МЕМУАРЫ МОЕЙ БАБУШКИ

№ 2015 / 23, 25.06.2015

Моя Бабушка – Наталья Авксентьевна Финогеева (Суняева) – умерла в июне 2013 года. Вещей из её квартиры я взял совсем немного: в основном книги, стоявшие на полке в шифоньере за стеклом, и обычную ученическую тетрадку 18 листов. Чуть позже я её просмотрел – это было жизнеописание бабушки, рассказ о том времени, в котором довелось ей родиться, жить, о событиях… Сначала я не обратил внимания на вложенный листок, а сразу стал читать «мемуары». И вот на днях я решил перечитать его вновь. Оказалось, это небольшой эпиграф к воспоминаниям. Привожу его здесь целиком.

 

Я прожила долгую и счастливую жизнь. У меня выросло двое прекрасных детей: сын и дочка. Два внука, одна внучка, правда, вот только одна внучка умерла… Но это ещё не всё. Не считая заработанной квартиры, дачи – материальных благ. У меня остались мои воспоминания. И вот в долгие бессонные ночи, я вновь погружаюсь, Сидя за письменным столом в своей комнате, в свои мысли, в воспоминания. Я помню родителей ещё молодых, братьев, сестёр, деревенских друзей и соседей. Снова слышу мордовскую речь. Было всё: и горестное, и радостное, счастливое. И чувствую, что должна писать, пока память ещё светла и мозг работает, а глаза видят. Память – это уникальное, сложное явление в человеке. Человек умирает и вместе с ним уходит и его память о его жизни, о событиях радостных и не очень на Земле. От него ничего не останется. Ничего!»

Меня это потрясло… А ведь права бабушка. И чтобы память о человеке всё же осталась в сердцах потомков, нужно оставить что-то после себя. Причём не просто какие-то дела, поступки, а документальные источники: фотографии, воспоминания, открытки… Ниже привожу текст той заветной реликвии, которая теперь осталась у меня как память.

«…Я, Суняева Наталья Авксентьевна родилась 8 сентября 1934 года в селе Низовка Козловского (ныне Атяшевского) района Мордовской АССР в многодетной, мордва-эрзя, крестьянской семье. Отец и мать всю свою жизнь занимались сельским хозяйством. Были крестьянами-единоличниками. Отец не имел какой-то одной специальности, он был и столяр, и печник, и бондарь, и пасечник. Как до революции, так и после. О детстве до войны помню очень плохо. Была слишком маленькая. Только со слов родителей и старших братьев, сестёр. Александр Исаевич Солженицын в своём главном труде «Архипелаг Гулаг» пишет про кулаков, деревенских крестьян, которые своим трудом смогли заработать и разжиться хозяйством. В те годы, всех, кого считали зажиточными, отбирали всё имущество. Все чем владела семья, всё конфисковалось «в пользу государства». А отбирали те, кто не хотел и не желал работать. Деревенский пролетариат и всякий сброд, ставший после октябрьской революции 1917 года комиссарами, бригадирами, а позже и председателями колхозов. То есть «всем» из коммунистического интернационала. У моего отца, Суняева Авксентия Ивановича, был в собственности старый дом. После моего рождения он начал строить новый дом больше прежнего, так как семья разрослась, в одном доме всё уже не помещалось. Этот новый дом он никак не мог достроить, повально стали всё у крестьян отбирать. Он испугался, что новый недостроенный дом отберут, заселились в него, а старый дом сломали. Дом был высоко поставлен, с высоким подполом под коридором (к сожалению до наших дней новый дом не сохранился). На пол только доски бросили, ходили по ним, ничего ещё не было сделано, ни полов, ничего не благоустроено. И мой старший брат, Владимир, с 1927 года, случайно упал вместе со мной с этих досок в подпол, к счастью всё обошлось тогда. Я была совсем маленькая тогда, но этот эпизод хорошо запомнила. Так заселились в новый дом. Год не скажу, вроде бы 1935 или 1936-ой. Нёс он меня на руках, внезапно оступился, не смог удержаться и мы оба полетели в подпол. К счастью тогда всё обошлось благополучно, отделались лишь испугом, как говорится. В новом доме была построена только одна комната, пригодная для жилья. Вторая комната была не готова, только сруб. Его забили досками и до войны её не касались вообще. Когда в 1945 году вернулся с фронта отец, в августе месяце, Только тогда стали доделывать эту комнату. Отец мой был плотником, привёз из Германии инструменты, и вскоре дом был готов, и можно было жить и в той, другой комнате. У отца были лошадь, корова и прочая скотина. Стояли ульи с пчёлами на огороде. Мой старший брат Дмитрий, с 1917 года, с лошадью уезжал, бегал, прятался по полям, по лесам и оврагам. Не появлялся домой. Но всё-таки подкараулили его по возращении домой, лошадь отобрали, скотину всю забрали. Вот таким образом мой отец спас свой новый дом. Если бы не заселились, забрали бы новый дом. Семья осталась бы с детьми в старом доме. Истинную правду пишет Солженицын. Авксентий Иванович, мой отец, так и не вступил в колхоз, а потом отказался от полагающейся ему по возрасту пенсии. Остался принципиальным, старорежимным (как говорили большевики), не принявшим новых идей человеком.

