Когда это лужковы приносили извинения?!
Беседа с последним министром культуры СССР Николаем Губенко
Рубрика в газете: Покой нам только снится, № 2019 / 23, 21.06.2019, автор: Николай ГУБЕНКО
– Николай Николаевич, вы в 1989 году стали последним министром культуры СССР. Правда, руководство компартии тогда очень хотело, чтобы министром культуры оставался Василий Захаров, но Верховный Совет СССР не утвердил его кандидатуру. А как возникла ваша кандидатура? Кто вам предложил занять этот пост?
– Моя кандидатура возникла очень просто. Во-первых, я играл многих лидеров – царей («Борис Годунов»), фюреров (Гитлер в пьесе «Карьера Артуро Уи, которой могло не быть»), Ленина (в многосерийном фильме «В.И. Ленин. Страницы жизни») и менее высоких по должности (Иван Лихачёв, например). И кому-то в Политбюро пришло в голову: почему бы этого человека, который так неплохо играет различных вождей, не поставить (в контексте той, в общем, скандальной ситуации с Захаровым) во главе советской культуры…
Но сначала со мной провёл беседу Кирилл Лавров. Он снимался у меня в фильме «Запретная зона», и ему предложили стать министром, а он сказал: «Я не могу, у меня театр. Не стало Товстоногова, я должен тянуть БДТ на себе. Но вот у меня есть хорошая кандидатура – Губенко. Я сейчас у него снимаюсь, наблюдаю за ним. Возьмите этого энергичного человека…».
А я к тому времени уже исходил почти всех членов Политбюро, начиная с Горбачёва, относительно возвращения Любимова. Мы с ним (с Ю.П. Любимовым) встретились в Испании во время гастролей театра (когда я руководил театром в качестве главного режиссёра после смерти Эфроса). Его спектакль «Мать» по Горькому на фестивале в Мадриде пользовался таким гигантским успехом! Вы себе не представляете! Я никогда в жизни не видел такой реакции у людей, которые смотрели спектакль без перевода! Овации не утихали минут пятнадцать. Мы с ним там встретились во время фестиваля и договорились, что я буду работать над его возвращением. Я понял, что ему там, на Западе, очень плохо. Да, у него были какие-то заказы, но он, как правило, клишировал самого себя: «Преступление и наказание» в Арене Стейдж (Вашингтон), «Добрый человек из Сезуана» ещё где-то… Из нового он ставил только оперы. Он даже сам себя называл «оперуполномоченным». И я занялся его возвращением, честно говоря, отчасти из сострадания к нему (всё-таки он потрясающе талантливый человек), а отчасти потому, что я не совсем соответствовал уровню того театра, который остался мне в наследство от Любимова и от Эфроса. Театру нужен был мощный режиссёр. И это тоже сказалось на том, что в Политбюро приняли решение предложить мне (по предложению Лаврова) должность министра.
Меня вызвал секретарь ЦК Вадим Медведев, который курировал тогда идеологию… Я попросил тайм-аут. Где-то около месяца я ходил по своим приятелям – художникам, драматургам, режиссёрам – спрашивал: «Ребята, как вы отнесётесь к тому, что я пойду в политику?» «Коля, давай! Там будет хоть свой человек!» (смеётся). Не было ни одного, кто сказал бы: «А зачем тебе это надо?». Кроме меня самого… А зачем мне это надо? Оказывается, это было надо хотя бы потому, что министром культуры стал свой для культуры человек, он понимал всех без исключения художников, которые приходили к нему с их проблемами, принимал их с восьми утра до двенадцати ночи… и кое-что удалось сделать.
– Вам позволили тогда сформировать свою команду заместителей? Или партия всё-таки этих людей предложила – Фохта и т.д.?
