Охранители и либералы: Вячеслав Огрызко в затянувшемся поиске компромисса

№ 2014 / 26, 23.02.2015

В начале 1958 года Хрущёв во многом с подачи Куусинена создал комиссию по вопросам идеологии, культуры и международным партийным связям. Её руководителем он назначил Суслова, а в состав комиссии включил Куусинена, Мухитдинова, Фурцеву иПоспелова.

ВМЕШАТЕЛЬСТВО СТАРОЙ ПЛОЩАДИ,

или Тайные роли Михаила Суслова

В начале 1958 года Хрущёв во многом с подачи Куусинена создал комиссию по вопросам идеологии, культуры и международным партийным связям. Её руководителем он назначил Суслова, а в состав комиссии включил Куусинена, Мухитдинова, Фурцеву и Поспелова. За Куусиненом были закреплены вопросы теории и разработка каркаса новой партийной программы. Мухитдинов стал отвечать в основном за национальные вопросы. Культура осталась за Фурцевой. А Поспелову вменили в основном вопросы литературной печати.

Примерно тогда же Суслов, разочаровавшись в Эренбурге, начал искать новых людей, способных стать агентами его влияния как в среде политиков, так и в кругах творческой интеллигенции. Декан филфака МГУ Роман Самарин порекомендовал ему присмотреться к Александру Байгушеву, подготовившему диплом об авангардных тенденциях в западном искусстве. И вскоре Суслов поручил выпускнику романо-германского отделения столичного университета познакомиться с дочерью бывшего директора издательства «Известия» Скворцова-Степанова – Мариной. Суслов считал, что в своё время Ленин именно через Скворцова-Степанова поддерживал связи с масонами. «Суслов хотел, – рассказывал в одном из интервью Байгушев, – чтобы я вошёл к Марине в полное доверие. Он даже пообещал, что в случае, если я женюсь на Марине, подыскать мне хорошую «крышу» и на несколько лет отправить в Париж. Видимо, его очень интересовали связи отца Марины с масонами. Но после двух или трёх совместных с Мариной походов в театр от Суслова поступила новая команда: войти в доверие к Гале Брежневой» («Литературная Россия». 2012. 8 июня). Позже Байгушев и Галина Брежнева вместе работали в Агентстве печати «Новости», которое некоторые историки (и не только историки) не без основания считали своего рода филиалом Комитета госбезопасности.

Со временем свои люди у Суслова появились практически во всех структурах, имевших хоть какое-то отношение к идеологии. Особенно много агентов влияния он имел в писательских рядах и журналистской среде. Леонид Соболев и Виктор Полторацкий подробно информировали его о настроениях в лагере охранителей. Валентин Катаев сообщал, что делалось в молодёжной среде и у либералов. Борис Полевой и Александр Чаковский бдительно следили за реакцией деятелей культуры на Западе.

Особым доверием у Суслова пользовался Егор Яковлев, который в 1960 году был из газеты «Ленинское знамя» переведён на ключевую должность в редакцию газеты «Советская Россия».

Вообще кадровый вопрос имел для Суслова приоритетное значение. Он лично следил за подбором сотрудников в подведомственные ему отделы ЦК. Особым его вниманием пользовался сектор художественной литературы. Уже в 2009 году Альберт Беляев, четверть века прослуживший в партаппарате, вспоминал, как он попал в ЦК. «Меня вдруг вызвали в ЦК КПСС к секретарю ЦК КПСС, члену политбюро М.А. Суслову. Игорь Черноуцан, зав. сектором художественной литературы Отдела культуры ЦК КПСС и член научного совета кафедры теории литературы и искусства Академии общественных наук, сообщил мне, что он рекомендовал меня на работу в сектор художественной литературы. «Веди себя спокойно, не нервничай, – сказал он мне, – Суслов лично следит за подбором кадров в этот сектор, так что не подведи». И вот я у Суслова. Он суховато-вежливо пригласил садиться и, внимательно всматриваясь в меня, сказал: «Говорят, Вы недавно путешествовали по Америке, секретарь ЦК ВЛКСМ товарищ Павлов считает, что вы хорошо там поработали». Я рассказал о поездке, о вопросах, которые задавали на встречах молодые американцы, спорах с ними и о выводах и предложениях, которые мы изложили в отчётной записке в ЦК ВЛКСМ. Сказал, что по горячим следам написал небольшую книжку своих впечатлений об Америке. Рукопись приняли в издательстве «Молодая гвардия».

– А какая тема диссертации у Вас?

Я назвал тему, сказал, что работа близка к завершению, назвал книги американских авторов, о которых идёт речь в диссертации, и описал общую направленность.

– У Отдела культуры ЦК КПСС есть мнение предложить Вам потрудиться инструктором в секторе художественной литературы. Как Вы к этому предложению отнесётесь?

– Это для меня высокая честь. Сумею ли я оправдать доверие? Но Мурманский обком КПСС меня посылал на учёбу в Академию общественных наук с условием, что я вернусь в Мурманск на идеологическую работу. И я не знаю, как мне теперь быть.

Суслов приподнял руку ладонью ко мне и сказал: «Это наша забота, Вас это не должно волновать. С обкомом мы договоримся» (Беляев А. Литература и лабиринты власти. М., 2009. С. 14).

Беляева взяли на работу в ЦК весной 1962 года. За два года до этого Хрущёв во многом под влиянием Суслова убрал из секретарей ЦК страшного ортодокса Поспелова и любившую фрондировать Фурцеву. Поспелова потом бросили на Институт марксизма-ленинизма, а Фурцеву назначили вместо Михайлова министром культуры. Без них комиссия ЦК по вопросам идеологии быстро стала сдуваться.

Но свято место пусто не бывает. Фурцеву и Поспелова вскоре заменил один Леонид Ильичёв, которого осенью 1961 года на двадцать втором съезде избрали одним из секретарей ЦК КПСС. Суслову же было предложено возглавить Президиум Верховного Совета СССР.

Алексей Аджубей вспоминал: «Сразу после XXII съезда КПСС Хрущёв хотел перевести Суслова из ЦК на должность Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Он советовался на этот счёт с Микояном, Косыгиным, Брежневым. Разговор они вели в воскресный день на даче и не стеснялись моего присутствия. Поручили Брежневу высказать Суслову по телефону это предложение. Брежнев вернулся и доложил, что Суслов впал в истерику, умоляя не трогать его, иначе он предпочтёт уйти в отставку. Хрущёв не настаивал. Кадровые перемещения на таком уровне отнюдь не просты и нелепо считать, будто одного слова первого лица достаточно, чтобы изменить положение человека. Формально пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР был не меньший, чем у секретаря ЦК, но Суслов понимал, что в данном случае облегчалась бы возможность отстранения его от большой политики» (Адужбей А. Те десять лет. М., 1984. С. 315).

Но, мне думается, прав был не Аджубей, а многолетний неофициальный помощник Суслова – Александр Байгушев. Когда-то он поинтересовался у шефа, почему тот никогда не использовал не раз выпадавшую ему возможность стать первым лицом в партии или стране (а должность председателя президиума верховного совета имела статус президента страны). Суслов ему ответил: «Первому вечно отрубают голову, а второй всегда при деле» («Литературная Россия». 2012. 8 июня).