Как я говорила уже, раннее детство плохо помню, но, начиная с этого страшного дня 22 июня 1941 года забыть не возможно. Это было воскресенье. Молодёжь, деревенские парни и девушки, все в мордовских национальных одеждах, гуляли за селом на лугу. Нарядные, весёлые, с песнями шли домой. У нас в селе тогда не было ни радио, не телефона. Приехали с райцентра люди и сообщили, что началась война. Без объявления Германия напала на Советский Союз. 22 июня была суббота, до нашей деревни весть дошла в воскресенье.

У нас за селом протекает речка немноговодная, неполноводная Нуя, за ней, пойма, луга. Было воскресенье. Молодёжь в праздничные и воскресные дни всегда гуляла на лугах. В этот день было немножко пасмурно и кропил дождь. Девушки и парни пели частушки. Играли на гармошке. Печальная весть о трагических днях нашей Родины пришла в Низовку с опозданием в один день. С этого момента деревня пала в уныние, не стало слышно весёлых голосов, а всё больше было слёз и отчаянных криков. В любое время дня и ночи ребят, мужчин отправляли на фронт. Вскоре стали приходить и похоронки. То в одном, то в другом конце села слышны были отчаянные крики, стенания, причитания и плачь…

Повестки вручали в любое время суток. Утром, днём или поздней ночью, стучали в окна домов. Призывников тут же отправляли на сборный пункт в Атяшево. Мой старший брат Дмитрий в это время служил в армии. Его призвали аккурат к началу войны с Финляндией. Там сражаясь против «белофиннов» он был ранен в руку. Лечился в госпитале, был отпущен в родное село, на некоторое время, в отпуск по состоянию здоровья. А тут пришла новая повестка, уже на другую войну. Помню как мама, Марья Никитична, взяла меня за руку, и мы вдвоём пошли его провожать за село. Мама долго махала ему вслед белой косынкой, а слёзы бежали по её щекам, которые она не успевала смахивать. На брате в тот момент была гимнастёрка, военная фуражка (ещё старого образца) и шинель-скатка, висевшая через плечо. И вот бравый высокий статный мордовский парень, в высоких сапогах и с вещ. мешком за спиной, уходил воевать против таких же немецких парней. Скорее всего, где-то там, в далёкой Германии, точно так же провожали на фронт своего сына и брата немецкая женщина и девочка семи лет. Мама всю жизнь была неграмотной. Но науку и учение поощряла. Все её дети выучились и стали достойными общества людьми. Как она говорила: «– Я вот смотрю, вы на бумагу глядите и произносите слова – чудеса!» А теперь уже я, прося внука разыскать что-нибудь в компьютере, удивляюсь, как всё помещается в маленькой машинке. Вот это чудо уже для меня.

Вернётся он только в 1942 году, без ноги.

