Кто не бывал у Веры Инбер, тот не мужчина
Рубрика в газете: Кто угадает сроки!, № 2020 / 26, 09.07.2020, автор: Светлана ЛЕОНТЬЕВА (г. НИЖНИЙ НОВГОРОД)
Вера Инбер, родившаяся 10 июля 1890 года в Одессе, пожертвовала своим поэтическим даром ради престижа, ради положения в обществе, ради карьеры. Она осудила публично своего дядю Льва Троцкого, отреклась от него. Инбер обладала стальным характером, железными нервами, её стихи, сложенные для номенклатуры, более похожие на агитки, были нужны власти. Поэтому принадлежность к партии и её идеалам, как итог – высокая должность, публикации, концерты, квартира, положение, – об этом ли мечтала поэтесса? Хрупкая, подвижная, с мелкими шёлковыми кудряшками женщина, написавшая текст песни «девушка из Нагасаки», которую исполнял Владимир Высоцкий.
Как говорится, у судьбы есть несколько вариантов, как у песни «В Кейптаунском порту / С какао на борту…», авторство которой тоже приписывают Вере Инбер. Но женщина выбрала свой вариант и спела свою песнь, изрядно поистратившись и исписавшись для Сталинской премии. Вам это ничто не напоминает? Или можно ли не исписаться в погоне за престижем? Для этого надо выкричать весь свой золотой запас, данный талантом, затем сложить все рукописи в сундук, заперев его под семью замками. И лишь тогда приступить к соревнованию, что происходит между писателями и по сей день. А свои самые лучшие произведения доставать по одному и выносить на суд читателей тогда, когда «перо твоё иступилось»! Ибо сочетать истинное, подлинное невозможно с работою на заказ.
Забыла всё: глаза, походку, голос,
Улыбку перед сном;
Но всё ещё полна любовью, точно колос
Зерном.
Отношение к Вере Инбер было неоднозначным со стороны писателей. Например, Анна Ахматова официально отказалась от предисловия к своей книге, написанного Верой Инбер. Её сторонились, избегая встреч и общения, многие поэты. На её счету травля Бориса Пастернака, Лидии Чуковской, Леонида Мартынова. Это известные факты.
Но всё-таки, как говорят в Одессе, «сегодня хорошие погоды» и можно провести прогулку по переулку Веры Инбер. Такой имеется. Чудо как хорош этот переулок, выводящий к морю. Ранее он назывался Стурдзовским в честь писателя-теолога Александра Скарлатовича. В каждом доме – история, в каждом клочке земли – время, бурлящее, словно оно и не отодвигалось на несколько столетий. В Одессе особый колорит, особый воздух, насыпи, каштаны, виноградом поросшие дворики. Мои друзья-одесситы как-то написали мне после известных событий четырнадцатого года: «Света, ты пока с нами не дружи… после подружишь, как всё уляжется…» И вот это «после подружишь» меня очень обрадовало. Ибо и с творчеством Веры Инбер я подружилась после. Представьте худенькую женщину на тонких спичечных ножках с шарфиком на худой шее приходящую на заседания литературного кружка, критикующую начинающих поэтов, бросающуюся на талантливых, озлобленную и одинокую.
Вот я думаю, где она та грань, та черта, переход за которую хуже смерти? И как можно балансировать, размахивая руками на тонком лезвии, переходя пропасть? Ибо в жерла тридцатых-сороковых годов прошлого века попали многие поэты. Здесь и зависть, и оговоры, и откровенная травля.
Но я обещала прогулку по переулку Веры Инбер, начнём мы её от дома Лемме, ныне корпуса санатория, а в прошлом здесь отбывали наказание провинившиеся. Далее дача Софьи Ивановны Соколовой, при деникинцах тут располагалась конспиративная явка большевиков, там скрывалась известная одесситка-подпольщица Нюра Паль. Здесь был написан первый учебник по истории – и чего бы вы думали? Так вот ответ прост – истории Казахстана.