Кстати, позже выяснилось, от кого исходила инициатива выдвижения Суслова в советские президенты. Это Аджубей хотел расчистить место для себя. Он считал, что уже перерос «Известия» и мечтал получить пост главного идеолога (Суханов В.И. Советское поколение и Геннадий Зюганов. Время решительных. М., 1999. С. 183).

Отказавшись от повышения, Суслов остался в ЦК. По идее должен был возникнуть тандем Суслов – Ильичёв. Но этого не получилось. Почему? Разве не Суслов вернул Ильичёва из прозябания в МИДе в большую политику?

Суслов и Ильичёв были знакомы ещё с 1936 года. Уроженец средней Волги Суслов тогда на короткое время вернулся в аспирантуру Института красной профессуры, а кубанец Ильичёв изучал там философию и собирался писать диссертацию о роли личности в истории. Потом Ильичёв, оставшись в Москве, пошёл по линии партийной печати, а Суслов был отправлен укреплять партийное влияние на юг России.

Вновь пути-дороги двух бывших провинциалов пересеклись в Москве осенью 1946 года. Свёл их, видимо, Андрей Жданов. Ильичёв уже два года возглавлял газету «Известия» (туда он попал с подачи руководителя Агитпропа ЦК Георгия Александрова). А Суслов несколько месяцев руководил в ЦК отделом внешней политики.

По мнению Суслова, «Известиям» не хватало боевитости и конкретности в изложении внешнеполитических вопросов. Новый заведующий отделом внешней политики даже организовал на эту тему критическую статью в газете Агитпропа «Культура и жизнь». Ильичёв всё быстро понял и развернул «Известия» в нужном Суслову русле.

Однако в каких-то вопросах Ильичёв «Известия» не контролировал. Часть сотрудников постоянно игнорировала его указания. Одна из журналисток – Анна Бегичева видела в этом происки космополитов. В письме Сталину она 8 декабря 1948 года сообщила: «Бывший редактор газеты – Ильичёв не печатал в «Известиях» [членов] группы формалистов и эстетов (Юзовский, Бояджиев, Мацкин), за что про него распускали злобные сплетни, обвиняли его в антисемитизме, ограниченности, бездарности» (Сталин и космополитизм. Документы Агитпропа ЦК КПСС. 1945–1953. М., 2005. С. 199).

В 1948 году Суслов выдернул Ильичёва из «Известий» и взял его к себе в Агитпроп ЦК на должность заместителя начальника управления, чтобы уравновесить навязанного ему со стороны Жданова Шепилова. Спустя год он забрал Ильичёва с собой уже в «Правду», сделав его первым заместителем главного редактора. Потом Ильичёв даже какое-то время возглавлял «Правду». Но укрепление тандема Суслов – Ильичёв очень обеспокоило Маленкова и Берию. Не сумев опорочить в глазах Сталина Суслова, они во многом руками Шепилова всё сделали для того, чтобы обвинить Ильичёва в непрофессионализме. Из-за этих интриг Ильичёва в конце 1952 года задвинули в Министерство иностранных дел на малозначимую должность начальника отдела печати. В ЦК его вернули лишь через шесть лет, после того, как освободилось место заведующего отделом пропаганды и агитации по союзным республикам (занимавший это кресло Фёдор Константинов был назначен главным редактором журнала «Коммунист»).

В самом же партаппарате одно время ходили слухи, что у Суслова был совсем другой кандидат на должность завотделом пропаганды. Он-то хотел выдвинуть заместителя Константинова – Алексея Романова. Но якобы подножку Романову подставил один из помощников Хрущёва – Владимир Лебедев, когда-то работавший под началом Ильичёва в Агитпропе ЦК, а Суслову свести лебедевские рекомендации на нет вроде не удалось.

Став секретарём ЦК, Ильичёв почувствовал себя чуть ли не равным Суслову и попытался проводить самостоятельную политику, без оглядки на своего бывшего шефа. «Он, – вспоминал работавший под его началом Георгий Смирнов, ставший в перестройку помощником нового советского лидера Михаила Горбачёва, – принимал огромное количество людей, проводил множество различных совещаний. Я не помню его сидящим за столом во время разговора. Приглашённый начинал излагать свою идею, предложение, просьбу, Ильичёв внимательно слушал, что не мешало ему просматривать бумаги. Это обычно сбивало людей с толку, и они останавливались в ожидании. Тогда он говорил: «Продолжайте, продолжайте, я вас слушаю…» А чаще объявлял: «Я понял. Приступайте. Я согласен». Посетителю хотелось ещё побеседовать, что-то доказать, спросить, но он уже оказывался у дверей с напутствием: «Хорошая мысль, я согласен, приступайте, через неделю-две доложите, как получается». А часто, выслушав, он просил: «Напишите, посмотрим, что получится на бумаге. Ведь бывает на слух заманчиво, а напишешь – и видно, что дерьмо» (Неизвестная Россия. ХХ век. М., 1993. Книга 3. С. 373–374).

Похоже, Ильичёва вскоре всемерно поддержал новый друг – редактор «Известий» Аджубей, который, как известно, входил в семью Хрущёва и пользовался безусловным доверием вождя.

Ильичёв был увлечён масштабными проектами. Он хотел выработать новые подходы к идеологии. Все же вопросы, касавшиеся, к примеру, России, новый секретарь ЦК отдал на откуп своему заместителю по отделу пропаганды Романову. Не зря этот партийный функционер осенью 1961 года был введён в состав Бюро ЦК КПСС по РСФСР.

Но Романов тоже имел большие амбиции. Он не собирался вечно ходить в заместителях. У него созрел свой план реформы в области идеологии.

Став членом Бюро ЦК по РСФСР, Романов повёл себя как полноценный секретарь ЦК. Он стал продвигать идею примирения разных группировок в среде художников. Говорили, будто именно с его одобрения осенью 1962 года прошёл либеральный по духу пленум Московской писательской организации.

Судя по всему, Романову принадлежала и другая инициатива – реформирования газеты «Литература и жизнь» в еженедельник «Литературная Россия». Он хотел, чтобы реорганизованная газета примирила все литературные течения. По его мнению, в редколлегии «Литературной России» следовало на паритетных началах представить как почвенников, так и западников. А редактором еженедельника ему виделся Константин Симонов.

Ильичёв, похоже, поначалу поддержал Романова. Но он, видимо, не ожидал, что первые попытки примирения почвенников и западников будут восприняты в кругу силовиков и в писательской верхушке в штыки. Один только председатель Комитета госбезопасности Владимир Семичастный буквально забросал руководство ЦК своими записками.

Я в фонде Президиума ЦК КПСС, хранящемся в РГАНИ, нашёл по вопросам литературы несколько записок Семичастного за июль-октябрь 1962 года.

Первую председатель КГБ направил в ЦК 10 июля 1962 года. Семичастный сообщал:

«Докладываю поступившие в Комитет госбезопасности материалы о нездоровых тенденциях в среде творческих литературных работников.

В последнее время в некоторых произведениях писателей и поэтов под флагом разоблачения культа личности и его вредных последствий в иносказательной форме, а иногда и с антисоветских позиций критикуется советский общественный и государственный строй, внушается мысль о том, что имевшие место недостатки и трудности порождаются самой природой Советского государства. Эти произведения порождают чувство неприязни и даже ненависти к представителям органов власти, руководителям и авторитетам, к партийным и общественным организациям.