– Нет, нет, это всё были мои люди. Фохт-Бабушкин… я очень рад, что он дал своё согласие. Я убрал тех, кто, на мой взгляд, не соответствовал своим должностям, а на ключевые должности (не замов, а начальников управлений) я устроил конкурсы. Это было первое из всех союзных министерств, которое на столь высокие должности устроило конкурсы. Были люди (в частности, из департамента изобразительного искусства), которые активно возражали против прежних, но у них не было аргументации, а когда проголосовали тайно, оказалось, что большинство за них.
Итак, первое, что я сделал – это конкурсную систему по избранию руководителей подразделений. Второе, что я сделал – это союзный совет. Я собрал всех министров и сказал: «Хватит, ребята, Минфину управлять денежным мешком, отведённым на культуру. Давайте сами решать, что является приоритетным в каждой из республик». И министры культуры союзных республик стали сами решать, куда направлять средства. Третье – я создал фонд… Это не то, чтобы меценатство, но повсюду (в интервью и т.д.) я просил то, что ещё только впоследствии назовётся бизнесом, помочь культуре. И это тоже распределяли министры.
– Вы частично поломали ту систему в управлении культурой, которая сложилась до вас: отказались от традиционных главков и предложили систему коллегий. Это себя оправдало в тех условиях?
– Оправдала себя конкурсная система. А как это называется – главк, коллегия и ещё как-то – не принципиально.
– Вот вы говорите, что создали содружество с министрами союзных республик. А как всё-таки в этом плане складывались отношения с российским министерством культуры, с вашим коллегой Юрием Соломиным? Ведь, с одной стороны, тогда уже началась «война законов» и очень резкое противостояние Центра и России, а, с другой стороны, всё-таки Соломин не чужой вам был человек…
– У нас не было противостояния с Юрием Мефодьевичем. Более того, когда не стало Советского Союза, пятнадцать министров, включая Юрия Мефодьевича, пошли к Ельцину и попросили, чтобы осталась структура, которая бы координировала деятельность республик. Называйте её, как хотите, – комитет, министерство, – но они просили это оставить. И во главе этой структуры просили Ельцина (у меня есть этот документ, его подписал в том числе Ю.М. Соломин) сохранить Губенко в качестве министра, что мне было очень лестно и приятно слышать из уст коллег.
– Забегая вперёд, спрошу, почему Борис Николаевич не прислушался к мнению специалистов и профессионалов?
– А потому что есть такие идиоты, как, например, Леонид Кравчук (президент Украины по тем временам)… Я на первом саммите всех президентов вновь обретших свободу республик встречал у трапа самолёта и просил подписать бумаги по вопросу о перемещённых культурных ценностях, который тогда рассматривался. Некоторые из них были за то, чтобы вернуть Германии всё. Кстати, ущемлённость министерства культуры сказывалась и в том, что некоторые министры, такие, скажем, как Шеварднадзе, позволяли себе без согласования решать вопросы, в частности, по договору с ФРГ о добрососедстве. Там была введена статья, называвшая то, что мы изъяли в компенсацию за нанесённый нами ущерб во время Второй мировой войны (она же Великая Отечественная). И они считали, что это надо Германии вернуть. И позиция советского руководства, которое велело брать что-то себе в счёт компенсации, им была не по душе. И Шеварднадзе ввёл такую статью, которая гарантировала возврат этих ценностей Германии. Против чего я категорически возражал. Он не согласовал со мной это. И началась страшная драка между президентской структурой, МИДовской структурой и культурной общественностью. Я собрал более двухсот подписей выдающихся деятелей науки, культуры, дважды, трижды героев соцтруда, ленинских премий и проч., и проч., конструкторов, атомщиков в поддержку свою, чтобы не отдавать Германии эти ценности. И нам удалось выиграть этот бой в законодательном плане: закон о перемещённых ценностях сначала был ветирован Ельциным, а потом всё-таки через Конституционный суд мы решили это в пользу советского народа.
– Но всё-таки почему вы говорите, что Кравчук помешал вам?
