Правда»), Бейлинсон, Анохин («Красная звезда»), Димин (радио), Марьямов (сценарий Госкинопром Грузии) и группа работников кинохроники, а также полевой комиссар Брауде, представлявший политуправление Крымского фронта, и редактор газеты «Боевая Крымская» Березин.

Открыл совещание Брауде. Он заявил: «Нужно создавать не только то, что необходимо нашим военным газетам сегодня, но теперь же думать о работах над созданием монументальных произведений о героической борьбе за Крым. Беспримерная оборона Севастополя должна стать темой для больших художественных полотен» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 16, д. 95, л. 1).

Мдивани сообщил: «Я на этом фронте недавно. Вместе с тов. Павленко я пишу сценарий о комиссаре и командире К 15 мая мы эту работу закончим. За время моего пребывания на фронте хочу написать несколько очерков для фронтовой газеты. Собираю материалы для пьесы о Крымском фронте» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 16, д. 95, л. 2).

Очень интересно было выступление критика Гоффеншефера. Он сказал: «Я вместе с Сельвинским был послан ПУРККА в Крымскую армию в августе [1941 г.]. Прошёл весь первый этап войны в Крыму – от Перекопа до Таманского полуострова и обратно в Крым. За это время приходилось заниматься не только литературными делами: в один из тяжёлых моментов, во время боёв под Ишунью мне пришлось взять на себя обязанности комиссара в «беспризорном» батальоне. Сначала мне – литературоведу и критику трудно было приспособиться к жанру и стилю небольшой военной газеты. Я вначале писал лишь статьи и памфлеты. Но теоретическое знание жанров помогло мне перейти и к очеркам, и к фельетонам и даже к юмористическим стихам, когда это понадобилось. За эти 8 месяцев я написал приблизительно около сотен произведений» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 16, д. 95, л. 3).

Деловитостью отличалось и выступление Поздняева. Сохранились тезисы его речи. «1) Надо организовать устные выступления поэтов в частях. 2) Писать стихотворные лозунги в газету. 3) Принимать участие в издании плакатов. Несколько слов о себе. Я был прислан на должность писателя, но уже долгое время нахожусь в резерве. Это меня не удовлетворяет» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 16, д. 95, л. 3).

Перед приходом в нашу газету
Перед приходом в нашу газету

Под конец совещания Илья Сельвинский дал пишущей братии несколько дельных советов. Он обратил внимание на различия армейских и фронтовых газет. Армейские газеты были переведены на двухполоску. «Это значит, – отметил Сельвинский, – что перед ними стоит теперь задача разработать форму миниатюры в прозе и в стихах» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 16, д. 95, л. 6).

Вскоре Поздняев был назначен ответственным секретарём редакции газеты 47-й армии «Фронтовик». Он потом рассказывал: «…Редакция газеты «Фронтовик» размещалась в нескольких километрах от Кабардинки, в одиноко стоявшем на побережье деревянном доме, а точнее сказать – сарае. Как-то в конце сентября сорок второго пришёл к нам в редакцию майор И.А. Дорофеев, начальник политотдела 235-й бригады морской пехоты. Эта часть не входила в состав 47 армии, и было странно, что он пришёл к нам, да ещё и с просьбой. А просьба была такая: «Ребята, напечатайте, пожалуйста, нам книжку-малышку о подвигах наших краснофлотцев! Мы своих героев буквально всех перецеловали… Отличился морячок – политотдельцы бегут к нему по траншеям на передний край, и при всех обнимают, целуют, выносят ему благодарность. И родственникам письма пишем. А теперь нам книжка нужна. Чтобы вручать её героям…» Полковой комиссар Н.М. Курочкин, редактор газеты «Фронтовик», был человеком суровым и наотрез отказал Дорофееву в его просьбе: «Да вы что, товарищ майор! Вы же не наши! Кроме того, где у меня бумага на книжки?!.» Однако Дорофеев оказался не только упрямым в достижении того, что задумал, но и «услужливым». Он не стал возмущаться разделением бойцов на «наших» и «не наших». Он только тихо спросил: «Товарищ полковой комиссар, у вас в редакции есть художник?» – «Нет». – «А у нас есть! И это очень хороший художник – Борис Пророков! Если вы напечатаете для нас книжечку, я «подброшу» вам недельки на две Пророкова, и он вырежет вам на линолеуме множество портретов бойцов-героев 47-й армии. И тогда на страницах вашей газеты «Фронтовик» появятся иллюстрации». Иллюстрации в газете! Наш редактор давно о них мечтал. И он «сдался на милость победителя». Вскоре книжка-малышка – размером в ладошку! – «вышла в свет». Называлась она «В боях за Родину». Печатали мы её на газетном «срыве» (то есть неизбежных при печатании газеты отходах бумаги). На обложечку использовали разноцветные обложки школьных тетрадей, разрезав их. Кроме кратких заметок моряков-гвардейцев, в книжке была также напечатана написанная мною, по просьбе Дорофеева песня «Мы – гордеевцы» (командиром 255-й бригады был полковник Д.В. Гордеев, и все бойцы этой части именовали себя гордеевцами)».

В 1942 году Поздняев три своих стихотворения «Девушка в порту, в Новороссийске», «Письмо с фронта» и «Мужество и отвага» отправил в Москву в редакцию журнала «Октябрь». Но на столичных редакторов его подборка сильного впечатления не произвела.