Подобные тенденции содержатся в романе ГРОССМАНА «Жизнь и судьба» (докладывалось Комитетом госбезопасности ранее); в повести калининского литератора БАЖАНОВА «Дело маршала Блюхера», где автор утверждает, что беззакония Сталина порождены советской государственной системой; в сборнике стихов бывшего сотрудника Радиокомитета ШАПКИНА «Доброе утро», в котором с враждебных позиций описываются события и явления наших дней, и в ряде других. Названные произведения рассылаются авторами в различные издательства с целью их опубликования.

В ряде случаев подобного рода поэмы, стихотворения распространяются среди читателей в рукописях, так как авторы заведомо знают, что такие произведения не могут быть опубликованы из-за их явно клеветнического содержания.

Например, поэт КОРНИЛОВ В.Н. в стихотворении «Справа выруган, слева признан» утверждает:

«Ибо ясно, что не за доблесть, Не за гордый бессонный труд, Славу нынче дают за подлость, За измену ещё дают».

Примерно та же мысль выражается поэтом ОКУДЖАВОЙ в одном из его стихотворений, где он пишет:

«Настоящих людей так немного! Всё вы врёте, что век их настал! Настоящих людей очень мало На планету с десяток едва! А на Россию одна моя мама! Только, что она может сама?!»

По рукам ходят и отдельные произведения поэта Е.ЕВТУШЕНКО, которые воспринимаются неустойчивыми молодыми читателями как протест против существующих порядков, отождествляемых с периодом культа личности.

В отдельных опубликованных произведениях, где описываются репрессии 1937–1938 годов, проскальзывает мысль, что всякий, кто в те годы занимал определённое положение в государственном и партийном аппарате, но не подвергался аресту, нечестный человек и карьерист, а поэтому в наше время такие люди должны презираться. На подобные мысли, например, наталкивает читателя повесть ЛЕБЕДИНСКОГО «Дела семейные», первая часть которой опубликована во втором номере журнала «Наш современник» за 1962 год» (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 193, лл. 9–10).

Дальше Семичастный привёл несколько примеров из современной драматургии. Отдельно он остановился на трактовках писателями образов чекистов. Большое внимание в записке было уделено также личности и творчеству Эренбурга. Общий вывод делался такой: следовало усилить политическую работу среди писателей.

Записка Семичастного попала к Фролу Козлову, который фактически исполнял обязанности второго секретаря ЦК КПСС. Тот в свою очередь расписал документ заведующему отделом культуры ЦК Поликарпову и одному из заместителей Ильичёва – Снастину. Но эти два партфункционера, видимо, получили от Ильичёва указание всё спустить на тормозах. Во всяком случае они, несмотря на резолюцию Козлова, с ответом затянули на два месяца, а 25 сентября представили своему руководству, по сути, отписку. Чиновнику пообещали: «Вопросы, поставленные в записке т. Семичастного, будут учтены в повседневной оперативной работе Отделов с творческими союзами и с работниками литературы и искусства» (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 193, лл. 17–18).

Недовольный реакцией партийного аппарата, Семичастный направил в ЦК новые документы. Только в первой половине октября 1963 года он подписал пять обращений в ЦК. В выписке из протокола № 59 заседания Президиума ЦК от 18 октября 1962 года упомянуты записки Семичастного от 3, 5, 6, 9 и 13 октября (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 193, л. 19). Но в деле № 193 оказалась только одна – за 13 октября. Я приведу её полностью.

«Комитет госбезопасности докладывает поступившие в последнее время материалы о нездоровых настроениях среди некоторой части творческой интеллигенции. Отдельные писатели, художники, режиссёры, обсуждая вопросы, связанные с отрицательным влиянием культа личности на искусство и литературу, утверждают, что культ личности порождён самой социалистической системой, и допускают другие антисоветские выпады.

Поэт С.КИРСАНОВ, одобряя мероприятия КПСС по развенчанию культа личности, в то же время заявил: «Сталина нет, – великое достижение партии, что она разоблачила тирана. Но вот прошли уже годы, как нет Сталина, а коренных перемен не произошло. А в сельском хозяйстве стало совсем плохо. Значит, виноват не только Сталин. Виновата, может быть, система? Нужно перестраивать, улучшать систему – это самое главное. А система осталась той же косной, бюрократической, удушающей всё передовое, всё мыслящее».

Поэтесса О.БЕРГГОЛЬЦ высказалась так: «Как могло произойти, что Сталин при Советской власти стал императором? Всему виной идеалистическая система, которую оставил Ленин. Об этом думает вся интеллигенция и все, кто может размышлять. Думают, но боятся произносить вслух». Говоря о построении в нашей стране социализма, БЕРГГОЛЬЦ отметила: «Неужели та тяжёлая, безрадостная жизнь, в которой мы живём, и есть социализм? Неужели бесправие, засилие хамов и тупиц – социализм? Неужели гнетущее равнодушие к людям, массовый обман, дичайший бюрократизм, коррупция, взяточничество, массовое пьянство, хулиганство, озверение, падение нравственности это и есть социализм? Ну, знаете тогда мне не нужен коммунизм».

Одни из инициаторов письма о прими$ рении писателей разных направлений: Алексей Сурков и Илья Эренбург

Некоторые писатели говорят также, что в СССР якобы отсутствует свобода слова и печати, что Сталин и созданная им система правления неотделимы, а в наше время в этой системе произошли малозаметные изменения. Поэт А.МАРКОВ, в частности, сказал: «Напрасно стараются свалить на Сталина все преступления наших правителей. Теперь по существу проводится та же политика, что и при Сталине. Это политика подавления всякой свободы и прав личности, беспощадная эксплуатация народа. Ни в одной стране нет такого бесправия и произвола, нигде писатели и поэты так не унижены и не запуганы, нигде им так бесцеремонно не затыкают ртов, как в нашей стране».

Писатели М.АЛИГЕР, А.ШТЕЙН, Д.ХРАБРОВИЦКИЙ, И.ДИК, Д.ЗАСЛАВСКИЙ считают, что при Сталине творческая интеллигенция была вынуждена лгать, заниматься лакировкой действительности или упорно отмалчиваться, после смерти Сталина была обещана свобода писать правду, но сейчас опять начинается гонение на правду. По их мнению, в стране создалось тяжёлое положение с продовольствием, а литература, театр, кино даже не рискуют вскрыть корни такого положения. Они также считают, что будто бы причиной некоторого падения активности у части творческой интеллигенции является противоречие между принципом материальной заинтересованности и моральным кодексом строителя коммунизма. Взятый у буржуазного права принцип материальной заинтересованности приводит к материальному неравенству, к бедным и богатым, к тому, что «маршалы и министры, академики и секретари обкомов, спекулянты и скульпторы имеют дачи, автомашины, меха, бриллианты, бешеные деньги, а труженик из бригады коммунистического труда довольствуется «овсянкой».