В Одессе был написан учебник истории СССР. По нему учились мы, шестидесятники. И я в том числе. Имярек. Вот из этих комнат, помещений, коридоров, от этих стен веет крепким запахом летописей, звучными набегами татар, красными закатами и побоищами, отсюда вам Чудское озеро, взятие Зимнего дворца, залп «Авроры». Отсюда танцующие огни гражданских войн, терпкие кровяные безумные пророчества. И истины. Далее в четвёртом доме – виноделие, запах винограда, красной крымской лозы, огромные чаны, по которым пляшут ноги винодельцев, хрустят кости лодыжек, рвутся сухожилья, и пьяное, сладкое вино заполняет бутыли и погреба. Сделай глоток, насыться. И тебя обволокут пьяным дурманом:
Легко под осень – синевы вираж,
а птичья стая в небе – весь багаж!
Такая лёгкая, хрустальная почти,
и я вросла в неё, и ты врасти!
Почувствуй запах бездны на краю,
тогда поймёшь, быть может, жизнь мою:
ни за монеты, ни за нитку бус,
а птичья стая – разве это груз?
На гордом юге проще умирать –
песок под спину, вот и вся кровать,
тетрадку оземь, и стихи все сжечь,
срывая блузку с оголённых плеч!
Там, в переулке, кипарисов ряд,
играют дети, нищие сидят,
там крики птиц, там окрики мамаш.
Предашь меня – ты, значит, всех предашь!
Повязаны картиной мы одной,
коль «Вечеря» алеет за спиной,
под локтем жёлтый,
что цветок, восход,
и в небе птиц осенний перелёт.
Как всё легко! Отринуть, убежать!
Предать, покаяться и возвернуться вспять!
Пройти сквозь холст безвинно, по щелчку,
подставить, кто предаст меня, щеку.
И жизнь, что бьётся, хрупкая, – в ладонь…
Так стать бессмертной можно –
только тронь!
…А колокол звенит в Москве, звенит,
растянута картина сквозь зенит,
все, сколько есть, по трое снизу вверх,
вино и хлеб. Легко ль даётся грех?
Всё остальное – тяжче! Рукавом
касается Иуда – станет гром,
целуется Иуда – будет смерч,
срывая солнце с оголённых плеч!» – стихотворение моё, ибо именно здесь его читать надо, выворачивая сердце наизнанку. Ибо в доме номер семь типография расположена и издательство Одесское, поэтому не грех мне себя вспомнить. Наверно, Вера Инбер меня бы тоже раскритиковала. Тыча пальчиком худеньким таким, ноготком лаковым в мои строчки. Но простим мы ей это, ибо наш народ русский прощающий. Да, и не обидчивая я, потому что «для Бога нет злых, есть больные, грешащие».
Ещё добавлю, что переулок, по которому мы мысленно идём, в проекте хотели назвать Дантовским. Но проект так и остался на бумаге, ибо круги ада весёлому и позитивному городу не нужны. Был переулок в 1973 году назван именем Веры Инбер: «Как бы ни мечтать об этом чуде, Как бы ни стараться и ни силиться, Никогда, увы, тебя не будет. Улица, Моя однофамилица <…> Ибо я тебя, моя широкая, Честно говорю, не заслужила…»
И что парадоксально, здесь находится венерологическая лечебница. Её одесситы называют «триппер-бар». И многие мужчины хвалятся, говоря: «если ты не был у Веры Инбер – ты не мужик». А как иначе, ибо поётся в песне про «Они пошли туда, / Где можно без труда / Достать себе и женщин и вина…» С трудом верится, что песня эта была сочинена неким «учеником 9-го класса 242-й ленинградской школы Павлом Гандельманом». И право на неё оспаривается любителями пения. Многие считают, что текст песни принадлежит Вере Инбер. И мне бы тоже хотелось, чтобы это так было. Должно же быть что-то светлое у этой поэтессы. Ибо дар у неё был. И талант немалый. И орден «Знак Почёта» – блестящий, гладкий, металлический. И кто их знает этих женщин, что они ещё хранят в своей душе, какие загадки, какие там мухи в янтаре? И как отодрать этот янтарь, дабы вылететь на свободу, жужжа зеленоватыми крыльями? То, чего не смогла сделать Вера Инбер. Много их таких – поэтов, принадлежащих лишь только своему времени, не сумевших вышагнуть дальше, выпорхнуть. Да, конечно, дети, семья – у женщин всегда на первом месте, ради них на любые ухищрения идут они, даже рискуя талантом. Ибо он иссякает, река мелеет, лишь чайки голодные мечутся, ища себе подобных.
Крылатых. Небесных.