После Новороссийска Поздняев принял под Воронежем газету 38-й стрелковой дивизии «Красное знамя». Ну, а когда война окончилась, бывший земляк Валерий Косолапов перетащил его в газету Московского военного округа «Красный воин». Сначала он получил должность начальника отдела культуры, а потом пост ответственного секретаря.

Видимо, именно тогда Поздняев сдружился с другим поэтом-фронтовиком Алексеем Недогоновым. В РГАЛИ в фонде Недогонова я нашёл два коротких письма Поздняева, адресованные поэту. Первое датировано 31 декабря 1946 года. Поздняев писал: «Дорогой Алексей Иванович! Редакция газеты Московского военного округа «Красный воин» поздравляет Вас с Новым годом. От всего сердца желаем Вам здоровья, плодотворной работы на благо Родины, больших творческих успехов. По поручению коллектива редакции начальник отдела культуры капитан Поздняев» (РГАЛИ, ф. 2178, оп. 1, д. 78, л. 1).

Второе письмо было отправлено 20 апреля 1947 года. «Дорогой Алексей Иванович! – писал Поздняев. – Знаю, что тебя в Москве сейчас нет, однако письмо это решил послать: жена, надеюсь, тебе его переправит. Первое, что мне хочется сказать, это: восхищён. Второе, прими, вернее рассматривай, статью, которую мы опубликовали сегодня, как моё горячее дружеское рукопожатие. Жажду с тобой повстречаться» (РГАЛИ, ф. 2178, оп. 1, д. 78, л. 3).

Однако дружба двух близких по духу людей продолжалась недолго. Беда была в том, что Недогонов страшно пил. И никто не знал, как его остановить. Очень скоро поэта не стало. Он погиб в марте 1948 года по-глупому: попал под трамвай.

Летом 1948 года Поздняев получил повышение. Его назначили ответственным секретарём в журнал «Советский воин». А через какое-то время он стал уже заместителем главного редактора.

Надо отметить, что писать стихи Поздняев бросил ещё в 1944 году. После войны он обнаружил в себе другой дар – критика русской советской поэзии. Его не случайно постоянно приглашали на обсуждения современных поэтов в Союз писателей. Поздняев говорил обычно мало, но всегда по существу. И к его замечаниям многие прислушивались.

В фондах РГАЛИ сохранились стенограммы с выступлениями Поздняева на обсуждениях стиховКонстантина Симонова и Михаила Львова. Первое обсуждение состоялось 4 ноября 1948 года в Центральном доме литераторов. Симонов только что закончил публицистический цикл из семнадцати стихотворений. Поэт возлагал на него очень большие надежды. Ещё год назад один из партийных чиновников Николай Маслин упрекнул его в газете Агитпропа «Культура и жизнь» чуть ли не в низкопоклонстве перед Западом. А Симонову эта критика была ни к чему. Он готовился занять в Союзе писателей место Фадеева, и ему политические ярлыки могли только помешать. От обсуждения он ждал не просто дежурных похвал. Ему нужно было, чтобы все в Союзе писателей отметили его умение бичевать Запад. Однако в какой-то момент акценты в разговоре сместились на художественность. Сергей Васильев и Александр Коваленков обнаружили в стихах Симонова поэтические неточности и дряблые строки. Спас положение Поздняев. «Товарищи, – заявил он, – говорили о заданности темы, причём говорили в каком-то дурном смысле слова» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 15, д. 913, л. 26). По мнению Поздняева, надо было не об этом рассуждать, а о патриотизме Симонова и о том вкладе, который поэт вносил своими стихами в борьбу за мир.

В благодарность Симонов сразу после обсуждения попросил свою сотрудницу Зою Кедринупригласить военного журналиста к сотрудничеству с журналом «Новый мир». Поздняев вспоминал:«В конце 1948 года выступил на каком-то литературном обсуждении в Союзе писателей (вернее, в ЦДЛ), и ко мне в перерыв подошла З.С. Кедрина. Она сказала: «Давайте познакомимся. Мне Константин Михайлович Симонов дал поручение: привлечь вас к сотрудничеству в «Новом мире». Он считает, что вы можете быть полезны для нас». Так я был привлечён к работе отдела критики «Нового мира» (РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 1746, л. 50).

Правда, когда в журнале команда поменялась и «Новый мир» возглавил Твардовский, который раздел критики отдал на откуп Александру Дементьеву, сделавшему себе имя на травле космополитов в Ленинграде, Поздняева быстро отодвинули в сторону. Новое руководство «толстого» журнала его статьи о военной литературе чем-то не устроили.

Меж тем Поздняев умел не только защищать литературных генералов. У него был хороший вкус, и, когда требовалось, он мог по делу каких-то поэтов и разругать. В подтверждение здесь можно привести ситуацию 1951 года. В Союзе писателей тогда на секции поэзии было организовано обсуждение поэмы Михаила Львова «Слово об Урале», которую напечатал не последний в стране журнал «Знамя».

Вообще-то Поздняеву Львов импонировал. Во-первых, тот был фронтовиком, вместе с танкистами Уральского добровольческого танкового корпуса дошёл до Праги. Во-вторых, молодого поэта поддерживал Константин Симонов, а Поздняев дорожил хорошим отношением к нему этого известного литератора. Но поэма-то оказалась слаба. Её не зря ещё до обсуждения в Союзе писателей обругали в «Известиях» и «Литгазете». Но целый ряд поэтов с критикой своего товарища не согласились. Сергей Наровчатов, Марк Соболь, Сергей Васильев, Семён Гудзенко устроили в Союзе целую бучу: мол, Львов – это большой талант. Аргумент же у защитников был один: Львов поднял в своей поэме важнейшую тему – формирования на стройке коммунизма нового человека.