Некоторые писатели отрицают необходимость партийного руководства искусством и литературой. Я.СМЕЛЯКОВ, например, заявил: «Главная задача литератора сейчас состоит в том, чтобы жить и думать самостоятельно, не оглядываясь по сторонам. Нам нужно избавиться от «указующего перста». Мы все патриоты, любим Родину, доказали преданность Советской власти и не надо нам партийной опеки, которая только мешает развитию литературы». А.ВАЛЬЦЕВА утверждает, что партийная забота о литературе теперь главным образом сводится к тому, чтобы «сдерживать писателей, мешать им говорить правду о жизни, о том ужасном времени, которое мы пережили при культе личности».

Писатели А.СУРКОВ, Б.ПОЛЕВОЙ, Б.ЯМПОЛЬСКИЙ и другие считают закономерным возрастание руководящей роли КПСС в литературе и искусстве, но отмечают, что зачастую этими вопросами занимаются партийные работники, выдвинутые на свои посты без учёта их подготовки, способностей и личных качеств.

Многие работники советской кинематографии считают, что за последние годы заметно усилилось влияние буржуазных, чуждых теоретических изысканий на советское кино. В частности, такие фильмы, как «Мир входящему» АЛОВА и НАУМОВА, «Суд сумасшедших» РОШАЛЯ, «Человек идёт за солнцем» КАЛИКА, «Иваново детство» ТАРКОВСКОГО и ряд других, подражают западному кино, в некоторых из них превалирует беспросветность, грязь, мрачная музыка, действуют ущербные герои-одиночки, оторванные от жизни, партии, комсомола, что приводит к искажённому показу советской действительности.

Некоторые киноработники полагают, что, ориентируясь на западное искусство, отдельные наши кинематографисты преследуют цель выйти с картиной на международные фестивали, получить признание буржуазных киноспециалистов и таким путём приобрести имя «талантливого художника».

В вопросе влияния буржуазной кинематографии ведущие мастера советского кино не имеют единого мнения. Например, вокруг М.РОММА группируются киноработники, которые смягчают наличие этого влияния и приуменьшают его опасность. Группа, возглавляемая И.ПЫРЬЕВЫМ, указывает на тревожные сигналы подражательства Западу и призывает усилить борьбу с этими проявлениями.

Попытки уйти от партийного руководства и работать с оглядкой на Запад имеют место также среди части советских художников, в творчестве которых содержатся подражательство западному формалистическому искусству и в ряде случаев клеветническое изображение советской действительности.

Проповедниками формалистического искусства и распространителями вредных, а порой антисоветских настроений являются художники РАБИН, КРАПИВНИЦКИЙ, БУНИН, скульптор ПИСЬМЕННЫЙ и некоторые другие. В их картинах советская действительность изображается в виде грязных бараков, помоек, водочных бутылок, консервных банок. Исполненные в формалистической манере, в грубых тонах и уродливых формах, эти картины производят гнетущее впечатление.

Иностранцы, приезжающие в Советский Союз, используют формализм для идеологической обработки творческой интеллигенции, особенно из числа молодёжи. Они снабжают советских художников литературой с репродукциями картин западных художников-абстракционистов, стремятся поддержать их морально и материально.

Так, англичанин Эрик ЭСТОРИК, занимающийся перепродажей художественных произведений, в 1960–1962 годах неоднократно приезжал в Москву и Ленинград и частным порядком скупал картины художников, большинство которых находится под влиянием абстракционизма. Только в феврале 1962 года им было закуплено таких картин на сумму около 6 тысяч рублей.

Американский турист КОССАК приобрёл у художника ВАСИЛЬЕВА Ю.В. несколько картин, считая, что их автор стоит якобы во главе художников «левого» направления. Сотрудник американской национальной выставки в Москве ХАРВИЦ несколько раз посещал ВАСИЛЬЕВА и интересовался его новыми работами.

Большой интерес иностранцы проявляют к работам художника РАБИНА О.Я., квартиру которого в разное время посещали подозреваемые в связи с разведками американцы ХЛЫНИН, ХАРВИЦ и КЛЕМЕНС, а также англичанки Ида КАР и ХАРАРИ. На книги КЛЕМЕНС обменял у РАШНА несколько картин.

Сотрудники французской национальной выставки в Москве Ольга ДАСЕНКО и Жак КАТО посещали мастерские некоторых художников и в беседах с ними доказывали преимущества абстрактного искусства.

Отдельные художники-абстракционисты сами идут на сближение с иностранцами, принимают за особую честь их похвалу, вступают с ними в сделки.

Буржуазная пропаганда популяризирует имена и произведения отдельных советских художников-формалистов-абстракционистов. Например, в журнале «Лайф» (1960 год) были опубликованы фотографии художников КРАСНОПЕВЦЕВА, ВАСИЛЬЕВА и ЕГОРШНОЙ, сделанные американским корреспондентом МАРШАКОМ. В статье об этих картинах МАРШАК восхвалял якобы существующее в СССР «подполье» абстракционистов и допускал клеветнические выпады в отношении политики КПСС и Советского правительства в области искусства. В Италии подготавливается к изданию монография о творчестве РАБИНА, во Франции – о творчестве художника ФАЛЬКА (умер в 1958 году).

Отдельные художники и скульпторы, не признающие метода социалистического реализма в искусстве, устраивают иногда полулегальные выставки своих работ на частных квартирах. Подобного рода выставки проводились, например, несколько раз на квартире РАБИНА. В феврале с.г. на квартире известного советского пианиста РИХТЕРА С.Т. экспонировалось около 20 работ художника КРАСНОПЕВЦЕВА В апреле этого года в студенческом общежитии по Сиреневому бульвару (Измайлово) проходила выставка картин молодых художников ТИТОВА и БЫСТРЕНИНА, которую посетило около тысячи человек, в том числе иностранцы. На таких выставках обсуждения картин сопровождаются нездоровыми высказываниями о советской действительности и восхвалением западного образа жизни.

Многие писатели, художники, киноработники высказывают желание чаще встречаться с руководителями партии и правительства и вести откровенные беседы по интересующим их вопросам, они с восхищением вспоминают встречу 16 июля 1960 года на даче «Семёновское», способствовавшую сплочению творческой интеллигенции вокруг Коммунистической партии Советского Союза.

Комитет госбезопасности считает целесообразным поручить соответствующему отделу ЦК изучить возможность проведений новой встречи представителей творческой интеллигенции с руководителями КПСС и Советского правительства.

Прошу рассмотреть.

Председатель Комитета госбезопасности –

В.Семичастный

13 октября 1962 г.

№ 2612-с» (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 193, лл. 20–24).

В Президиуме ЦК записки Семичастного были рассмотрены 18 октября. Заседание проходило под председательством Никиты Хрущёва. Но в опубликованный протокол почему-то попали лишь материалы о советской позиции в индийско-китайском конфликте (Президиум ЦК КПСС. 1954–1964. Том 3. Постановление. 1959–1964. М., 2008. С. 336–339). А вопросы, поднятые председателем КГБ, в опубликованном протоколе даже не упомянуты. Я в архиве нашёл только поручение Президиума ЦК заняться этим делом Секретариату ЦК.

Ещё одна деталь: выписка из протокола Президиума адресовалась Секретариату ЦК, Козлову и Семичастному. Фамилии главных идеологов – Суслова и Ильичёва – не фигурировали. Хотя и тот, и другой на заседании Президиума ЦК 18 октября присутствовали.