Отец тоже ушёл на фронт. Участник ещё Первой мировой войны. Присягал Царю и Отечеству. До войны учился в школе. Умел читать, писать. Он всё время читал библию издания ещё конца 19 века. Теперь это уже раритет. Воевал на Западной Украине против объединённой австро-венгерской армии, был ранен возле маленькой речушки во время боёв 23 июля 1917 году. Мог бы там и сгинуть, пропав без вести. Но его спас такой же мордвин, только из соседнего села. За этот бой обоих и многих солдат их подразделения наградили Георгиевскими крестами IV степени. В Великую Отечественную войну он служил на госпитальном поезде санитаром. Сколько раненых и мёртвых солдат прошло через его руки. Он видел всё, смерть, отчаяние, страх и ненависть к врагу. Окончил войну в Германии в 1945-м году.

Брата Володю взяли на фронт осенью 1944 года. Победу встречал в Германии, вернулся домой лишь в 1949 году.

В Мордовии не было боевых действий, но ужасы войны всё же ощущались в обществе. На колхозных полях работали дети и женщины, заменили ушедших мужчин, пахали на быках. В колхозных мастерских работали старики, дети и женщины, сутками не отходили от станков. Работали посменно. Чинили трактора, сеялки, автомашины, чтобы отправить их как можно быстрее в поле. Много было эвакуированных беженцев из разных городов, где проходил фронт. Рассказывали ужасы, что совершали немцы. Самолёты летали, как птицы стаями, было очень страшно. Ночью жители дежурили по очереди, чтобы в домах не горел свет, окна наглухо занавешивали тёмными вещами, чтобы с самолётов не видны были жилые районы. Был страшный голод, холод и нищета. Кушали крапиву, лебеду, собирали весной на огородах гнилую картошку. Иногда приходилось варить совсем без соли. После уборки урожая с полей, ребятишки собирали колоски ржи и пшеницы, бригадир ездил на лошади верхом и отбирал у детей эти колосья, пугая истоптать лошадью. Люди собирались группами, рассказывали, что слышали о зверствах нацистов. Как жгли сёла, угоняли скот. Людей закрывали в сараи и поджигали. Убивали стариков, женщин и детей. Увозили молодёжь в Германию, там заставляли работать.

В первый класс в школу я пошла в сентябре 1941 года. Немножко поучилась и бросила. Злая была учительница Кучаева Ольга Трифоновна. Она била учеников. Меня не била, я училась хорошо, но мне было страшно как она обращалась с детьми. Я не стала ходить в школу и никого не слушала, не ходила 3 года. После с фронта пришёл раненый учитель – мужчина, я сама пошла в школу и кончила 4 класса начальной школы. А после пошла в семилетнюю школу в соседнее село Чукалы на Вежне. Это 4 км от нашей деревни.