– Потому что він сказав: «Микола, чому всi картини, всi цiнностi знаходятся у Москвi та у Ленiнградi? Чому наша булава повинна бути у якомусь музеi?» Он был за то, чтобы в рамках реституции республик по отношению друг к другу, вернуть всё национальное в национальные музеи.
– Одно из ваших достижений, когда вы были министром культуры, заключалось в том, что финансирование культуры (в условиях разрухи) поднялось с 0,8 до 1,2 процента бюджета. Неужели вам удалось сломить волю финансистов и вырвать у них эти деньги? Ведь тогда вообще ни на что не хватало…
– Мы начали с библиотекарей – самой нищенской группы наших сотоварищей по культуре. Омерзительно низкие зарплаты, низкий уровень жизни… Мне помогли некоторые отдельные министры более высокого ранга – министр труда (в то время зампред Совмина) Владимир Иванович Щербаков, Маслюков – помогли мне оказать влияние на Рыжкова Николая Ивановича (я пришёл в его бытность) для того, чтобы изменить ситуацию к лучшему. И мне это удалось. Не мне, а всем нам. Вы же понимаете: когда говорит просто человек – это одно дело, а когда говорит Ирина Александровна Антонова или Пиотровский – это другое дело. Вы посмотрите, как сейчас президент Путин прислушивается к Пиотровскому! Он всё время рядом с ним в вопросах культуры, и это правильно.
– При вас впервые заговорили о необходимости принятия закона о культуре…
– Это называлось, по-моему, «Основы законодательства культуры»…
– И до сих пор не известно, кто всё-таки играл первую скрипку тогда – Министерство культуры или учёный-экономист Шаталин как член президентского совета?
– Нет-нет. Шаталина я уважаю как учёного. Мы с ним часто проводили беседы в неформальной обстановке. Он со мной, как с пацаном ещё, общался… Я был маленький, едва ли не самый молодой из всех министров (хотя моложе меня был Владимир Иванович Щербаков)… Так вот, это не шаталинская была заслуга. И не моя. Это заслуга всей культурной общественности, которая осознала, что пришёл человек, понимающий, что такое культура и почему она должна быть доминантой в развитии государства. Вы посмотрите, что происходит сейчас с языком на Украине. Я украинец по паспорту. У меня отец – украинец, мать – русская. Как мне расчленить свою душу между украинским и русским?! Что за враки вообще: якобы украинский язык не преподавали в школе! Я в Одессе прожил восемнадцать лет (с детства, родившись в катакомбах г. Одессы): каждый день – два академических часа украинского языка. «Я бачив дивний сон. Немов передо мною / Безмiрна, та пуста, i дика площина, / I я, прикований ланцем залiзним, стою / Пiд височенною гранiтною скалою, / А далi тисячi таких самих, як я…». Это с детства! Франко, Коцюбинский, Леся Украинка… Гоголь, которого они никак не могут присвоить… Я уж не говорю о том, что произошло в мае 2014-го в Одессе…
– Вы тогда внесли в правительство замечательный закон о культуре. Почему его чиновники торпедировали (в частности, Отдел культуры и просвещения аппарата Совета министров СССР)? Ведь всё уже было разработано, всё подготовлено…
– Ну, чёрт его знает… (задумывается) Я не могу вам дать ответа на этот вопрос. Такого активного противостояния персонально со стороны кого-либо я не чувствовал. Но я чувствовал, что они, может быть, с некоторой снисходительностью относятся к актёру и режиссёру в их среде. Хотя мировая практика говорит о том, что актёры и режиссёры становились президентами (Рейган и т.д., и т.п.)…
– Сейчас многие документы опубликованы. В том числе опубликован теперь такой документ, как Горбачёв, решив избавиться окончательно от Рыжкова, проводил совещание в узком кругу, чтобы выдвинуть следующего премьер-министра (тогда собирались Яковлев, Медведев, Ревенко, Бакатин, Примаков, ещё несколько человек). Вот в этих посиделках в узком кругу, как следует из документов, участвовали и вы. Правда, ваши слова не приводятся. Я хотел уточнить, почему вас приглашали на эти посиделки в начале 1991 года?