По сложившейся традиции материалы на Секретариат готовили, как правило, отделы ЦК. В случае с записками Семичастного Козлов всё замкнул на отдел культуры ЦК и лично на Поликарпова. Похоже, на Ильичёва и подчинявшийся тому отдел пропаганды и агитации ЦК по союзным республикам он уже не полагался.

24 октября Поликарпов сообщил руководству:

«Отдел культуры ЦК КПСС считает необходимым доложить о некоторых вопросах литературы и искусства и настроениях в связи с этим среди творческих работников.

Решения ХХ и XXII съездов КПСС, мероприятия партии по восстановлению ленинских норм и принципов во всех сферах жизни были с большим удовлетворением восприняты работниками литературы и искусства, имели и имеют исключительно важное значение для художественного творчества. В литературу и искусство пришло немало талантливых молодых сил.

В настоящее время в литературе и искусстве происходят сложные процессы. Писатели и художники ставят острые вопросы, которые не получают иногда необходимого разъяснения.

С большой остротой обсуждается вопрос о культе личности и его последствиях во всех сферах жизни, особенно в области искусства. Высказывается недовольство практикой руководства искусством со стороны организаций, осуществляющих художественную политику партии. Утверждается, что в методах работы этих организаций продолжает преобладать администрирование и мелочная опека, сдерживается активность художников в обличении отрицательных явлений жизни. Выражается недоумение в связи с тем, что постановления ЦК от 1946 года по вопросам литературы и искусства, в которых содержатся необоснованные политические обвинения деятелей литературы и искусства, оценки и характеристика их творчества до сих пор не пересмотрены, хотя в жизни они уже отвергнуты повседневной практикой Президиума ЦК КПСС по руководству искусством.

Резко критикуется деятельность органов цензуры, которые, по мнению ряда работников литературной печати, неквалифицированно вмешиваются в дела литературы, проявляют ничем не оправданную подозрительность и недоверие людям, поставленным во главе журналов. Наиболее остро обсуждается вопрос об отражении в литературе и искусстве отрицательных явлений периода культа личности, произвола, злоупотреблений властью и нарушений социалистической законности.

Писатели задумываются над тем, как исторически правдиво воспроизвести в литературе жизнь народа в те годы. Они обеспокоены настороженным отношением к таким произведениям, проявляемым работниками издательств, государственных учреждений искусства и партаппарата.

Особое значение имеет в настоящее время вопрос о молодых силах литературы и искусства. По отношению к молодым проявляется подчас предвзятость, огульное недоверие к их политической зрелости. С другой стороны сказывается нежелание разобраться в трудных и сложных процессах развития искусства молодых. Эти сложности и трудности состоят в том, что молодые писатели, активно обращаясь к современности, смело выдвигая острые вопросы действительности, проходят иногда мимо главного содержания народной жизни. Их героями часто выступают юноши, не нашедшие своего места в жизни, а не люди труда, активно строящие коммунизм. Молодой литературе и искусству не хватает иногда широкого подхода к жизни, ясности и глубины понимания главного и решающего в нашей действительности. В творчестве некоторых молодых встречается увлечение формалистическими приёмами, подражание зарубежной моде.

Вопрос о содержании и направлении творчества молодых сил литературы и искусства широко обсуждается в настоящее время в печати, он был предметом рассмотрения на пленуме правления московских писателей и выносится на обсуждение пленума правления Союза писателей СССР. Этот вопрос будет также обсуждаться на предстоящих всесоюзных съездах художников и работников кинематографии.

Совершенно необходимо до созыва съездов и пленума правления Союза писателей СССР провести в ЦК КПСС в рабочей обстановке беседу с писателями, художниками, композиторами и работниками кинематографии об очередных задачах литературы и искусства, пригласив на эту беседу творческих работников из всех союзных республик.

В среде писателей и деятелей искусства активно высказываются положения о проведении такой беседы в ЦК КПСС.

Проект постановления ЦК КПСС по данному вопросу прилагается.

Прошу рассмотреть.

Зав. отделом культуры ЦК КПСС Д.Поликарпов.

24 октября 1962 г.» (РГАНИ, ф. 4, оп. 18, д. 249, лл. 39–40).

Записка Поликарпова была рассмотрена 31 октября 1962 года на том же заседании секретариата ЦК КПСС, где решался вопрос и о реформировании газеты «Литература и жизнь» в еженедельник «Литературная Россия». Похоже, Козлов – а именно он вёл секретариат – уже не верил в способности Ильичёва найти устраивавший всех компромисс. По его предложению ответственными за реализацию предложений Отдела культуры ЦК и КГБ назначили не Ильичёва, а Суслова. В постановлении ЦК было отмечено: «Поручить т. Суслову М.А. провести в ЦК КПСС беседу с писателями, художниками, композиторами и работниками кинематографии об очередных задачах литературы и искусства» (РГАНИ, ф. 4, оп. 18, д. 249, л. 38).

Это было уже не первый раз, когда то Президиум ЦК КПСС, то Секретариат ЦК поручали именно Суслову урегулировать вопросы, относившиеся к компетенции вроде бы Ильичёва. Почему?

По одной из версий, Ильичёва подвело непомерное тщеславие. Летом 1962 года новый секретарь ЦК, злоупотребляя служебными полномочиями, надавил на руководство Академии наук и, не имея значимых трудов, стал академиком. Но это очень не понравилось Хрущёву. Вождь любил только себя украшать звёздами Героя Соцтруда. От других он требовал аскетизма. Так Ильичёв оказался в опале. Это очень устроило Суслова. Но у Ильичёва потом нашлись свои заступники. В частности, вмешался помощник вождя по культуре Владимир Лебедев. Они в течение нескольких месяцев убеждали Хрущёва пересмотреть своё отношение к Ильичёву.

Из сохранившихся в архивах записок комитета госбезопасности и справок партаппарата может сложиться впечатление, что в годы хрущёвской оттепели многих художников последовательно гнобили спецслужбы и партийная верхушка. Но это не вся правда. Зачастую организаторами травли против маститых литераторов выступали их же коллеги по перу, только менее талантливые, но очень завистливые к чужим успехам. Приведу несколько примеров. Разве ЦК или КГБ спровоцировали атаку на Пастернака, Гроссмана или Солженицына? Кто первым приписал этим писателям антисоветские произведения? Пастернака заложил Константин Симонов, а на Гроссмана настучал Вадим Кожевников. И как на эти доносы должен был реагировать, к примеру, Суслов? Отмахнуться? Но тогда его б самого обвинили в защите хулителей социализма.

Суслов вынужден был лавировать. Он – это точно установлено – не хотел чьей-либо крови. Аресты, тюрьмы, расстрелы – это не его методы. Суслов предпочитал действовать другими методами. Он в ход пускал иное оружие: обещал публикации, ленинские премии, ордена, жильё, дачи (естественно, в обмен на лояльность и нужные коррективы в позиции).

Как Суслов видел решение проблемы, к примеру, Пастернака? Очень просто. Он предлагал заключить с писателем договор на издание «Доктора Живаго», а взамен художник должен был смягчить свою позицию и кое-что из рукописи изъять. А уговорить Пастернака на это могла, пожалуй, одна лишь Ивинская. Но окружение писателя выбрало другой путь, и «Доктор Живаго» сначала вышел на Западе. Для Суслова это был удар. После этого Пастернаку пощады ждать не стоило. А присуждение писателю Нобелевской премии только ещё больше распалило как Суслова, так и силовиков.