Здесь и Данте вспомнишь с его кругами, здесь и Каина Библейского, и антилопу гну, и седую Сандрильону, и танцующую Кармен, и огнь революции и всепожирающую печь внутри себя. Ибо пляски одержимых, что пляски на костях, и трудно удержаться, чтобы не войти в круг и не начать конвульсивные движения саморазрушения.
Но всё-таки у Веры Инбер были хорошие стихи, и как результат имени её переулок, ведущий к солнцу, к бахроме волн. И тихой гавани. Не думайте, что Инбер прожила не свою жизнь, что её раздробило и разбросало от вихрей времени. Она могла бы не заниматься тыканьем пальцами, могла бы не осуждать и не бросаться с мечом на тонкую золотую нить. Могла бы, наверно, но не стала.
Иногда мне хочется поступки человека отделить от его творчества. Совсем убрать его, спрятать, сделать невидимкой. И сжать его пальцы и увести от самого себя. От чёрных дыр в душе, от гнетущей зависти, от пагубы.
Хотя не все хорошие люди – талантливы. Как и не все злые бесталанны.
А вот и море.
Мы прошли весь переулок и оказались на берегу. Светлые лимонные дольки заката. Апельсиновая кожура валунов. И запах сухого красного холодного вина, мяса и винограда из близлежащего кафе. И тонкая, едва заметная фигурка возле столика. И барабанная дрожь пальцев, выстукивающих:
«Кто угадает сроки! На табурет высокий
Я села у окна
В почтительном поклоне ко мне склонился Джонни,
Я бросила: «Вина»,
С тех пор прошли недели, и мне уж надоели
И Джонни и миндаль.
И, выгнанный с позором, он нищим стал и вором…
И это очень жаль».
Наверно, жаль. Наверно, не надо было. Не зачем.
Но солнце говорит обратное: «Оставьте всё, как есть!» и плавно, текуче падает в море…
Провокационный заголовок. Своих стихов больше, чем описываемого автора. Бездоказательные утверждения о песне. Но читать интересно…
В случае с Верой Инбер – типичный, можно даже сказать, классический пример фрейдизма. Если уж совсем просто: МУЖИКА ей в жизни не попалось! Настоящего мужика, который бы, скажем деликатно, отпахал её как надо и. что говорится, “по полной схеме”. А уж коли такого не случилось, вот вам и вся её неврастения. Да-да, здесь чистейшая физиология.
Из Веры Инбер мне бабушка читала в детстве про сороконожку, про мальчика Боба с веснушками и “ирландский сеттер Джек”. Из последнего стихотворения нравился конец: “… И люди сказали: / Был пес,/ А умер, как человек”. К детским стихам нужно относиться с тщательным вниманием и выбором, потому что запоминается все оттуда – и хорошее, и всякая ерунда.
Очень личная/как часто у женщин/статья,-небезынтересная…
А я бы также о “личном”.Будучи студиозом
проходил вожатскую практику в пионерлагере…Лето,Иртыш,песчаный берег,сосновый-великолепный/!/бор,во время послеобеденного отдыха я оставляю вожатую/с завода/присматривать за детьми,а сам иду купаться на Иртыш.Благодать!Ощущаю языческое наслаждение/см Альбер Камю-“Бракосочетание в Типаса”/…
Но было,впрочем,и серьезное.”Мероприятие” по поэме”Пулковский меридиан” Веры Инбер,я по радио,читал фрагменты из поэмы…”И молитвенно старушка поцеловала чёрного горбушку”…
Анатолий Хомяков
***
Что осталось, вы спросите? Но нет ответа. Слепые, босые,
словно полураздетые настежь поэты в ненастья.
О, как заново вырастить мне измождённое сердце России?
о, как заново вырастить время, что руки Венеры, запястья,
словно заново ухо Ван Гога, что срезано было?
И болит, но не только внутри, даже поодаль. Что же осталось?
Вот лаврушка.
Консервы просрочены.
Помню с истфила,
что жила Вера Инбер в Лаврушинском, встретив там старость.
А ещё в Переделкино дача большая. Ей больше,
чем другим было площади дадено, как Евтушенко.
…По глотку допивала она подогретое в плошке
золотое вино. Что осталось, знать б мне хорошенько,
но забыты вопросы. Не убраны тапочки, платье, рубашка.
И дрожащие тонкие руки, осталась старуха в старухе.
Одесситки стареют почасно. Мгновенно. Мордашка,
сразу как в кулачок подтянулась, а волосы – в пухе.
