ЛИТЕРАТУРА КАК ИЗВРАЩЕНИЕ

№ 2014 / 38, 23.02.2015

Если внимательно приглядеться к истории литературы, то можно обнаружить интересную тенденцию: многие из тех, кто делал мировую литературу это алкоголики, наркоманы или ненормальные (а то и всё вместе). И, в общем, не это удивительно, тут как раз можно найти объяснение и некую закономерность: в том ключе, что именно пограничные состояния позволяют таланту особенно сильно проявиться. Любопытно совсем другое. А именно то, что на протяжении десятилетий, фактически всего девятнадцатого века и большей части двадцатого существовал чрезвычайно мощный и широко распространённый культ литературы. Безусловно, литература и раньше была в почёте, и в раннее Новое время, и в Средние века, да и в Античности можно найти примеры, но максимальный расцвет, кульминация случилась в XIX веке. Литература превратилась в высшее искусство, в некое сакральное действо, а литераторы – в жрецов. Им внимали с преклонением, они в каком-то смысле стали лицом культуры, можно сказать, превратились в полубогов. Почему это случилось – отдельный вопрос. Исследования показывают, что это было вполне естественным, закономерным явлением, обусловленным ростом образования и утверждением печатного слова как основного средства массовой коммуникации и передачи информации.

Худ. Анатолий Китайкин
Худ. Анатолий Китайкин

Однако это возвеличение литературы привело к абсурдным последствиям. Её культ был так масштабен, что даже тоталитарные системы оказались слабее. К примеру, новеллы Рюноксэ Акутагава успешно печатались в советское время. Аркадий Стругацкий пел ему дифирамбы. Вот, что он писал: «Эти два произведения – «Зубчатые колёса» и «Жизнь идиота» – можно, пожалуй, назвать кульминацией творчества Акутагава Рюноскэ… В них сосредоточилось всё богатство чувств и мысли замечательного писателя, всё его огромное мастерство…». А между тем, «Жизнь идиота» и «Зубчатые колёса» – это имеющие весьма слабое отношение к литературе дневниковые заметки самоубийцы, психика которого серьёзно повреждена употреблением наркотиков. Их содержание лишено какой-либо эстетики и художественной силы и, в общем, сводится к следующему: «как мне плохо, не хочу больше жить, убейте меня кто-нибудь». «Зубчатые колёса» оканчиваются прямым отчаянным призывом автора: «Неужели не найдётся никого, кто бы потихоньку задушил меня, пока я сплю?» По сути, это воплощение нереализованных планов Стриндберга, на которого Акутагава стремился походить даже внешне, но в данном случае речь не об этом.

Абсурд заключается в том, что в высший литературный ранг даже в противоречащей свободному развитию литературы системе с поразительным пафосом возводится патологическое, суицидальное, невменяемое письмо. Настолько могуч был авторитет Писателя. 

Кстати, интересно, что очень часто к числу самых лучших рассказов в мировой литературе относят «В чаще» Акутагаваи «Золотого жука» Эдгара Алана По. Если первый и в самом деле обладает удивительной выразительностью, глубиной образов, то второй представляет собой не более чем техническое упражнение. В этом тоже проявляется диктат литературы: с тех пор как некто давным-давно сказал, что «Золотой жук» – образец, эталон рассказа, это принято вновь и вновь повторять, хотя весьма трудно будет отыскать хоть одно внятное объяснение такого утверждения. К примеру, совсем недавно, наш современный писатель Юрий Буйда, отвечая на вопрос о том, какие бы рассказы он поместил в десятку самых выдающихся, по традиции назвал «В чаще» и несчастного «Жука». Показательно, что По, пожалуй, в плане нездорового образа жизни и психического расстройства ничем не уступал Акутагаве (даже превосходил его). Я говорю это не к тому, чтобы как-то унизить этих писателей, назвать их «плохими» и осудить. В этом случае читатель и на меня бы напал: «Ты же сам, Гобзев, писатель, а? Значит, ты…» Может быть, может быть. Дело не в этом. Все эти слабости и отклонения не имеют никакого отношения к эстетическому суждению о литературе. Это не умаляет талант писателя. Здесь речь идёт о другом: о невиданном влиянии литературы на сознание масс, на формирование культуры, мировоззрения, поведенческих практик, общения.

И это масштабное влияние осуществляли часто те, кто едва ли мог быть примером в моральном отношении и в плане образа жизни: Байрон, Достоевский, Гофман, Есенин, Булгаков, Де Куинси, Кольридж, Де Сад, Бодлер, Буковски, Берроуз, Томпсон, Кизи, Керуак, Дик и многие другие (список можно продолжать долго). Они становились образцами, вдохновителями, так или иначе привнося своё нездоровое мироощущение в жизнь других. И это закреплялось на высшем, часто государственном уровне (вспомним систему школьного образования с различными литературными программами). Фактически они становились примерами для других, оправдывая раздвоенность поведения и как бы показывая, что вот, можно быть совершенно ненормальным и при том блистательным художником. А что важнее? Конечно, статус блистательного. Это приводило к печальным последствиям для молодого поколения: литература толкнула многих к наркомании и самоубийствам.

Социолог Эмиль Дюркгейм вскрыл и описал природу самоубийства, объяснив его как социальный факт, поступок не индивида, но общества. Идея самоубийства, как трагического (в поэтическом смысле, и потому романтического) исхода была во многом сформирована в массовом сознании литературой. И кто знает, может этим объясняется, например, самоубийство замечательного поэта Бориса Рыжего в возрасте 26 лет. Трагическое мироощущение, мировая скорбь, романтическая печаль и тоска – фикции, внедрённые в головы людей нездоровой психикой писателей.

Загадка литературы двух прошедших столетий заключается в том, что даже самые патологические её образцы, являющие читателю болезненно-порочное мироощущение, превозносились как некие образцы совершенства человеческого духа. Безусловно, это странное, поразительное явление проходит. Проходит безвозвратно: крайне сложно поверить в серьёзный авторитет литературы на фоне растущего влияния более доступных форм взаимодействия с информацией: видеоигр, фильмов, социальных сетей. Новые формы значительно более популярны, потому что они требуют минимум напряжения от потребителя. Единственный оплот литературы в наше время (надо сказать, весьма слабый) это школьная программа. Молодое поколение знает литературу только постольку, поскольку её забивают в голову в школе, и притом весьма невелик процент тех, кому действительно нравятся книги, которые их заставляют читать. Чтение, и выбор чтения – крайне интимное, личное дело, которое не может навязываться системой. Конечно, это порочная практика. Но без неё всякое чтение прекратится почти полностью. Читателями останутся только редкие извращенцы – те самые больные писатели, которые и творят литературу. Извращенцы в том смысле, что все их будут считать фриками и чудаками: «Смотрите-ка, книжку читает! Писатель наверное…» Без школьной программыПушкин, Гоголь, Толстой, Достоевский, Тургенев, Гончаров, Лесков и все-все-все будут забыты (впрочем и сейчас, если провести опрос среди выпускников школ, можно обнаружить, что и имена-то уже по большей части забыты).

А новая литература пользуется ещё меньшим спросом. Не потому что она так уж плоха, а потому что она больше не нужна. И, вполне вероятно, не будет уже нужна никогда. Современная молодёжь хочет быть счастливой, здоровой и нормальной, и жить полноценно в настоящем мире, а не в вымышленных, по правде говоря, не способных ничему научить, но только разочаровать в реальности.

 

Иван ГОБЗЕВ

 


КТО ВОЗРАЗИТ ИВАНУ ГОБЗЕВУ?



Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.