 Когда училась в начальной школе не было книг, тетрадей, ручек, чернил. Книги моя мама купила на рынке старые, рваные. Всем классом занимались с ними. Чернила делали из сажи, когда печку топят, в трубе получается сажа. Эту сажу разводили водой – такие были чернила. Девушки ездили в Гусь-Хрустальный на торфоразработки, привозили оттуда большие плакаты. Вот из них делали тетради. Перо привязывали к палочке, и получалась ручка. Так и учились в военные и послевоенные годы. Не было одежды, обуви. Ходили в лаптях. В половодье на ноги надевали брезентовые бахилы, они были выше колен, чтобы не промочить ноги. Вернулся с войны брат Володя в 1949 году, продолжал службу в Германии после войны. Он привёз с собой хорошую бумагу, тетради, ручки, карандаши. Тогда сразу стало как–то интереснее учиться. После окончания 7 класса в 1951 году поступила в педагогическое училище в селе Козловка. Поступила без экзаменов, так как 7 класс закончила на отлично. С похвальной грамотой. Козловка от нашего села на расстоянии 12 км. Каждый выходной ходили домой и в дождь и в стужу. Продукты что могли, давали из дома. 1953 год. В Козловке училище закрыли, нас перевели в Ичалковское педагогическое училище. Вот тогда нам жить стало сложнее. Домой приходили только на каникулы. Так как расстояние было до 40 км, транспорта никакого не было. Только лесовозы ездили по лесу. Да и дорог не то что не было. Кругом одна грязь, а зимой непролазные сугробы. Вот тогда я простыла сильно. После зимних каникул нужно было добраться до Ичалок. Шли пешком 8 км до леса. В лаптях. В лесу сели на машину с прицепом. Везли брёвна. Уселись на эти брёвна. Ехали 30 км. У меня очень замёрзли ноги. Довезли нас до Смольного. От Смольного до Ичалок 3 км. Бежали. У меня ноги немного согрелись. Вот тогда я сильно заболела. Долго кашляла, а в больницу не обращалась. Без родителей мы никому не нужны, а в училище тогда даже медсестры не было. Вот я и получила хронический бронхит. Только по старости немного легче стало. В 1955 году закончила Ичалковское педагогическое училище. Выпускников у нас было 152 человека. Всем дали направления в республики Средней Азии. Меня направили в Туркменскую ССР. Нас было 23 человека. Вот с хроническим бронхитом поехала в Туркестан. В Туркмению мы выехали в первых числах августа 1955 года со станции Оброчное. До Ташауза ехали мы 10 суток. Пересадки делали, где надо и где не надо. Например, в Чарджоу (ныне Туркменабат) вышли с поезда, ждали сутки, пришёл этот же поезд и поехали дальше. В Ташауском ОБЛ ОНО предложили нам самый дальний район Куня-Ургенческий. Если мы согласны, то всю группу отправляли в один район и нам легче будет встречаться друг с другом. А если не согласны, то разбросают нас по всей Туркмении по разным районам. Мы согласились ехать в Куня-Ургенческий район. В Ташаузе нас поместили ночевать в какую-то школу-интернат. Слышно было, где-то недалеко шло кино «Бродяга». Туркменские ребята смотрели во все окна на нас как на чудо. Спали мы по очереди, кто спят, кто дежурят. Так провели ночь. Утром купались в арыке. Там течёт коричневая вода Аму-Дарьи. С Ташауза на грузовой машине нас повезли в Куня-Ургенч. И здесь никаких дорог! Один песок и пыль – ничего не видно. В Куня-Ургенче поселили в какое-то общежитие интерната. Там были железные кровати без матрасов, мы на них спали. Пока ехали в Туркмению, мы все завшивели. Теперь сидели в комнате и друг у друга уничтожали вшей. В РОНО стали распределять нас по школам. Аулы расположены были очень далеко друг от друга. Меня назначили учительницей русского языка в школу № 18 колхоза «Большевик» Куня-Ургенческого райоа, Ташаузской области. С 15 августа 1955 года. За нами приезжали из школ директор или завуч. За мной приехал завуч, казах, по-русски ни слова не понимал. Ехали ещё 30 км на грузовике до аула. Дороги нет, песок, белая пыль… С нами ехал парень – казах. Он отслужил в армии, ломанным языком говорил по-русски, возил почту. Вот он мне говорит: «Девушка, вас сюда отправили за непослушание родителей?» У меня школа была казахская. В нашем ауле жили только казахи. А соседний от нас был туркменский аул, там жили только туркмены. Так же и узбекские школы были. Языки туркмен, казахов и узбеков отличаются мало, легко можно понять. Меня привезли к директору домой. Директор была женщина казашка, с высшим образованием, по-русски не знала ни слова. Наутро пошла в соседнюю школу, там были две девчонки Вера и Сима. У них школа была туркменская десятилетняя. Они жили тоже в доме учителя, но он умел говорить по-русски. Мы встретились, обнялись, поплакали, пришли в наш аул. Спали у нас вместе. Тут пришёл мужчина, долго сидит, никак не