С Гроссманом Суслов действовал уже поосторожней. Он, понятное дело, не мог вернуть писателю арестованную чекистами рукопись романа «Жизнь и судьба». Но в его власти было переиздать другие книги опального литератора.

Впоследствии поощряемая Сусловым тактика обещаний не раз применялась партаппаратом в отношении Андрея Вознесенского, Роберта Рождественского, других позволявших себе фрондёрство писателей. И очень часто она приносила свои плоды. Я уже не говорю о том, как умел Суслов защищать ориентированных на него художников. Сколько он помогал, к примеру, Валентину Катаеву и Мариэтте Шагинян.

Это вовсе не означало, что Суслов был ангелом. Не приведи Господи, если кто-то вставал на его пути. Он всё помнил и ничего не прощал. Это испытал на своей шкуре, в частности, Иван Шевцов. Суслов не пускал его в Союз писателей аж до конца 70-х годов. Это при том, что у Шевцова было немало и влиятельных сторонников. Его всегда поддерживали как минимум два члена Политбюро: Дмитрий Полянский и Александр Шелепин. Другое дело, что Суслов жалил не сразу. Он умел выжидать. Это вообще был ещё тот иезуит.

По свидетельству его неофициального помощника Александра Байгушева, шеф, чтобы нейтрализовать набиравших популярность эстрадных поэтов, не раз предлагал искусственно раздувать молодых литераторов из другого лагеря. Но он, вроде не упускавший ни одного имени, ценил, похоже, только идеи и не всегда обращал внимание на форму. В итоге в противовес Евгению Евтушенко Суслов выдвинул Егора Исаева и Владимира Фирсова, которые, да, были очень правильными, но совершенно не способны оказались зажечь молодёжь. А ведь он мог бы продвинуть Николая Рубцова или хотя бы Анатолия Передреева, которых знал по публикациям в журнале «Октябрь». И толку было бы больше.

И ещё одно замечание. В начале 60-х годов политику партии в области литературы формировал и определял не один Суслов. Не надо преувеличивать его значение. Из членов Президиума ЦК писательскими делами очень интересовались также Шелепин и Полянский. А ещё были Семичастный, Ильичёв, Романов, Аджубей, Лебедев…

О Лебедеве стоит сказать чуть подробней. Он вроде никогда на первые роли не претендовал. Со стороны казалось, что его всегда держали на подхвате. В аппарат Агитпропа ЦК Лебедев попал в 1944 году. Ему поручили курировать центральные газеты. Видимо, на этой почве он ещё тогда сошёлся с редактором «Известий» Ильичёвым, который через четыре года стал уже прямым его начальником в Агитпропе.

Одно время и Лебедев, и Ильичёв замыкались на Суслове. А в январе 1954 года кто-то предложил Хрущёву взять Лебедева к себе в помощники по вопросам культуры.

Надо отметить, что у Лебедева с Сусловым были непростые отношения. Лебедев благоволил к Эренбургу, Твардовскому, Симонову, Кочетову, некоторым другим писателям, которых Суслов в какой-то момент, наоборот, стал не жаловать. До сих пор точно неизвестно, кто помог в 1958 году вернуть Твардовского в «Новый мир» и в 1960 году посадить в «Октябрь» Кочетова. Похоже, в этих назначениях не обошлось без Лебедева.

Лебедев потом сильно поддерживал Евтушенко и Солженицына. В октябре 1962 года во многом с его подачи в «Правде» появилось стихотворение Евтушенко «Наследники Сталина», а месяцем позже при его содействии в «Новом мире» появился и «Один день Ивана Денисовича» Солженицына.

«Лебедев, – писал Евтушенко, – был романтический интриган, влюблённый в Хрущёва и тайно ненавидевший Аджубея» (Евтушенко Е. Плачь по цензуре // Огонёк. 1991. № 6. С. 15).

Чуть по-другому оценивал Лебедева Чуковский. «Очень самобытный человек – Вл. С. Лебедев, – отметил старый мастер 1 марта 1964 года в своём дневнике. – Линия у него либеральная: он любит Паустовского, выхлопотал печатанье «Синей тетради» Казакевича, обещает добыть для вдовы Пастернака пенсию, восторженно говорит о русской интеллигенции, но при этом глумлив, задирист, всегда ведёт разговор так, чтобы кого-нибудь из собеседников высмеять, обличить, поставить в неловкое положение. Так как у него бездна юмора, он очень находчив, – это блистательно удаётся ему. Спорщик он великолепный, с иезуитским наклоном. И тут же рядом учительный тон, когда он говорит о святынях, отчасти даже поповский, проповеднический» (Чуковский К.И. Дневник. 1901–1969. Том 2. М., 2003. С. 421–422).

Проработав два десятилетия в партаппарате, овладел только тактикой. Стратегия так и осталась ему недоступна. Выпустив из бутылки джинна (я имею в виду Солженицына), он рассчитывал, что в дальнейшем сможет контролировать ситуацию. Но он недооценил степень влияния охранителей и в какой-то момент растерялся. Эта его растерянность потом сыграла в судьбе Солженицына роковую роль.

Напомню, что произошло. Ошеломлённый успехом «Одного дня…» и польщённый вниманием Хрущёва на встрече с деятелями культуры, которая состоялась 17 декабря 1962 года на Ленинских горах, Солженицын попытался развить успех и позвонил Лебедеву с просьбой помочь в публикации уже пьесы «Шалашовка и олень». Лебедеву бы проявить гибкость. А он почему-то дрогнул и поспешил своими сомнениями поделиться с Хрущёвым, отправив ему доверительное письмо. А Хрущёв во второй раз вмешиваться в дело Солженицына не стал. На этом-то и сыграли охранители. Почувствовав слабину в окружении Хрущёва, они дружно выступили против присуждения Солженицыну Ленинской премии.

Ситуацию частично мог выправить Суслов. Но Лебедев предпочёл действовать через Ильичёва. Отвергнув пьесу Солженицына, он потом, по сути, завернул и рукопись романа «В круге первом» (мол, Ильичёву вряд ли это сочинение понравилось бы). А потом по литературной Москве пошли гулять слухи о якобы еврейском происхождении Солженицына. Кто запустил сплетню – Лебедев, Ильичёв или Суслов, до сих пор не выяснено.

Меж тем получи Солженицын Ленинскую премию, разреши ему опубликовать отредактированные варианты пьесы и нового романа (а нет никакого сомнения в том, что писатель согласился бы с разумной редактурой, как до этого он принял правку Твардовского в «Одном дне…»), да ещё если б выделили писателю жильё в Москве, всё пошло б иначе. Страна имела бы лояльного властям отменного приверженца социалистического реализма. И власть носилась бы уже не с Шолоховым, а с Солженицыным.

Кстати, позже у Суслова появились возможности исправить ошибки Лебедева, и он даже что-то начал делать в этом направлении, но столкнулся с сопротивлением Андропова, а объявлять тому из-за Солженицына войну он, естественно, не захотел.