Как поступил Поздняев? Сказал всю правду. Во время обсуждения он заявил: «Если ввёл героя, то ты покажи его как человека, как полнокровный образ. Удалось это Львову? Мне кажется, что нет. Если ты назвал своего героя, то надо дать полнокровный образ человека.

«И душой рванулись люди:

«Дорогой ты наш, родной.

День и ночь работать будем!

Мы поможем. Всей душой!

Тут – гудок, все к станам стали,

Каждый на участок свой.

А в Кремле товарищ Сталин

Начал день свой трудовой».

Это хорошо. Если Львов героя сюда не ввёл, то меньше было бы ошибок, но если он ввёл героя, то мы хотим посмотреть полнокровный образ героя. Я верю в то, что это имя прежде всего продиктовало ему, как советскому поэту, эту тему. Но, товарищи, брак всегда называется своим именем и, если штампуются все детали с браком, то всё-таки можно говорить: дорогой товарищ, у тебя есть брак. И вот, мне кажется, самым обидным здесь является то, что браку порядочно и невредно говорить об этом, на творческой секции надо было поговорить об этом. Когда автор берёт лирическую композицию и вводит туда героя, которого он не показал в труде, это неправильно. Это уже в какой-то мере брак. Это уже минус и в какой-то мере брак. Желательно было бы ему не торопиться и ещё поработать. А Львов сказал здесь, что ему было так некогда, что он даже слова не мог заменить. Это – ненормально и неверно. На что хотелось ещё обратить внимание автора? Здесь есть косноязычность. Наряду с прекрасными кусками, которые здесь цитировались, мы читаем: «В эту землю мир внеся», или «свой свободный труд любя»… Почему такое злоупотребление деепричастиями? Это усложняет поэтическую речь писателя, когда деепричастие ставится в конце строки (с места: а что, разве деепричастие нельзя ставить в конце строки?). Можно ставить, но только, чтобы косноязычия не было. Далее, если вы вводите станцию «Ай», надо было её как-то обыграть. А у вас получается какое-то «айканье». А в месте, где вы говорите о Ленине и о Сталине, вы говорите «и» – «и Маяковский мой родной». Здесь это «айканье» и «иканье» не пригодны. От небрежности проистекает и другое: «не история урода, а история народа». И таких мест много. Затем в отношении рифмы. Что это за рифмы: «жизнь – коммунизм», «отчизна – коммунизма», и это встречается тысячи раз. Львов явно злоупотребляет этими рифмами и получается это оттого, что он идёт по пути наименьшего сопротивления, всё время повторяя эти рифмы»(РГАЛИ, ф. 634, оп. 3, д. 63, лл. 509–510).

Кроме поэзии фронтовиков, Поздняева в начале 50-х годов интересовала также современная болгарская литература. Он не раз полемизировал с критиком Д.Горбовым, который регулярно выступал в иностранной комиссии Союза писателей с обзорами болгарской прозы. Сохранилось и его выступление на конференции, посвящённой обсуждению повести Г.Карасливова «Танго».

В какой-то момент служба в журнале «Советский воин» стала Поздняева тяготить. Ему не раз хотелось уволиться в запас и заняться только литературой. Как он радовался, когда в конце 1957 года было принято решение о создании новой писательской газеты «Литература и жизнь». Назначенный туда главным редактором Виктор Полторацкий к нему вроде благоволил (они вместе нередко участвовали в Союзе советских писателей на Воровского, 52 в обсуждении «толстых» журналов). Полторацкий лично пообещал ему организовать перевод в газету. 5 июня 1958 года председатель оргкомитета Союза писателей Леонид Соболев с его подачи обратился по этому вопросу в ЦК партии. В письме заведующему отделом пропаганды и агитации ЦК КПСС по РСФСРВ.П. Московскому Соболев попросил «в целях укрепления редакции газеты «Литература и жизнь» направить Поздняева К.И., полковника Советской Армии (с увольнением его из рядов СА), ныне работающего секретарём редакции журнала «Советский воин». Согласие Поздняева на переход в «Литературу и жизнь» имеется». Кроме того, Поздняев надеялся на помощь двух бывших земляков Павла Сатюкова и Бориса Рюрикова, дослужившихся в аппарате ЦК КПСС до больших должностей: один числился заместителем заведующего отделом пропаганды и агитации по союзным республикам, а другой аналогичный пост занимал в отделе культуры. Однако генералы из ГлавПУРа проявили неожиданную жёсткость и никуда Поздняева из «Советского воина» не отпустили.

Работая в журнале «Советский воин», Поздняев время от времени занимался изучением военной поэзии. Он составил и отредактировал для Воениздата сборник «На земле, в небесах и на море», в который вошли стихи 43-х армейских авторов. «Сборник, – отметил в апреле 1955 года во внутренней рецензии Анатолий Тарасенков, – составлен К.Поздняевым деловито, толково. Стихи отобраны в основном правильно. При этом надо отметить одну важную черту – почти все авторы сборника довольно хорошо владеют стихотворной формой, им присуща культура стиха, поэтическая грамотность» (РГАЛИ, фонд 2587, оп. 2, д. 139, л. 50).