– Я не помню, чтобы в такого рода посиделках при мне обсуждалось удаление Рыжкова из правительства. Я участвовал в посиделках по поводу договора будущего СНГ, где в принципе обсуждалась кандидатура Назарбаева на должность премьер-министра будущего государства… Но чтобы конкретно о Рыжкове шла речь, я такого не помню…
– Медведев выдвигал другие кандидатуры: Абалкина, Щербакова. А ваша позиция какой была? Кто, на ваш взгляд, тогда должен был стать председателем правительства и мог спасти экономику страны?
– Тот (я не назову фамилию), кто рискнул бы заключить этих говорунов, подлецов, предателей и проч. в Барвиху и посадить на красную икру с коньяком, водкой и разными ликёрами, с высокой степенью комфорта и услуг – посадить вот в такой как бы арест под угрозой суда… Вот тот, кто на это мог бы решиться, тот и должен был возглавить страну. И страна была бы спасена.
– Вы ведь в 1991 году входили и в президентский совет… После того, как страна распалась, вы поддерживали контакты с Михаилом Сергеевичем Горбачёвым?
– Вы знаете, все эти президентские советы – как при Горбачёве, так и при Ельцине, и при Путине – они носят, на мой взгляд, поверхностно-популистский характер: президенты демонстрируют своё желание быть ближе к интеллигенции. А пользы они почти не приносят. Может быть, только с точки зрения информации, которую они доносят до президента.
– Но вам удавалось потом поддерживать отношения с Горбачёвым? Или в этом не было надобности? Или Горбачёв этого не хотел?
– Ну, не стало же страны… Всё. Мы не общались больше.
– А когда вы уже уходили, подписали последний приказ в качестве министра культуры СССР, вам какую-то работу кто-то предлагал?
– Никто мне ничего не предлагал. Я ведь на протяжении всей своей министерской должностной деятельности оставался актёром Театра на Таганке. Я им и сейчас остался. Играл и Годунова, и Высоцкого, будучи министром. Так что я остался актёром Театра на Таганке. А потом Любимов, которого я вернул, меня же и уволил…
– Это когда произошло, в 1992 уже году?
– Да.
– А как на это вероломство Любимова отреагировали ваши коллеги по театральному цеху? Вы ведь сами рассказывали, что, будучи министром, принимали с утра до вечера людей, старались, много сделали… И где же плата за добро?
– Этот вопрос нужно задать ТЕМ, КТО… Потому что были люди (я их глубоко уважаю), которые переходили на другую сторону улицы, завидев меня. При том, что мы до развала страны были очень близки… А так, интеллигенция показала себя достаточно дурно в этой ситуации, встав на сторону Любимова. Приняв тезис о том, что его всячески унижали при советской власти, что он натерпелся от неё… Любимов (надо же сказать про корни его человеческие) работал в ансамбле у Берии как актёр-разговорник: объявлял людей, выходящих на сцену (сам над этим подсмеивался потом). Он был очень талантливый как актёр, талантливый как режиссёр, но гадкий как человек. И доминантой его гадкости было предательство. От покойной Целиковской (актриса Людмила Целиковская с 1959 по 1975 жила в гражданском браке с Юрием Любимовым. – Прим. ред.), для которой мы собирали деньги, когда она лежала в ЦКБ, на прибор для поддержки дыхания, и кончая тем, что он предал труппу, которая составила, если не большую часть, то половину его успеха. Нет режиссёра без труппы. И нет труппы без режиссёра. Мы его все тут считали своим отцом, он породил нас. Ну, и он же – погубил…
А интеллигенция повела себя так не только по отношению к нашему театру. И по отношению к Дорониной тоже. То, что сейчас происходит, её так называемое «президентство», все замалчивают (Татьяна Доронина – с 1987 года основатель, художественный руководитель и директор МХАТ им. М. Горького – в конце 2018 года по инициативе министра культуры России Мединского была смещена со своего поста, получив номинальную, фиктивную по сути, должность «президента» театра. – Прим. ред.). Все замалчивают несчастье, которое преследует отдельных режиссёров. Но все зато, чуть что, сразу становятся на сторону Серебренникова…
– Но разве то, что происходит сейчас в театральном деле, не есть прежде всего вина г-на Мединского?