Пара килек в томате, матрас прохудившийся в доску.
Слой грязищи в шкафах, ручка сломана, шляпки и перья.
И отёкшие все, в ревматизме колени, в полоску
продырявленный коврик. Всё то, что осталось: доверье!
Как достать из себя этот камень мертвящий, пустыню?
Ещё есть один выход – осина. Иль вены вспороть – варианты.
Как вернуть прежний дар, в разорённый алтарь, как святыни
измождённые к небу вознесть? Как вернуть фолианты?
И упасть головою в подушку, чтоб вырыдать Плачи,
как наполнить живым, безвозмездным, не ждущим награды,
ни отдачи, ни денег, ни лайков, ни премий тем паче…
Но судить не могу без таланта – всё ад, нет отрады.
Что осталось? Не знаю, за этой границей, за кромкой.
Что осталось, наверное, свет и на листьях росинки.
И ещё статуэтка вождя, что наполнена жёлтой соломкой,
и, наверное, в горле, погибшем людей голоса, что тростинки.
Голоса эти давят, болят где-то сверху, внутри и снаружи.
Только думаю я: для чего этот чуб, что в прическе
и заколка нелепая? Стол из ореха такой неуклюжий,
и неряшество, пыль, эта блузка и юбок обноски?
Остающееся и оставленное без присмотра как будто.
Бесприютно. Безгрешно. Оно уже детство почти что.
Словно мама и дом. И они окликают под утро.
Но кого, не понятно.
А я вот взяла да и вышла…
А это нынче заведено так: по любому поводу начинают свои вирши из ваты где ни попадя валить? Что характерно, статья как бы про Веру Инбер, но ее стихи не цитируют, зато своих не жалеют. Противно это все.
И зачем вышла? – обнародовать пыль и грязь в чужих шкафах? Очень трогательная информация в длиннющем комментарии, завуалированном под стихи. Или печататься негде?
Нет, есть где печататься. Не в этом дело. Просто очень много вопросов мне прислали: что осталось? Должно же было что-то остаться? И как провела старость поэтесса? Благодарю за отклик!
В поэте самое главное его стихи, а не биография, которая, конечно, интересна, как у всякого человека. Обсуждать старость неинтересно, тем более, что Веры Интересно нет давно в живых и сейчас уже ей ничем не поможешь.
Я не бывала никогда у Веры Инбер. Значит ли это, что я не мужчина? По-моему, это ничего не значит. Не скрываю, что я не мужчина.
Статья бездарна и абсолютно не аргументирована. Особенно такие обвинения, брошенные мимоходом, но поливающие грязью: “На её счету травля Бориса Пастернака, Лидии Чуковской, Леонида Мартынова. ” Доказательства плиз приведите. Единственно что ей можно поставить в вину, это разгромная статья на книгу Мартынова. Там она не требует казнить или запретить писать, она там единственно говорит что с таким творчеством нам не по пути. Кто из ныне живущих читал это произведение? Может оно все же не зря и заслуженно забыто. Через несколько лет Мартынов взлетит и будет одним из тех кто поливал Пастернака. Сохранилась стенограмма заседания, на котором прошлись по Пастернаку. Среди поддержавших речь Шолохова и выступивших в поддержку с критикой Пастернака список из двух десятков человек. Есть в нем Мартынов, но вот Инбер там нет. Почему теперь поливают грязью Инбер, а не Мартынова и других выступивших? Про Чуковскую где в каком месте она ее травила? В общем о творчестве Инбер почти ни слова, а вот поливание грязью. В каком году она поисписалась не скажете? За Пулковский меридиан она получила Сталинскую премию и тот же Дмитрий Быков считает это произведение одним из сильнейших. А Инбер в это время было уже 54 года. У любого человека к концу жизни талант не такой как был в молодости и в 80 лет я не знаю поэтов, которые написали что-то гениальное. Повесть Как я была маленькой Вера Инбер закончила писать, когда ей было 66 лет. Это произведение ставят на один уровень с ее ранней прозой. В своем Золотом теленке Ильф и Петров описывают как на автопробеге встречающие спрашивают о писательнице Вере Круц, под которой подразумевали Веру Инбер. Т.е. в народе уже в те годы Инбер любили.
Вот стихотворение Веры Инбер, написанное в 1963 г., когда писательнице было 73 года (кстати, может кто приведет что-либо путевое что в этом возрасте написал непоисписавшийся Евтушенко?)