В журнале Поздняев по-прежнему много внимания уделял наследию поэтов-фронтовиков. В архиве сохранилось  его письмо к матери Семёна Гудзенко. Он писал:

«Москва. 2 июля 1958 г.

Уважаемая тов. Гудзенко!

Не знаю Вашего имени и отчества, поэтому так и обращаюсь к Вам – по фамилии.

Сегодня получил от Вас однотомник произведений Семёна Петровича. Большое спасибо, что Вы вспомнили обо мне. Я хорошо знал Вашего сына, писал рецензию об его поэме «Дальний гарнизон» (в «Литгазете»), имею все его прижизненные издания с его дарственными надписями, имею и посмертные издания, в том числе однотомник, выпущенный сейчас «Сов. Писателем». Хотя я и имею этот однотомник, мне радостно будет иметь и второй его экземпляр – с Вашей надписью. Радостно потому, что я очень любил Семёна и всегда чувствовал, что он ко мне тоже тепло относится. Помню его последний телефонный звонок ко мне. Он вернулся тогда домой из больницы и обзванивал всех своих друзей. Мне он тоже сказал: «Я звоню всем, в чьём дружеском отношении к себе не сомневаюсь. Я знаю, что Вы, Константин Иванович, искренне порадуетесь тому, что я выкарабкался из больницы…»

Очень жаль, что Семёна Петровича нет сейчас. Но он не зря жил: свидетельство тому – его стихи и поэмы. Он навсегда останется в памяти тех, кто его знал, и всегда будет жить как поэт.

С уважением к Вам Конст. Поздняев.

Москва, Садово-Спасская, 1/ 2, корп 6.

Редакция журнала «Сов. воин».

P.S. Я постараюсь, если представится возможность, написать статью о новом однотомнике Вашего сына. Это надо!» (РГАЛИ, фонд 2207, оп. 1, д. 230, л. 7).

Однако приступить к системному исследованию военной поэзии у Поздняева не получилось. Критикой и литературоведением он с конца 40-х и в 50-е годы занимался урывками. «Армейская служба и стеснённые жилищные условия (семья в пять человек проживали в коммунальной квартире на 17 кв. метрах), и писать мне приходилось лишь ночью, когда я запирался в ванной комнате, – рассказал Поздняев уже в 1974 году Дымшицу, – не позволили мне работать в этом жанре с полной отдачей и так, как мне хотелось бы этого. Только в 1958 году я получил более или менее сносную жилплощадь» (РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 1746, л. 51).

В газету «Литература и жизнь» Поздняев перешёл лишь осенью 1960 года. 3 октября он постановлением секретариата Союза писателей России по представлению Виктора Полторацкого был утверждён заместителем главного редактора этого издания (РГАЛИ, ф. 1572, оп 1, д. 2, л. 35). До него эту позицию занимал ушедший в «Правду» критик Евгений Осетров.

То, что Поздняев увидел в редакции, его сильно удручило. Большинство сотрудников не умело писать даже небольшие информации. Зато склок было хоть отбавляй.

Новый заместитель редактора попробовал навести хотя бы элементарный порядок и избавиться от балласта. Но это не понравилось уже Полторацкому.

Как журналист и как критик Поздняев в газете почти не выступал – не хватало ни времени, ни сил. Лишь 18 января 1961 года он напечатал небольшую заметку «Это тревожит» с критикой Евгения Евтушенко.

Потом Поздняев хотел ещё вдарить по «звёздным мальчикам» и, в частности, по Василию Аксёнову. Но по тактическим соображениям он эту статью отдал в другое издание – в журнал «Октябрь», которым руководил Всеволод Кочетов.

Позже Поздняев заявил, что оба его материала имели принципиальный характер и выражали его позицию на современную жизнь, политику и литературу. Он говорил:

«Я нечасто выступаю в печати со статьями. Но в тех немногих статьях, которые мною опубликованы, моя позиция выражена довольно чётко и ясно. Статья «Это тревожит», напечатанная в начале 1961 г. в газете «Литература и жизнь», была посвящена Евтушенко, Статья «Звёздный билет» – куда?», напечатанная в конце 1961 г. в журнале «Октябрь», была посвящена Василию Аксёнову.

Критикуя Евтушенко за его нигилистические стихи, я писал: «Мы много говорим о воспитании литературой молодёжи. Воспитывать её, конечно, нужно. Делать это подобает терпеливо, осторожно и бережно. Но поэт, как бы он ни был молод, сам выступает в роли воспитателя. А кому много дано, с того много и спрашивается. И хочется посоветовать Евтушенко, чтобы он помнил об этом и, прежде чем отдавать стихи в печать, думал, за что он ратует. «И песня и стих – это бомба и знамя». В каком стане разорвётся твоя бомба? Кто подхватит твоё знамя? Эти вопросы для советского литератора отнюдь не праздные».

В другом месте той же статьи говорилось:

«Как часто он (т.е. Евтушенко) тратит жар своей души, своё вдохновение совсем не на то, чего ждут от него истинные друзья! Как часто он принимает дозу фрондёра и неуместно кокетничает!»

И ещё:

«В новом цикле стихов Евг. Евтушенко, как нам кажется, есть и хорошие стихи. Но в целом теоретическая линия автора серьёзно тревожит. Слишком уж долго затянулось его становление и возмужание. Слишком много у него ошибок и срывов. И главное, некоторые его стихи не способствуют воспитанию молодого поколения» а уводят молодёжь на нездоровую стезю. Об этом нам и хотелось сказать по-товарищески, прямо и откровенно».

