Валерий ГОРБАНЬ. ПАМЯТЬ КРОВИ

№ 1999 / 51, 23.02.2015

Сердце колотилось, плясало, наполняя уши звоном и прогоняя бешеными толчками кровь через виски: грум-грум, грум-грум, грум-грум… Ноги ещё хранили то ощущение невероятной лёгкости, с которой они бросили через окоп ставшее невесомым тело. Руки же, наоборот, налились горячим свинцом и продолжали сжимать винтовку, от штыка которой, через бешено пульсирующие пальцы, прямо в душу прошёл мягкий хруст разрываемой металлом человеческой плоти. А капелька пота, скатившаяся со лба в уголок губ, вновь принесла с собой тот страшный, упоительный запах-вкус, что каждый раз багровым хмелем ударял в голову, наполняя всё существо диким первобытным возбуждением:

– Я убил Его! И я жив!

Винтовка была мосинской трёхлинейкой. Той самой, с которой шагали революционные солдаты и матросы по страницам «Букваря» и поднимались в атаку красноармейцы в кинохронике Великой Отечественной.

А у Него был карабин. Чёрный, короткий, с плоским штыком. Его мундир был похож на форму немецких солдат. Но ни витых погон, ни орлов, ни крестов Виктор не помнил. Просто китель. С карманами на груди. В левый нагрудный карман и входил длинный, четырёхгранный штык трёхлинейки, когда Он вдруг растерянно опускал свой карабин и начинал судорожно шарить рукой по подсумкам с обоймами.

Виктор встал с кровати и, покачиваясь, босиком прошлёпал в ванную. Ополоснул ледяной водой пылающее лицо, но не стал его вытирать, а, запрокинув голову и прикрыв глаза, присел в углу на старенькую стиральную машинку.

В дверь ванной тихонько поскреблись.

Мамин голос спросил:

– Сынок, тебе плохо?

Наверное, и двух часов не прошло, как он проводил Наташку, поцелуями мешая ей выговаривать глупые девчоночьи обещания, и, вернувшись домой, упал в постель. Друзья, давшие хорошей копоти по случаю проводов Виктора в армию, разошлись ещё раньше.

Нет, мам, всё нормально. Душновато просто. Иди спи. Завтра ещё напереживаешься.

Впервые этот сон пришёл к Виктору, когда ему исполнилось четырнадцать. В первую же ночь после дня рождения. И за четыре года, прошедшие после того потрясения, он не один десяток раз вновь и вновь перелетал через окоп. А его враг вновь и вновь, развернувшись вслед за своей смертью, соскальзывал со штыка и мягкой куклой оседал в глиняное укрытие, ставшее могилой.

Виктор твёрдо знал, что, просыпаясь, он запоминал не всё. Последнее, что оставалось в памяти: по чёрному желобку между белыми, блестящими гранями стального жала стекают тяжёлые капли и падают на истоптанную пожухлую траву. Алый цвет смешивается с жёлтым и зелёным. Маленькие подплывающие овалы становятся бурыми…

И всё. Чёрный занавес. Но ведь было ещё что-то. И это «что-то» каждый раз мучило его, разламывая голову, делая угрюмым и раздражительным, заставляя в такие дни избегать друзой и дерзить родителям из-за ерунды.

Однажды, после очередной глупой стычки, отец зашёл к нему в комнату и, обняв за плечи, спросил:

– Что с тобой происходит? Мама грешит на твой трудный возраст. Но, по-моему, всё гораздо серьёзней…

Рассказ сына он слушал, опустив глаза. Но когда наконец их взгляды встретились, Виктора пробил озноб и он замолчал на полуслове: отец знал!

А тот попытался улыбнуться и глуховатым, подсевшим голосом сказал:

– Чему ты удивляешься? В России ни одно поколение без войны не обошлось. У нас в роду все предки воевали. Прапрадеды твои на Дону и в Запорожье казаковали. Деды и прадеды с немцами дрались. Их кровь носишь. И их память…

У входа в комнату послышались мамины шаги, и отец торопливо шепнул:

– Не говори матери. А то она нас обоих к психиатру потащит.

Больше они к этой теме не возвращались.

***

Напряжение было просто невыносимым. Кудрявые кусты, незнакомые южные деревья, каждая травинка – всё излучало опасность. Они были где-то здесь. И в любой момент могли ударить в упор длинной очередью, катнуть под ноги гранату или, прыгнув на спину, полоснуть по горлу кинжалом.

Виктор остановился. Стараясь не лязгнуть громко ножнами, вытащил штык-нож и прищёлкнул к автомату. Раньше он никогда этого не делал. Не было такой нужды. «Духи» никогда не лезли в рукопашную, предпочитая после внезапных обстрелов из засад смываться, не дожидаясь ответа. Да и штык-нож он сегодня взял с собой только потому, что вчера, выпендриваясь перед ребятами, метнул любимую финку в старый каштан. Нож попал в железной твёрдости сучок, и лезвие отломилось у самой рукоятки.

– Рэмбо, твою мать, – снова обругал себя Виктор.