– Я не буду говорить о Мединском, поскольку я его совершенно не знаю. Я был один раз у него в кабинете, просил помощи по конкретным делам (по монументальному искусству – сохранить мастерские и т.д., и т.п.)… Ну, вы понимаете, нетактично бывшему министру критиковать нынешнего…
– Но он откликнулся на вашу просьбу?
– Нет, конечно. Не откликнулся.
– Но я всё-таки коснусь одной из версий… Ведь Мединский считает себя великим писателем, великим драматургом, и одна из его пьес даже была принята к постановке – сначала во МХАТе у Дорониной. Начались читки пьесы и т.д. Но с какого-то момента эта тема – о том, что МХАТ Дорониной будет ставить Мединского – исчезла из повестки дня… А потом мы узнали, что готовится премьера (и она прошла) в Малом театре. После чего срочно с Юрием Мефодьевичем Соломиным, директором Малого театра, продлили контракт…
– …на более льготных условиях (смеётся).
– Да. А с Дорониной, наоборот, все отношения расторгли, и началось её так называемое «президентство»…
– Я повторяю: то, что происходит с Дорониной – это бесстыдное унижение и оскорбление прекраснейшей актрисы и человека, который собрал вокруг себя единомышленников. Я претерпел тоже немало таких несчастных моментов. Двадцать семь судов, из них три – высших арбитражных, по поводу того, быть театру или не быть (речь идёт о Театре содружества актёров Таганки под руководством Николая Губенко. – Прим. ред.). Высший арбитражный суд и все остальные суды мы выиграли… но от этого нас не стали финансировать. Хотя в первом постановлении по поводу организации театра это предписывалось…
– Вам ведь тогда войну объявил мэр Юрий Лужков?
– Ну, да. Я этого не говорил. Но сейчас подтверждаю.
– А после того, как с самим Лужковым поступили так, как поступили, он понял, что в вашей ситуации был не прав? Принёс вам извинения?
– Да что вы! Когда это лужковы приносят извинения?! Я не знаю, что с ним дальше было. Но знаю, что он жил и живёт безбедно: у него в Калининграде чудеснейшее хозяйство, где он выводит всё и вся… А у нас шестнадцать лет сто пятьдесят семь человек (артистов) голодали! А пресса вся просто отвернулась: мол, не было такого театра! И нам в этих условиях удалось всё-таки проторить сначала тропинку, потом дорожку, а потом и дорогу в наши залы. И у нас сейчас аншлаги.
– Обратимся к нынешнему состоянию театра… Над чем вы сегодня работаете как актёр и как режиссёр?
– Ну, я работаю в театре издавна – с 1964 года. Играю всё то, что играл. Играю Высоцкого (спектакль «ВВС (Высоцкий Владимир Семёнович» у нас идёт с 1995 года при непременных аншлагах – зал битком забит!), играю свои инсценировки – «Концерт по случаю конца света»… Это удивительно! 2016 год был указом президента объявлен Годом литературы, и мы – единственный театр, который сделал спектакль, посвящённый целиком нашей поэзии – от Державина до наших дней, – проведя через поэзию историю страны. И вы бы видели слёзы на глазах людей, которые слушают эту поэзию (и современную, и Пушкина, и Державина)! Тоже аншлаги.