Читателю
Читатель мой, ненадобно бояться,
Что я твой книжный шкаф обременю
Посмертными томами (штук пятнадцать),
Одетыми в тисненую броню.
Нет. Издана не пышно, не богато,
В простой обложке серо-голубой,
То будет книжка малого формата,
Чтоб можно было брать ее с собой.
Чтобы она у сердца трепетала
В кармане делового пиджака,
Чтобы ее из сумки извлекала
Домохозяйки теплая рука.
Чтоб девочка в капроновых оборках
Из-за нее бы не пошла на бал,
Чтобы студент, забывши про пятерки,
Ее во время лекции читал…
«Товарищ Инбер,— скажут педагоги,—
Невероятно! Вас не разберешь.
Вы нарушаете регламент строгий,
Вы путаете нашу молодежь».
Я знаю — это не педагогично,
Но знаю я и то, что сила строк
Порою может заменить (частично)
Веселый бал и вдумчивый урок.
Теченье дня частенько нарушая
(Когда сама уйду в небытие),—
Не умирай же, книжка небольшая,
Живи подольше, детище мое!
“…и тот же Дмитрий Быков считает это произведение одним из сильнейших…
Сергей, а кто такой Дмитрий Быков?
Это который иноагент Зильбертруд?
Если да, то абсолютно наплевать на то, что он там считает.
Если бы Василь Быков что-то сказал, я бы прислушалась. А на мнение этого толстожопика надо просто плевать.
Быков, конечно, иноагент и вряд ли желает добра России, но это все же один из немногих литераторов и критиков, который пытается как-то осмыслить творчество российских поэтов 20 века. Есть у него критическая статья, посвященная Вере Инбер. Он в ней пытается все же вырваться из догм 90х о “поисписавшейся” Вере Инбер. Далеко не со всем, что он пишет я согласен, но то что он любит творчество Инбер, – это безусловно. А это дорогого стоит, такое признание человека, ненавидящего советский союз и как следствие, ненавидящего людей воспевавших советский союз. Намного проще повторять мантру про Гулаг, репрессии, страх сказать правду и не замечать того, что все же нес СССР народу.
“Если бы Василь Быков что-то сказал, я бы прислушалась…”
К огр. сож., Василь Быков был в числе тех, кто требовал лишения гражданства для Пастернака…
Стихи Веры Инбер вошли в мою жизнь с первого класса, года с 1956-го. Разумеется, не все стихи из трёхтомника, а только те, которые можно назвать “детскими”. О собаке, которая “умерла как человек”, о сороконожке, о “сыне, которого нет”… Вспомнилось сейчас: “…-“Ах, какая ты проказница! Я не мальчик, я же дочь!” – “Всё равно, какая разница! Спи, мой мальчик, скоро ночь!” (За 65 лет мог что-нибудь напутать, приношу извинения!)
Вера Инбер, если не ошибаюсь, была племянницей Льва Троцкого, а в годы сталинского правления и даже позже подобное родство висело над головой “дамокловым мечом”. Многие наши современники, в том числе и некоторые комментаторы ЛР, “смело” упрекают Инбер за её робкие попытки уцелеть. Я бросать камни в сторону талантливой, очень талантливой! поэтессы и несчастного человека не буду.
Спасибо автору, что сообщила о родственной связи Инбер и Троцкого. Разумеется, те “кто в теме”, знали, что Инбер – племянница Троцкого, потому и печатали её и окружали уважением. Это только простодушные “те, кто не в теме”, думали, что вот, выбилась в поэтессы сама, благодаря таланту…
Вот стихотворение Веры Инбер написанное в августе 1942 года в Ленинграде. Называется “Бей врага!”
Сын, тебя я под сердцем носила,
Я тобою гордилась, любя,
И со всей материнскою силой
Я теперь заклинаю тебя:
Бей врага! Над твоей головою
Вьётся русского знамени шёлк.
Каждый недруг, убитый тобою,
Это родине отданный долг.
Бей врага раскалённым металлом,
Обращай его в пепел и дым,
Чтобы с гордостью я восклицала:
“Это сделано сыном моим!”
Бей врага, чтобы он обессилел,
Чтобы он захлебнулся в крови,
Чтоб удар твой был равен по силе
Всей моей материнской любви!”