В статье об Аксёнове в журнале «Октябрь» я выражал полное несогласие с общей направленностью романа «Звёздный билет» и подчёркивал, что автор «пересэлинджерил» нашу действительность, что угол, под которым он смотрит на современность, выбран неправильный. Это была едва ли не первая статья, в которой «Звёздный билет» не восхвалялся, а развенчивался.

За обе статьи, особенно за статью об Аксёнове, меня не раз обливали грязью и в печати и устно, и в анонимках» (РГАЛИ, ф. 2938, оп. 2, д. 1, лл. 127–128).

В начале осени 1961 года Поздняев пришёл к выводу, что с Полторацким нормального сотрудничества в газете «Литература и жизнь» вряд ли получится. Чашу его терпения переполнила публикация неумного ответа Алексея Маркова Евгению Евтушенко, который напечатал в «Литгазете» скандальное стихотворение «Бабий Яр». Ему не понравилось, что Марков скатился до откровенного антисемитизма, а Полторацкий даже не одёрнул своего автора. По мнению Поздняева, Евгению Евтушенко если и следовало ответить, то совсем в другой тональности, нежели это сделал Марков.

По совету и примеру критика Александра Дымшица, также не сработавшегося с Полторацким, Поздняев навострил лыжи в «Октябрь» к Всеволоду Кочетову. Все переговоры велись через ближайшего соратника Кочетова – Петра Карелина. 3 октября 1961 года Поздняев сообщил Дымшицу: «Условились с П.А. [Карелиным. – В.О.], что завтра я приеду в «Октябрь», и мы увидимся, а встреча с Вс. Ан. [Кочетовым. – В.О.] состоится через неделю. До съезда (точнее до конца его работы) [имелся в виду двадцать второй съезд КПСС. – В.О.мне, конечно, уйти к Вам в журнал нельзя. Так думает и П.А. Так он сказал и Вс. Ан. Кстати, сейчас и решать этот вопрос некому (Баруздин руководит в гордом одиночестве). 15.IX [здесь Поздняев скорей всего допустил описку, наверное, имелось в виду 15 октября. – В.О.] должен появиться в Москве Л.С. Соболев, и я тогда подам заявление с просьбой освободить меня от «ЛиЖи», но, видимо, во время съезда надо будет «тянуть лямку» на старом месте» (РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 1746, л. 7, оборот).

Встреча с Кочетовым состоялась 13 октября. «В.А. Кочетов вчера встречался с К.И. Поздняевым,– передал 14 октября Карелин Дымшицу. – В.А. обещал переговорить с Соболевым и в других местах. Вероятно, всё образуется».

Днём позже, 15 октября Поздняев рассказал Дымшицу: «…Вс. А. [Кочетов] видел я в пятницу. Встретил он меня хорошо. Условились, что он в понедельник (завтра) будет говорить с Леонидом Сергеевичем [Соболевым], а во время съезда ещё и с Алексеем Владимировичем[Романовым]. Существо разговора: К.И. как будто бы собирается уходить (жалуется на зрение), но упускать его из «нашей системы» не следует, и вот есть мысль использовать его так-то и так-то… Такой разговор необходим, дабы «не дразнить гусей» (РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 1746, л. 11, оборот).

Одновременно Поздняев пытался заручиться поддержкой влиятельных охранителей. Он не случайно на своё пятидесятилетие пригласил кучу литературных генералов. Критик Александр Дымшиц 2 ноября 1961 года в своём блокноте записал: «Веч. – с Галей [женой] у Поздняевых по случаю 50-летия Конст<антина> Ив<ановича> (были ещё – Сергей Смирнов, С.Поделков, Вас. Фёдоров и др.) (РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 148, л. 154). По его мысли, эти и другие охранители могли помочь обработать Соболева в нужном направлении.

Но пока Поздняев думал, как подступиться к Соболеву и Романову и выстраивал разные комбинации, в газете произошли кардинальные перемены. Отдел науки, школ и культуры ЦК КПСС по РСФСР так и не смог замять скандал, который вызвала публикация в «Литературе и жизни» развязного по манере стихотворения Алексея Маркова «Мой ответ». Либералы из Московской писательской организации потребовали от партийных чиновников осудить глупые вирши Маркова и наказать публикаторов этого сомнительного сочинения. Совсем промолчать партфункционеры не могли. Иначе получалось, что они поддержали антисемитскую выходку поэта. В итоге было найдено соломоново решение: 10 ноября 1961 года секретариат правления Союза писателей России удовлетворил просьбу Полторацкого об уходе из газеты якобы по состоянию здоровья. Правда, ему тут же, видимо, в знак признания прежних заслуг доверили другой, хоть и менее влиятельный, но и не последний в писательских структурах пост председателя правления Литфонда России. А спустя полгода он получил ещё и орден «Знак Почёта».

Поскольку Соболев до последнего надеялся Полторацкого отстоять, поисками других кандидатов на должность главного редактора газеты никто не занимался. Литературный генералитет к переменам оказался не готов. После консультаций с отделом науки, школ и культуры ЦК КПСС по РСФСР в Союзе писателей России решили взять паузу, а руководство газетой временно возложить на одного из заместителей Полторацкого.