Но я, кажется, слишком забежал вперёд. Возвращусь к событиям осени 1962 года. Судя по всему, Лебедев тогда очень хотел помочь Ильичёву укрепить позиции в советском руководстве, ибо возвышение Суслова никак не отвечало его личным интересам. Тут как раз в ЦК поступило письмо тринадцати видных литераторов с просьбой «о проведении в ближайшее время, в рабочей обстановке, новой встречи руководящих деятелей партии с работниками литературы и искусства» (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 193, л. 38). Обращение подписали номенклатурщики типа Георгия Маркова, а также охранитель Соболев, главный редактор «Нового мира» Твардовский, сторонник либерального курса Симонов и другие писатели.

«Письмо тринадцати» тут же легло на стол Ильичёва. В его голове моментально созрел новый план – столкнуть Хрущёва и Суслова лбами. Размахивая «письмом тринадцати», он в ближайшем окружении советского лидера сеять сомнения: мол, почему деятелей культуры должен принимать Суслов, когда писатели жаждут общения только с Хрущёвым.

Тем временем в Центральном выставочном зале Москвы, в Манеже полным ходом шла подготовка к открытию выставки московских художников. Обойдя все искусственные препоны, группа авангардистов добилась уголка и под свои работы. Это сильно напугало президента Академии художников Серова. Ещё бы! Из-под его рук уплывала реальная власть. Он забил тревогу и организовал в ЦК письмо Решетникова, Ромадина, Судакова и других своих сторонников, в котором клеймились формалисты.

Дальше – самое интересное и непонятное. В Президиуме ЦК КПСС решили, что письмом художников-реалистов должен заняться Суслов, но уже в тандеме с Ильичёвым. Судя по всему, кто-то из них уговорил Хрущёва лично посетить Манеж и на месте сделать выводы. Но кто? Это до сих пор загадка.

Хрущёв в искусстве никогда ничего не понимал. Авангард и уж тем более абстракционизм изначально ему были чужды. Понятно, что выставка в Манеже, мягко говоря, его обескуражила. Он только что ногами не топал.

Впоследствии Элий Белютин в своих мемуарах «Хрущёв и Манеж» («Дружба народов», 1990, № 1) приписал инициативу разгрома абстракционистов Суслову. Но бывший первый секретарь Московского горкома партии Николай Егорычев утверждал, что в Манеже дирижировал спектаклем не Суслов, а Ильичёв. По третьей версии, настроили Хрущёва против художников якобы Шелепин, Полянский и Кириленко. В пользу этой версии говорило то, что Полянский и Шелепин потом помогли издать беспомощный с художественной точки зрения роман Ивана Шевцова «Тля», яростно осуждавший абстракционистов и формалистов в живописи.

Но я всё-таки вернусь к свидетельству Егорычева. Бывший руководитель столичного горкома партии вспоминал: «У меня вызвало некоторое удивление, когда я не увидел в этой представительной группе Л.Ф. Ильичёва – секретаря ЦК по идеологии… После того, как они осмотрели работы на первом этаже, Хрущёва – неожиданно для меня – повели на второй этаж. Я недоуменно спрашиваю: «Куда всех ведут?» Как потом выяснилось, «отсутствующий» Ильичёв за ночь (!) до посещения выставки руководителями ЦК распорядился собрать по квартирам работы молодых абстракционистов и следил за их размещением на втором этаже вне выставки МОСХ. Он и авторов пригласил. Те вначале были очень довольны, что их работы хотят показать. Но оказалось, что кому-то очень хотелось столкнуть их с Н.С. Хрущёвым. Провокация удалась. Хрущёв, как только увидел эти работы, стал кричать…»

Из воспоминаний Егорычева можно сделать только один вывод: в роли провокатора в Манеже выступил Ильичёв.

Но зачем Ильичёву это понадобилось? Он, что, хотел в очередной раз выслужиться перед Хрущёвым или утереть нос своему бывшему шефу Суслову? Думаю, эти мотивы, безусловно, присутствовали. Но не они были определяющими. Я не исключаю того, что Ильичёв, в своё время многому научившись у Суслова, просто решил всех стравить. Цель у него, похоже, была одна: заставить всех художников из самых разных групп плясать под одну дуду: дуду партаппарата. Поэтому в ход пошли пряники и кнуты. Авангардистам в данном случае достались кнуты. Ильичёв чётко давал понять: или художники левых взглядов, признав заблуждения, пойдут на сближение с «правыми», или их просто раздавят в лепёшку.

На этом фоне буквально через два дня, 3 декабря, после посещения Хрущёвым Манежа Ильичёв представил в ЦК КПСС свою записку. Он писал: «Вносится предложение о проведении в ЦК КПСС беседы с деятелями литературы и искусства. Беседу можно провести 15 декабря <…> Было бы целесообразно проводить беседу в неофициальной обстановке, за чашкой чая без специального доклада и завершить её Правительственным приёмом для участников встречи» (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 193, л. 35). Получалось, что Ильичёв сознательно отодвигал Суслова в тень. Рядом с Хрущёвым он видел лишь самого себя.

Уже четвёртого декабря записка Ильичёва была обсуждена и одобрена на заседании секретариата ЦК КПСС (там же, л. 34). А 10 декабря её рассмотрели в Президиуме ЦК КПСС. Президиум постановил: встречу провести 17 декабря (там же, л. 33).

Но что ждать от предстоявшего правительственного приёма, никто не знал. Каждая группа хотела добиться своего. Президент академии художеств Серов надеялся на встрече с руководством партии закрепить свою победу над абстракционистами. Охранители из Союза писателей мечтали взять реванш за сентябрьский пленум Московской писательской организации. Их вожди – Грибачёв, Софронов и Кочетов – ведь не случайно сразу после посещения Хрущёвым Манежа пожаловались в ЦК на кинорежиссёра Михаила Ромма, посмевшего 27 ноября 1962 года публично вспомнить в Институте истории искусств об их роли в развязывании кампании против космополитов. Ромм объявил главных редакторов журналов «Советский Союз», «Огонёк» и «Октябрь» хулиганами, ведущими антипартийную линию. Грибачёв в ответ назвал выступление кинорежиссёра «идеологическим твистом», «сенсацией в среде творческой интеллигенции», которая рождает расходящиеся круги на болоте обывательщины, гальванизирует дурные страсти» (Аппарат ЦК КПСС и культура. 1958–1964. Документы. М., 2005. С. 563).