Это (и не только это!) стихотворение очень актуально. Через десятилетия Вера Михайловна Инбер обращается и к защитникам Донбасса. Критики Инбер, успокойтесь, не плюйте на её могилу!
“…стихотворение моё, ибо именно здесь его читать надо, выворачивая сердце наизнанку…”
Светлана Леонтьева, ну не выворачивается сердце наизнанку от Ваших стихов. Плохие стихи у Вас. Никудышные.
С чего Вы решили, что Вы – поэт?
Вы просто “мадама”, марающая бумагу на досуге.
Не более того.
Как можно говорить о той же Вере Инбер, совершенно не имея представления ни о самой Вере Михайловне и её творчестве, ни о литературной ситуации (точнее ситуациях) в России в ХХ веке, ни о политической атмосфере сталинской эпохи и постсталинского периода… Инбер писала стихи и публиковалась не благодаря родству с Троцким, а благодаря своему таланту! Который признали Маяковский, Пастернак и другие поэты и литераторы предреволюционных и послереволюционных лет! Я сегодня нашёл в своём шкафу первый том трёхтомника Инбер 1958 года. Издан в Москве тиражом 75 тысяч экземпляров. Троцкий как враг народа давно расстрелян, в Кремле Хрущёв. У Инбер миллионы читателей в СССР, её стихи звучат по радио и по телевидению. В 1972 году записали большой диск, Инбер читает (ей 72 года!) свои стихи. Какое было время, какие были поэты! И какие у них были предшественники-учителя!
В 1972 году Вере Инбер было 82 года.
Вера Инбер была известна и опубликовала первые свои 3 книги стихов еще до революции, вернее 3я книга напечатана в 1918 г. в Одессе в типографии ее отца, это никак не связано с Троцким. Ее хорошо знали и уважали многие знаменитые поэты и писатели того времени. Многие ее стихи “пошли в народ” в виде песен. Многие знают ее песню, которую исполнял В.Высоцкий – “Девушка из Нагасаки”. В репертуаре Вертинского было 4 песни Веры Инбер. Вертинский в 1945 г. вернувшись в СССР начинает исполнять песню “Шкатулка” на стихи Веры Инбер. Так что мысль, что Вера Инбер стала известной, благодаря своему двоюродному брату, – не верна.
В 90ые годы с легкой подачи того же Евтушенко имя Веры Инбер подверглось шельмованию и огульной критике. Ей выехавшие в эмиграцию , а также дорвавшиеся до печати демократы-либералы не простили бескомпромиссную позицию и веру в идею построения социализма, отсюда пошел штамп о поисписавшейся и погрязшей в своих страхах приспособленке, растерявшей свой талант. Это не так.
Попалось на на глаза: “осудила публично своего дядю Льва Троцкого, отреклась от него.” Доказательства, плиз. Даже в напечатанном в 1964 г. сборнике сочинений Веры Инбер есть несколько произведений или посвященныых Троцкому или в которых он фигурирует как положительный герой.
При свете лампы — зеленом свете…
Обычно на исходе дня
В шестиколонном кабинете
Вы принимаете меня.
Затянут пол сукном червонным,
И, точно пушки на скале,
Четыре грозных телефона
Блестят на письменном столе.
Налево окна, а направо,
В междуколонной пустоте,
Висят соседние державы,
Распластанные на холсте.
И величавей, чем другие,
В кольце своих морей и гор,
Висит Советская Россия
Величиной с большой ковер.
А мы беседуем. И эти
Беседы медленно текут,
Покуда маятник отметит
Пятнадцать бронзовых минут.
И часовому донесенью
Я повинуюсь, как солдат.
Вы говорите: «В воскресенье
Я вас увидеть буду рад».
И наклонившись над декретом,
И лоб рукою затеня,
Вы забываете об этом,
Как будто не было меня.
Вот в стихотворении отражено сожаление, что Троцкий не приехал попрощаться с Лениным.
Москва метелями занесена,
В снега тяжелые одета,
А есть места, где полная весна,
Где лето,
Где теплый сад безветренно цветет,
Где долог день не оттого ли,
Что нет газет, куда уехал тот,
Кто очень болен.
Там рано поседевшей головы
Касаются цветы сирени,
Роняя на пакеты из Москвы
Сквозные тени.
Там, поздно ночью выйдя на балкон,
Шинелью запахнув колени,
Через очки на север смотрит он,
Где умер Ленин.