Напомню, что Полторацкий имел двух заместителей: Александра Кузнецова (он пришёл в газету из издательства «Советская Россия» весной 1961 года на место ушедшего в «Октябрь» Александра Дымшица) и Константина Поздняева, который когда-то заменил Евгения Осетрова. Но ввиду того, что Поздняев уже вовсю готовил почву для своего перехода к Кочетову, в окружении Соболева склонились к тому, чтобы временно бразды правления газетой передать всё-таки Кузнецову.

Поздняева решение писательского начальства сильно расстроило. Получалось, он сам из-за своих поспешных консультаций по поводу ухода в «Октябрь» упустил шанс возглавить газету. Впрочем, ещё не всё было потеряно. Кузнецов за полгода работы в «Литературе и жизни» так и не сколотил своей команды. Поздняев решил попытаться подмять Кузнецова под себя, и тут он в первую очередь рассчитывал на помощь Дымшица, который продолжал числиться членом редколлегии газеты.

Кое-что Поздняеву в этом плане поначалу удалось. Он стал регулярно ездить к начальству в Союз писателей России, взял на себя часть кадровых вопросов, а также выработку общей стратегии газеты. Чтобы угодить своему куратору из Союза посредственному романисту Семёну Бабаевскому, Поздняев согласился принять на работу бывшего руководителя Ставропольской писательской организации Валентина Марьинского. 3 января 1962 года он отослал письмо в правление Союза писателей РСФСР, попросив «утвердить ответственным секретарём редакции и ввести в состав редколлегии газеты «Литература и жизнь» т. Растеряева-Марьинского Валентина Даниловича» (РГАЛИ, ф. 2938, оп. 1, д. 171, л. 58). При этом Поздняев прекрасно знал, что как поэт Марьинский – ноль.

Потом Поздняев умаслил Бабаевского на секретариате Союза, где обсуждались итоги проведённого этим маститым лакировщиком семинара молодых писателей. «Газета «Литература и жизнь» хотела накануне открытия семинара дать полосу с рецензиями о книгах участников семинара, – заявил он на секретариате 16 января 1962 года, – но мы посоветовались с писателями, которые должны были выступать на семинаре и решили, что целесообразнее дать это после того, как обсудим произведения, так как могли бы выскочить с оценками не совсем правильными. Во-вторых, наплыло Всероссийское совещание переводчиков и нам казалось, что шире следует освещать то, что делается в Казани. И мы дали немало статей и материалов по этому совещанию [Л.Соболев: в частности хорошо, дали большую выборку из докладаС.Липкина]. Она занимает 26 страниц на машинке. В связи с этим и пришлось ограничиться по семинару молодых прозаиков краткими сообщениями. Но, когда участники семинара были у нас в редакции, нашлись несколько человек, с которыми мы договорились по поводу материалов, а пока предложили им стать внештатными корреспондентами газеты на местах и вручили им корреспондентские билеты. Большинство из них уже получили их, а остальным мы вышлем. В общем, с ними завязались пробные связи. А то, что в информации о семинаре не был упомянут И.Виниченко, дававший информацию товарищ извинился перед ним, а я наказал сотрудника, не выписал ему гонорар за эту информацию (давать выговор счёл несправедливым, так как он работает у нас временно). [Л.С. Соболев: вы его попугали, а деньги всё же заплатите, ошибки могут быть у людей!]. Вот то, что хотелось сказать. А отчёт о семинаре будем готовить и дадим в среду. Надо из стенограммы взять отдельные выступления и подготовить их. Рецензии на произведения участников семинара также будем давать» (РГАЛИ, ф. 2938, оп. 1, д. 171, лл. 83–84).

Неудивительно, что Бабаевский после нескольких льстиво-угодливых выступлений Поздняева на секретариатах Союза писателей очень потеплел к этому человеку и уже готов был оказать ему свою протекцию. Правда, очарование продлилось недолго.

Тем временем Кузнецов сообразил, что его элементарно начали подсиживать, и он попытался вернуть газету под свой личный контроль. В «Литературе и жизни» он стал проводить ту же линию, что и Полторацкий, только ещё жёстче. Поздняев, естественно, воспротивился этому курсу. Возникли конфликты.

Первый раз Поздняев сорвался в конце января 1962 года. 31 января он извлёк из своего письменного стола наброски своего обращения к Соболеву, сделанные ещё осенью 1961 года, с просьбой отпустить его в другое издание. Но Дымшиц уговорил его с отставкой повременить и заявлению хода пока не давать. Будучи очень искушённым в интригах, этот влиятельный критик с помощью аппаратных игр всё-таки заменить Кузнецова на Поздняева. Но у Дымшица ничего не получилось. Кузнецов оказался крепким орешком. Он уступать своё место и тем более под кого-то подлаживаться ни в какую не захотел.

Устав от бесконечных раздраев, Поздняев вернулся к давно подготовленному обращению к Соболеву, исправил дату с 31 января на 20 марта 1962 года и отправил его в Союз писателей России. В своём заявлении он написал:

«Прошу Секретариат Правления Союза писателей РСФСР освободить меня от занимаемой в газете «Литература и жизнь» должности заместителя главного редактора.