В этой ситуации серьёзные художники боялись, как бы не начался откат. Хрущёву поступило несколько встревоженных обращений. Одно из них подписали девятнадцать деятелей культуры. Среди подписантов преобладали представители левых взглядов: Корней Чуковский, Илья Сельвинский, Константин Симонов, Всеволод Иванов…

Текст этого обращения потом почти полностью привёл секретарь ЦК Ильичева. Девятнадцать подписантов отметили: «Мы, люди разных поколений, работаем в разных областях искусства, у каждого из нас свои вкусы, свои художественные убеждения. Нас объединила в этом обращении к Вам забота о будущем советского искусства и советской культуры. Вы рассказали советским людям об огромном ущербе, причинённом нашей стране благодаря многолетнему господству сталинских методов, когда подавлялся творческий дух народа. В тех областях, где мы работаем, зачастую судьбу художественного произведения решали чиновники, не понимавшие и не любившие искусство. Мы с радостью видели, как партия восстанавливает дух Ленина: свободу и справедливость. Архитекторы радуются возможности строить современные дома, писатели – возможности писать правдивые книги; легче дышится композиторам и работникам театра; наша кинематография создаёт теперь фильмы, разные по художественному направлению, картины, встреченные пониманием и признанием и у нашего народа, и за рубежом. Мы обрадовались выставке московских художников, потому что это первая выставка за четверть века, на которой могли быть выставлены художники разных направлений. Есть там произведения крупных художников, погибших в лагерях или доведённых до смерти голодом и невозможностью показать свои работы зрителю в сталинское время. Такая выставка стала возможной только после XX и XXII съездов партии, у нас могут быть разные оценки тех или иных произведений, представленных на выставке. Если мы все обращаемся к Вам с этим письмом, то только потому, что хотим сказать со всей искренностью, что без возможности существования разных художественных направлений искусство обречено на гибель. Мы видим теперь, как начинают толковать Ваши слова на выставке художники того самого направления, которое единственно процветало при Сталине, не давая другим возможности работать и даже жить. Мы глубоко верим, что Вы не хотели этого и что Вы против этого. Мы обращаемся к Вам с просьбой остановить в области изобразительного искусства поворот к прошлым методам, которые противны всему духу нашего времени» (РГАНИ, ф. 52, оп. 1, д. 330, л. 18).

Второе письмо многие связывали с именем Ильи Эренбурга, который ещё с начала 1956 года так раздражал партаппарат. Но к нему приложили руки и некоторые другие литераторы. Уже весной 1963 года Эренбург в другом обращении к Хрущёву рассказал: «Идея этого письма родилась на сессии Верховного Совета [она проходила с 10 по 13 декабря 1962 года. – В.О.] в разговоре с Сурковым и Тихоновым. Сурков сказал мне, что письмо подпишут также Соболев и Рыльский, и попросил меня составить черновик, так как он занят» (Эренбург И.Г. Письма 1908–1967. Т. 2. «На цоколе истории…»: Письма 1931–1967. М., 2004. С. 549).

Но мне почему-то кажется, что Эренбург всей правды не сказал. Я ещё мог бы поверить в импульсивность Соболева, который, приняв обильные дозы горячительных напитков, мог не глядя подписать что угодно. Но Суслов? Тихонов? Они уже давно никаким романтическим порывам не поддавались. Тихонов, чудом избежавший ареста в 1937 году, боялся собственной тени и делал только то, что угодно было властям. Да и Эренбург не страдал наивностью.

Под Сурковым, как известно, в конце 1962 года горела земля. Охранители хотели назначить его крайним за выпуск первого тома краткой литературной энциклопедии, в котором игнорировались многие литературные генералы, но зато показательно восхвалялись писатели из либерального лагеря. Горячие головы требовали Суркова убрать из главных редакторов энциклопедии, а сам том из библиотек и магазинов изъять и подготовить другую версию справочного издания.

По всему выходило: чтобы спасти собственную шкуру, Сурков куда-то бегал и с кем-то консультировался. Идея мирного сосуществования всех литературных направления и течений не могла возникнуть на пустом месте. Суркову её наверняка подсказали и пообещали поддержку. Тихонов скорей всего поддержал Суркова, когда услышал ссылки на большие имена. Иначе он в это дело ввязываться бы не стал. Оказаться на старости в опале в его планы не входило.

Оставалось решить, кто набросает текст письма. Сурков брать на себя всю ответственность побоялся. Похоже, ему явно кто-то указал на Эренбурга. Выбор этого писателя объяснялся несколькими причинами. Во-первых, Эренбург имел огромнейший вес в политической и литературной жизни, и не только нашей страны, но и всей Европы. Совсем не считаться с ним было невозможно. Во-вторых, Эренбург с его «Оттепелью» и мемуарами «Люди, годы, жизнь» более других пострадал от борьбы разных группировок. А значит, он более других был заинтересован в примирении всех литературных направлений. И в-третьих, писатель имел крепкие тылы и прямые выходы на первых лиц из советского руководства.

Но, повторю, Эренбург никогда не отличался наивностью. Бросаться ради других на амбразуру он никогда бы не стал. Наверняка прежде чем согласиться на предложение Суркова, писатель навёл справки и выяснил, кто укрывался за этой инициативой.

Теоретически за планом Суркова могли стоять Куусинен, Суслов, помощник Хрущёва Лебедев, Поликарпов и Романов. Но Лебедев, Поликарпов и Романов могли только прозондировать почву. А для принятия ключевых решений они не имели достаточных полномочий. И потом ни Тихонов, ни Эренбург никогда бы не клюнули на столь смелый проект, если б он исходил только от какого-нибудь отдела ЦК. Они доверились гарантиям, полученным на более высоком уровне.

Судя по всему, инициатива с письмом о примирении разных течений исходила от Куусинена. В пользу этой версии говорит несколько моментов. Первый момент. Именно Куусинен в своё время предложил зафиксировать в новой программе КПСС положение о мирном сосуществовании разных мировых систем. Второй момент. Куусинен всегда продвигал либеральные ценности.

Если эта версия верна, получалось, что отмашку дал Куусинен, а к исполнению её принял Суслов, который всегда с огромным почтением относился к мнению и советам этого несостоявшегося вождя мировой революции.

К слову: уже в 2004 году Борис Фрезинский сообщил, что письмо с предложением о примирении писателей из разных лагерей Эренбург составлял при участии Бориса Слуцкого (Эренбург И.Г. Письма. 1908–1967. Т. 2. М., 2004. С. 550).

Здесь, кстати, многое мог бы прояснить подлинник письма. По идее он должен сохраниться в Российском госархиве новейшей истории. Я внимательно пересмотрел все документы за 1962 и 1963 годы, находящиеся в фонде отдела культуры ЦК КПСС. Но там даже никаких зацепок не оказалось. Потом была надежда на открытие в 2013 году для исследователей нескольких дел из фонда Политбюро. Одно из дел так и называлось: «Писатель И.Г. Эренбург (Постановления Президиума ЦК КПСС и др. материалы о писателе И.Г. Эренбурге и его произведениях)» (РГАНИ, ф. 3, оп. 34, д. 34). Но в нём интересующего меня письма не оказалось. Ильичёв в своём выступлении на встрече Хрущёва с писателями 17 декабря привёл из него лишь одну цитату, при этом не назвав авторов текста. Правда, цитата была существенная. В письме говорилось: «Советские писатели едины в своём отношении к народу и к партии. Однако в нашей литературе ещё не изжиты нездоровые, нетоварищеские отношения. Мы считаем, что пришла пора покончить с той своеобразной холодной войной и установить в ней мирное сосуществование всех направлений, без которого невозможна плодотворная творческая деятельность» (РГАНИ, ф. 52, оп. 1, д. 330, л. 19).

Даже по одной этой цитате можно представить, какой в этом письме был заложен революционный посыл. Но всё погубили интриги Ильичёва. Ведь получалось, что это не он начал процесс примирения писателей, а Суслов. А ему так хотелось гарцевать на первых ролях.

Продолжение следует

Вячеслав Огрызко