уходит, чувствуем, хозяйка ругается, а мы не понимаем в чём дело. Выгнала его хозяйка, закрыла нас на замок, сама легла на улице в дверях. Мы ночью не могли выйти в туалет, по маленькому сходили в тапочки и вылили в окно. Дома были построены из местной глины. Полы земляные. На них постелены килимы из овечьей шерсти. И в школе полы были земляные. Каждое утро на мокром земляном полу видны были огромные следы. В школе деревянные полы были только в одной комнате. Это для учителя русского языка, прямо в здании школы. Там я всё приготовила для себя. Убралась. Но ни разу там не ночевала. Заходила туда только во время перемены – поесть дыню или арбуз. Их мне приносили ученики. Никогда больше не пробовала такие дыни и арбузы у нас в Саранске. Там у них не было туалетов ни около домов, ни в школах. Все, и взрослые, и дети ходят на улице. В любом удобном месте садятся. Жили в то время в ауле как при феодальном строе средневекового времени. Во время августовской конференции мы все встретились и были очень довольны, что все согласились в один район. Когда собрались на перерыв, не смогли выйти из здания, так как все учителя были мужчины и все стояли вокруг здания и опорожнялись по-маленькому. Мы, девчонки, просто стеснялись выйти. В столовой нас накормили кониной. И всё-таки все были веселы и рады, что смогли встретиться вновь. А лето здесь очень знойное и жаркое. Мы не знали даже, какая стоит температура на улице. Не было ни радио, ни термометра. Вот так выйдешь на улицу и смотришь в поле, а на горизонте, как морские волны плывут, так бывает в жаркие дни. Ходили в светлых платьях с длинными рукавами и косыночках. Без головного убора выходить на улицу было нельзя. Местное население в поле работали в стёганых халатах, а на головах большие шапки из бараньей шкуры. Из диких растений на полях верблюжья колючка, а из деревьев саксаул. В аулах хорошо растёт тополь. На полях выращивают хлопок, есть колхозные хлопковые сады. У частников садов нет. Всё растёт хорошо, потому, что всё поливается Амударьинской водой. Поля все разделены на квадраты, между которыми маленькие арыки. Когда земля высыхает, открываются шлюзы с большого арыка вода идёт на поля. Поле полностью зальётся водой, тогда закрывают здесь и открывают в другой колхоз. Так что растёт всё очень хорошо. Я уже говорила – очень сладкие арбузы, дыни. К нам такие не привозят. Дожди здесь бывают очень редко. За три года жизни там один раз видела сильный дождь летом и в марте месяце падал настоящий снег, но он быстро растаял. За нашим селом были пески Каракум. Интересно ходить по барханам. Песок лежит волнами, его несёт ветер. Идя босыми ступнями по горячим песчинкам представляешь себе как в далёкой России точно так же лежит снег. Бывают песчаные бури. Небо становится коричневым, солнца нет, на улице темно, ни смотреть, ни дышать нельзя. Колючий песок везде лезет. Я попадала в такой буран, когда ездила к подруге (Табаевой Лидии Тихоновне) в колхоз «8-е марта». Из животных держат верблюдов. Верблюды одногорбые, курдючных и каракулевых овец, ишаков для передвижения. Мне пришлось и на ишаке ехать. В Туркмении очень невкусная картошка. И мы с Верой Б. и Симой Ш., они работали в нашем колхозе в другой школе, просили прислать из Мордовии в посылке картошку, а был декабрь месяц. Мы долго ждали посылки, но догадались, что в России в декабре очень холодно, мы зря ждём картошку. А дома подумали, что мы с голоду умираем и прислали нам сушёную картошку, какую во время войны отправляли на фронт. Вот тогда на почту я отправилась с ученицей 6-го класса на ишаке. Почта находилась на расстоянии 8-и километров от аула. Туда сидела на ишаке девочка, а обратно положили посылку и села я. Но, проехав немного я встала, мне стало жалко ишака, думала, что ему тяжело.

Погода контрастная, днём очень жарко, а ночью дует холодный вредный ветер. У меня продолжался незалеченный бронхит. Всегда сильно кашляла. Как вечером выйдешь на улицу, сильно простынешь. Жила я все три года на квартире у директора. Муж её служил в армии и был на фронте во время Великой Отечественной войны. Он хорошо говорил по-русски. Жилось мне у них спокойно, никто не тревожили меня. Муж у директора был серьёзный, уважаемый человек в колхозе, его слушали и боялись получить от него выговор. Учителя всё же в одно время потребовали от директора, чтобы я жила в здании огромной школы, которая даже не закрывалась, в той комнате для учителя русского языка…

Дмитрий БОГИН,

студент медицинского

института МГУ имени Огарёва

г. САРАНСК

---

Внимание!

 

12 июля с.г. заканчивается приём работ на конкурс  «Жить не по лжи».

Итоги конкурса будут подведены в начале августа.

 

«Редакция ЛР»