Сейчас я работаю, и как режиссёр, и как драматург, над спектаклем под названием «Прямая линия». Вам это о чём-то говорит? (смеётся) Каждый день по телевизору передают, что «прямая линия через одну точку может быть проведена много раз, а прямая линия от одной точки до другой – только один раз»… Рабочая семья смотрит Прямую линию с президентом Путиным. И мы видим, как эти люди реагируют на то, что происходит во время Прямой линии, отчасти давая оценку этому, и как между этими людьми возникает разъединение душевное. Там все вопросы – и Украины, и бедности (ну, всё, что по Прямой линии бывает)… Это спектакль, над которым я сейчас работаю.
– А кто пьесу написал?
– Пьесу написали такие выдающиеся драматурги, как Поляков (Юрий Михайлович), как Шукшин, как Горький, как Губенко… (улыбается) Это такой драматургический коллаж. Я остановился на этих писателях и выбрал из них то, что соответствует оценке того, что происходит на Прямой линии.
– Когда будет премьера?
– Я думаю, в октябре. Сейчас отпуск у нас два месяца…
– Возвращаясь к поэзии… С классикой всё понятно, а кого вы жалуете из современных поэтов и считаете, что их обязательно надо читать?
– (задумывается) Я очень боюсь вас огорчить… Я консерватор во всех смыслах. Начиная с моей любимой жены, с которой я живу пятьдесят пять лет. Пятьдесят пять лет! Это при всех легендах, рассказываемых об актёрских семьях, которые налево и направо, как сейчас по телевидению имеют обыкновение показывать…
– Вот недавно Марианна Вертинская на «Первом канале» раскрыла секрет, что вы должны были зарегистрировать отношения с ней, и Высоцкий даже свидетелем должен был быть на вашей свадьбе, но вернулась из гастролей Жанна Болотова и сказала: «Этому не бывать!»
– Никаких гастролей не было. И Жанна Болотова ничего не говорила. Она пришла, позвонила снизу и сказала: «Выходи». Я вышел. И всё. И не вернулся. Больше ничего. Никаких разговоров у неё с Марианной Вертинской не было. Это всё неправда. А пятьдесят пять лет – это о чём-то говорит? (смеётся)
Те же самые пристрастия во всех областях. Начиная с Родины, чью гибель я не могу пережить… Кончая поэзией, с которой вы начали вопрос. То же самое. У нас много спектаклей поэтических – «Высоцкий», «Концерт по случаю конца света» – полностью на поэзии, «Четыре тоста за Победу» – тоже единственный спектакль в бывшем Союзе о Великой Победе в Великой Отечественной войне – на основе поэзии… Я очень люблю поэзию времён Великой Отечественной! Все говорят о вновь рождённых нобелевских лауреатах (даже не буду называть их фамилий)… Я вообще считаю, что все нобелевские лауреаты в области литературы из Советского Союза, включая Пастернака и даже Шолохова (я уж не говорю о Бродском и Солженицыне), награждены исключительно по политическим мотивам. Мне так кажется. Может быть, это моя ошибка.
– Ну, раз вы заговорили о политике… Когда вы вступали в партию, это был ваш осознанный выбор, или потому что всё-таки в то время без партии было никуда?
– Я никогда себя не считал антикоммунистом. Мой отец был членом ВКП(б). Моя мать была кандидатом в члены ВКП(б). Невзлюбить Родину и плюнуть в могилу отца и матери, погибших за неё, – для меня это просто непонятно, извините за пафос.
– Вы будете сейчас баллотироваться в Мосгордуму?
– Да.
– А по какому округу, если не секрет?
– Тридцать седьмой. Академический, Гагаринский, Ломоносовский районы…
– Ну, что ж, тогда, Николай Николаевич, желаем Вам победы!
– Нет, вы лучше пожелайте мне успехов в театре. Потому что театр – это до такой степени влиятельная на людей вещь! Вы себе не представляете! Вот, допустим, приходят молодые журналисты (скажем, Рокотов), и они обалдевают от аудитории, где смесь поколений – раз, преобладание молодёжи – два, и адекватность реакции – три. Это потрясающе!