Работать в газете я не могу по следующей причине:

Несколько лет назад у меня был макулит – кровоизлияние в жёлтое пятно правого глаза. Уже тогда врачи настоятельно рекомендовали мне ограничить чтение, особенно при электрическом освещении, так как это, по их мнению, может привести к повторному макулиту и даже к полной потере зрения. Работа в газете в должности заместителя главного редактора немыслима без того, чтобы не читать в вечерние часы (при электрическом освещении), и я за последнее время всё больше и больше убеждаюсь, что такая нагрузка моим глазам противопоказана.

В заключение хочу сказать следующее:

Мне было бы тяжёло порвать совсем с работой в печати, потому что журналистика – моя жизнь и не работать я, конечно, не могу. Если Секретариат Правления Союза писателей РСФСР сочтёт возможным использовать меня в лдном из подведомственных ему журналов, я был бы за это очень признателен.

К.Поздняев

20 марта 1962 года» (РГАЛИ, ф. 2938, оп. 1, д. 175, л. 22).

Одновременно Соболеву ушло также обращение от Кочетова. «Глубокоуважаемый Леонид Сергеевич! – писал Кочетов. – Прошу решения Союза писателей РСФСР о переводе тов. Поздняева, Константина Ивановича из редакции газеты «Литература и жизнь» в редакцию журнала «Октябрь» и об утверждении тов. К.И. Поздняева членом редколлегии и ответственным секретарём «Октября» (РГАЛИ, ф. 2938, оп. 1, д. 175, л. 21).

Эти два письма – Поздняева и Кочетова – застали Соболева врасплох. Он ведь так и не нашёл подходящей кандидатуры на пост главного редактора «Литературы и жизни». Кузнецов явно не тянул. Газета лучше не становилась. Поздняев, безусловно, понимал в газетном деле больше. И его отпускать, пока не появился новый главный редактор, ни в коем случае не следовало.

Соболев вынес письма Кочетова и Поздняева на рассмотрение секретариата Союза писателей России. Проект решения по его просьбе подготовил Сергей Баруздин. Тот в проекте записал: «Не считать возможным в настоящее время перевести зам. гл. редактора газеты «Литература и жизнь» К.И. Поздняева на работу в редакцию журнала «Октябрь»(РГАЛИ, ф. 2938, оп. 1, д. 175, л. 20).

Чтобы соблюсти все формальности, заранее подготовленный Баруздиным проект раздали секретарям Союза писателей. Каждый должен был расписаться в одной из граф: «за» или «против». Поддержали проект только двое: Баруздин и Соболев. Бабаевский, входивший в редколлегию газеты и знавший о том, что творилось в редакции не понаслышке, собственноручно написал:«Я за то, чтобы удовлетворить просьбу т. Кочетова и т. Поздняева» (РГАЛИ, ф. 2938, оп. 1, д. 175, л. 20).

Не ожидавший такого результата Соболев дал команду срочно обзвонить других секретарей Союза. После этого сотрудники канцелярии в графе «за» (в поддержку проекта) проставили подписиВадима Кожевникова, Сергея Михалкова, Александра Прокофьева и Николая Доризо. Но одновременно они вынуждены были придать огласке и мнение Алима Кешокова. А Кешоков выступил «за то, чтобы удовлетворить просьбу т. Кочетова». При этом Кешоков, как и Бабаевский, тоже считался членом редколлегии «Литературы и жизни».

Опираясь на итоги телефонного опроса секретарей, Соболев всё-таки продавил своё решение и оставил Поздняева в газете. Но на словах Поздняеву было сказано, что как только ему найдут замену, его отпустят к Кочетову. Соболев пообещал, что поиски займут пару недель.

Поздняев поверил Соболеву. Спустя шесть дней после секретариата делегация журнала «Октябрь» вновь заявилась в Союзе писателей России. «4.15 – 5.30, – отчитался в тот же день, 26 марта Александр Дымшиц, – у Л.Соболева с В.Кочетовым и П.Карелиным по редакционным делам (был ещё С.Баруздин). Обещает отпустить к нам К.И. Поздняева не позднее 10 апреля» (РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 149, л. 13).

Кочетову эти игры надоели. Выждав ещё несколько дней, он прислал Соболеву новое письмо, предложив ответственным секретарям журнала «Октябрь» утвердить вместо предполагавшегося ранее Поздняева Юрия Идашкина. А вот редакцию «Литературы и жизни» постановление Союза писателей заставило сильно понервничать.

Не отпустив Поздняева, Соболев вольно и невольно в конфликте двух недавних заместителей Полторацкого поддержал не исполнявшего обязанности главного редактора газеты Кузнецова, а его соперника. Получалось, что у писательского начальства мнение изменилось, оно стало больше доверять Поздняеву. После этого сразу поползли слухи о том, что отставка Кузнецова будто бы предрешена. Но это вовсе не означало, что Соболев был готов передать газету именно Поздняеву. В начале мая 1962 года он, наслушавшись на выездном секретариате Союза писателей России в Ростове-на-Дону стонов по поводу будущего «Литературы и жизни», под влиянием Анатолия Софронова стал склоняться к тому, чтобы вручить писательское издание в руки Ильи Котенко.

Новая волна недовольства газетой прокатилась в конце мая 1962 года. Влиятельного – а главное толкового – публициста Георгия Радова, входившего в редколлегию «Литгазеты», задело, как непрофессионально в «Литературе и жизни» подали его выступление на форуме писателей Юга России. Александр Прокофьев обиделся на то, что газета не опубликовала рекомендованные им стихи Светланы Кузнецовой. А Николай Рыленков посетовал на то, что с ним как с членом редколлегии не согласовывалась ни одна принципиальная статья. Николай Доризо 29 мая 1962 года заявил в Союзе писателей России: «Целый секретариат нужно посвятить работе газеты «Литература и жизнь». Нужно, чтобы люди поговорили о газете. Это очень наболевший вопрос»(РГАЛИ, ф. 2938, оп. 1, д. 178, л. 75).