Неожиданно стало легче. Воспоминание о конкретной неприятности сделало окружающий мир более реальным.

Но всё же…

Те двое, которых они с Санькой «срисовали» в «зелёнке» недалеко от дороги, растворились где-то здесь. А ведь была надежда, что, незаметно сев им на хвост или захватив их живьём, удастся выйти на базу боевиков. Командир разведроты, дав по рации «добро» на преследование, тут же выслал подмогу. Но ребятам нужно было минимум тридцать минут. А «духи» долго сидеть в засаде не стали. Сунули в лужу на дороге две противотанковые мины и лёгким, упругим шагом попёрли в горы. Пришлось, наскоро вышвырнув опасные гостинцы в кювет, идти за ними вдвоём.

Слева, метрах в ста, воздух распорол автоматный треск. Два «Калашникова» рычали друг на друга. Санька напоролся! Виктор рванул на звук, стараясь рассчитать так, чтобы зайти со спины автоматчика, стрелявшего выше по склону.

Перелесок внезапно кончился. И метрах в ста от него, за двумя большими валунами вдруг чётко нарисовалась фигура боевика, стоящего на колене. Второй – неподвижно лежал рядом, подтянув ноги к животу и неестественно запрокинув голову. Автомат у живого «духа» был с подствольником*. Хлопок! Виктор невольно проводил взглядом чёрную каплю, вырвавшуюся из короткого ствола. Граната пыхнула дымком возле старого мощного дуба, подпрыгнула и рванула в воздухе, вышвырнув из-за дерева смятую пятнистую фигурку. Боевик что-то яростно прокричал и кинулся к упавшему.

*Подствольный гранатомёт. Крепится снизу к стволу автомата Калашникова. Стреляет 40-миллиметровыми гранатами, в том числе «прыгающими», на расстояние до 400 метров.

Магазин автомата был полон. И предохранитель давно снят. Но стрелять Виктор не стал. Удивительно знакомая багровая волна плеснула ему в мозг и понесла вперёд невесомое, пружинящее тело. Он мчался наперерез, видя сразу всё: бегущего врага, перевёрнутую курносину штыка на конце своего автомата, Саньку, лежащего с размозжённой головой… И неистовое «А-а-а!» первобытным рыком вырвалось из мгновенно пересохшей глотки.

Боевик, тормознув, развернулся навстречу опасности. Вскинул оружие, но тут же, отчаянно вскрикнув, вырвал из «калаша» пустой магазин, отшвырнул его в сторону и выхватил из «разгрузки»** другой.

**Разгрузочный жилет.

В последнем стелющемся прыжке Виктор выбросил свой автомат вперёд. Штык-нож, коротко хрястнув, вошёл между чёткими контурами запасных рожков, в центр только что опустевшего кармана. Сила инерции пронесла Виктора ещё несколько шагов, а его враг, развернувшись от страшного удара и сорвавшись со штыка, мягкой куклой перевалился через Сашкин труп.

Виктор стоял, опустив автомат. Бешеное возбуждение клокотало в груди:

– Я убил ! И я жив!

Жутковатый, пьянящий запах-вкус бил в ноздри, наполняя рот солоноватой слюной и кружа голову.

А по широкому плоскому лезвию штыка, рисуя алые дорожки, стекали тяжёлые капли, падали на раскалённые щебнистые камни и мгновенно высыхали бурыми лепёшечками…

Страшный удар вырвал у него землю из-под ног.

Виктор по-кошачьи извернулся в воздухе, шлёпнулся на живот и мгновенно перекатился за убитых.

Через несколько секунд он пошевелился, отполз за дерево и, прижавшись спиной к стволу, стал рассматривать свою правую ногу.

С одной стороны бедра камуфляж медленно темнел вокруг небольшой аккуратной дырки. С другой – из кратера вырванного воронкой мяса на лохмотья ткани плевался кровью маленький пульсирующий гейзер…

Снизу затрещали сразу несколько «Калашниковых». Виктор торопливо затянул жгут, сунул назад, в карман, индивидуальный пакет и потянул к себе автомат. Но пули пропели с двух сторон от него и ушли в «зелёнку». А сквозь нарастающий в ушах звон пробились знакомые олоса:

– Держись, братишка! Держись, разведчик!

И тогда он опустил оружие.

***

Дед, припав на изуродованную страшным шрамом ногу, хлестал Виктора берёзовыми вениками и приговаривал:

– Терпи, казак, атаманом будешь!

Банный полок раскачивался, как корабельная койка. Пар волнами прокатывался по телу, и пот крупными каплями стекал по лицу, по плечам, по ложбинке на груди.

Виктор плыл в жарком розовом тумане, и его запёкшиеся губы облегчённо шептали:

– Я вспомнил! Я вспомнил!..

А пульсирующие пальцы мёртвой хваткой впивались в края импровизированных носилок, собранных из двух жердей и камуфлированных курток разведчиков, которые бегом несли своего товарища.

 

Валерий ГОРБАНЬ

г. МАГАДАН