– Ирина Апексимова, директор «Театра на Таганке», вам завидует?
– Нет-нет… Она пыталась, предлагала объединиться… Но я считаю, что пока наше поколение, которое раскололось, не уйдёт из жизни, объединить эти два театра невозможно. Я предлагаю: если она обращается к нам или кто-то из её актёров с тем, чтобы где-то поучаствовать, – не проблема. Но вот тот факт, что они тоже предали нас – проблема… И Валерка Золотухин покойный (мы, правда, с ним помирились перед смертью его)… На уровне быта трактовка их поведения простая: они захотели ездить за границу. Всё.
– Это понятно. Заграница, деньги…
– Да… Ну, и Юрий Петрович с деньгами тоже повяз в конце своей карьеры… Но не будем сейчас об этом…
– Кстати, а когда вы ходили по всем кабинетам, заступаясь за Юрия Петровича, чтобы ему возвратиться, в Политбюро было единое мнение тогда, что надо его возвращать, или кто-то был против?
– Поскольку я ходил поодиночке, никто не выражал протеста. Да уже и когда они собрались на Политбюро для решения (там же несколько было вопросов – по Славе Растроповичу, Вишневской…), тоже не было какого-то противодействия. По всей видимости, было такое поветрие того, что называется «демократизацией»…
– Спасибо, Николай Николаевич, за беседу. Будем ждать премьеры «Прямой линии».
Беседу вёл Вячеслав ОГРЫЗКО
Фото Евгения Богачкова
Честный человек. По нынешним меркам – редкость.
1. Очень познавательная информация от Николая Губенко. Ещё раз доказывает, что вся политика зависит от Первого лица государства, оценки текущей ситуации в обществе, необходимых решений и ближайшего окружения (советников и исполнителей).
2. Привожу цитату от Н.Губенко: ” Я вообще считаю, что все нобелевские лауреаты в области литературы из Советского Союза, включая Пастернака и даже Шолохова (я уж не говорю о Бродском и Солженицыне), награждены исключительно по политическим мотивам. Мне так кажется”. Вы уж извините, “не кажется”, это Абсолютно верно. Информационная война велась и ведётся, в первую очередь за умы , мировоззрение славянских народов. С конечной целью “Разделяй и властвуй!”
3. Ярким примером “по политическим мотивам” является присуждение Нобелевской премии С.Алексиевич, украинско-белорусской журналистке с формулировкой “за творчество, ставшее памятником страданий и мужеству в наше время”. Чуть разберёмся. В “какое наше время” и где? Это в нашей славянской Европейской части России и Белоруссии. Книги С.А. являются по факту журналистскими – сбором интервью тех граждан, которые объективно пережили страдания в жизни А разве жизнь состоит из одних страданий? А надежды и Мечты у Тех же или у Большинства других граждан в Беларуси, России, мусульманских республик – Рождение и воспитание Детей, технические и творческие успехи, просто Радость жизни на этом Белом Свете. Было сказано, что её (С.Ал.) техника – “смесь красноречия и бессловесности”.
4. Из википедии читаем, что С.Алексиевич в 2000-е годы жила (и писала) в Италии, Франции и Германии. С 2013 года переехала в Белоруссию. Вырисовывается, что Нобелевскую премию дали С.А. в 2015 году по “информационному фактору” – внедрить Хаос в читательскую и литературную русскую среду.
5. Женщина и мужчина (как граждане своей Родины) должны не плакаться “в жилетку” в связи с невзгодами, а жить Надеждой, Мечтой и Счастьем со своими Детьми, наследниками Родины. Пусть пафосно, но Верно. Кто-то против?
С какого это перепугу Лужков должен был перед кем-то извиняться? Он же НАЧАЛЬНИК. Так что всё логично. “Ты начальник, я- дурак. Я начальник, ты- дурак”. Так всегда было есть и будет. А как иначе-то?
Бойтесь лужковых, извинения приносящих. Евангелие от третьего лица.