Подготовка такого секретариата была поручена критику Виктору Перцову. А у Кузнецова, как назло, с этим специалистом по Маяковскому никак не складывались отношения. Поэтому он решил на время затаиться и уйти в длительный отпуск. Но это оказалось его большой ошибкой. Поздняев в отсутствии Кузнецова быстро уладил все спорные вопросы с Прокофьевым и Рыленковым, а во всех грехах обвинил Кузнецова и Марьинского, которого сам ещё в январе 1962 года усиленно продвигал вместо Михаила Марфина в ответственные секретари редакции.

Разбирательство состоялось 31 июля 1962 года. Был созван секретариат правления Союза писателей России. Поздняев в своём выступлении все стрелки умело перевёл на Кузнецова. Он заявил, что жалобы известных писателей лично к нему никакого отношения не имели. «Прежде всего скажу относительно Прокофьева, почему он подал такое заявление, – сообщил Поздняев. – Он прислал на моё имя в апреле три стихотворения Светланы Кузнецовой. В тот же день я передал их Фесенко и попросил сдать в набор. Неоднократно я говорил об этих стихах Александру Ивановичу Кузнецову, он обещал, что стихи будут опубликованы, и когда моя фамилия появилась в газете и я стал единолично отвечать за газету [Кузнецов ушёл в отпуск. –В.О.], первое, что я сделал, – я велел запланировать, в очередном номере стихи Светланы Кузнецовой. Однако эти стихи не смогли разыскать потому, что Мельников ушёл в отпуск и Фесенко не мог найти оригинала, а когда Мельников возвратился, он очень быстро нашёл копию этих стихов, но стихи нельзя уже было печатать, так как появилась книжка Светланы Кузнецовой. Я в какой-то мере отвечаю вместе с А.И. Кузнецовым за постановку дела хранения рукописей, за то, что не могли вовремя найти рукопись, а когда нашли копию, то уже поздно было печатать эти стихи. Я написал письмо Прокофьеву, что только случайное стечение обстоятельств дало ему повод думать, что я не считаюсь с его рекомендацией. Ему написал такое же письмо Дымшиц. Пока ответа нет, но, как мне известно от наших товарищей, кажется, Александр Андреевич сменил гнев на милость. Во всяком случае это чистейшее недоразумение» (РГАЛИ, ф. 2938, оп. 1, д. 181, л. 20–21).

Неожиданно для многих Соболев однозначно поддержал Поздняева. Он заявил: «Если вы обратили внимание на даты, это все майские письма, за исключением случая с Прокофьевым. Что касается того, что не была напечатана речь Радова, то это относится к тем ошибкам, которые имели место в освещении нашего Ростовского Пленума, и мы об этом говорили тогда на довольно бурном заседании Секретариата. Письмо Перцова относится к апрелю, письмоГришаева – тоже к давно прошедшему времени. Мне кажется, что всё это надо принять к сведению как историческую справку о давно минувших днях потому, что сейчас в газете совершенно другое положение и, я думаю, эти ошибки к Константину Ивановичу не относятся. Но я хотел бы сказать, что на базе этих ошибок я очень прошу вас, Константин Иванович, очень серьёзно смотреть, чтобы такого рода вещи не повторились в новом качестве. Всё-таки, что бы ни случилось, но если исполняющий обязанности главного редактора не отвечает на письмо видного критика и кроме того секретаря Правления это, вообще говоря, случай, нехорошо характеризующий Кузнецова» (РГАЛИ, ф. 2938, оп. 1, д. 181, л. 21).

После этого уже никто не сомневался в том, что Кузнецов из отпуска в газету не вернётся. Но и с Поздняевым тоже полной ясности пока не было. Соболев не зря в своём выступлении подчёркнуто обращался к нему как к исполнявшему обязанности главного редактора. Он ещё не закончил поиск возможных кандидатов на пост руководителя газеты.

Окончательно судьба Поздняева решилась, видимо, 6 августа 1962 года во время встречи двух членов редколлегии «Литературы и жизни» Александра Дымшица и Сергея Васильева с членом Бюро ЦК КПСС по РСФСР Алексеем Романовым. Впрочем, как «окончательно»? На тот момент Романов согласился лишь с тем, чтобы Поздняев стал промежуточной фигурой, а под реформирование газеты «Литература и жизнь» в еженедельник «Литературная Россия» он, вероятно, всё-таки рассчитывал подобрать другого редактора. Другое дело, Романов не торопился обнародовать все свои планы. Поздняеву дали понять: пока работай, доказывай, что способен руководить. Ну, а редакционные страсти должно было приглушить открытое партийное собрание. Это собрание состоялось 31 августа 1962 года. Один из его участников – Дымшиц – записал: «3–5 – открытое партийное собрание в «ЛиЖ» (доклад Л.Соболева, выступили С.Васильев, Г.Бровман, я и др.)» (РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 149, л. 35). Так готовили Поздняева к вступлению в должность главного редактора газеты.

 

Продолжение следует

Вячеслав ОГРЫЗКО

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.