Нас убивали, но мы выжили
Рубрика в газете: Обнажённое чувство, № 2020 / 45, 03.12.2020, автор: Егор КАРПОВ
Егор Карпов – журналист и кинорежиссёр, – в этом году ярко дебютировал в крупной прозе. Его роман «Жена музыканта», опубликованный в «Роман-газете», – это сильное высказывание об эпохе слома и поколении, которому выпало взрослеть на руинах огромной державы.
Мы поговорили с Егором о «лихих» девяностых, их мифологизации в современной культуре, о непростом выборе между кино и литературой и даже – о магическом реализме.
– В вашем романе – «Жена музыканта», который мы сегодня обсуждаем, всё повествование пропитано духом «лихих» девяностых. Почему именно этот период так волнует вас – спустя почти тридцать лет?
– Я закончил «Жену музыканта» в 2019 году, начало было положено в 2018. Частично роман автобиографичен, я и сам рос в подмосковном рабочем городке, как и мои герои, примерно в то же время, что и они. Думаю, это сильно повлияло на выбор времени и места. Но на самом деле, я начал писать эту вещь ещё в 2002 году, я тогда хотел рассказать людям то, что видел сам. Однако тогда у меня вышло монотонное повествование – и через 15–20 страниц я бросил попытки продолжать его дальше.
– Ваши персонажи – портреты реальных людей? Или, как это бывает, собирательные образы?
– Все главные герои – четыре парня, – списаны с моих знакомых, даже портретно. Один из них – еврей наполовину, другой – получеченец, третий – наполовину чуваш, четвёртый – почти хохол, такая вот петрушка получилась. Но тут нет выдумки, хотя, конечно, как это бывает, персонажи не буквально «списаны», они придуманы с долей необходимой фантазии. Женские образы – ещё более «составные», что-то вымышлено, что-то из жизни.
– Кстати говоря, есть мнение, что женский образ – наиболее трудный для писателя…
– Конечно, это так. Сначала я думал, что у меня будет одна главная героиня, а потом неожиданно понял, что их должно быть даже не две, а целых три. Единого идеального образа девушки не сложилось. Но вообще, положа руку на сердце, признаюсь, одна треть (или чуть больше) списана с моей супруги, ещё треть или чуть больше – с моей матери. Мать не дождалась публикации…
– Сейчас девяностые уже стали мифом – сколько фильмов сняли, сколько книг написали… Но всё-таки, как вы считаете, та эпоха нашла своё осмысление в литературе, или ещё пока не полностью, и нельзя сказать, что у нас есть произведение уровня «Тихого Дона», которое бы стало квинтэссенцией перелома?
– Очень удачную параллель вы провели, я тоже считаю, что эти два периода – Гражданская война и девяностые – близки по многим параметрам. И «Тихий Дон» – одно из моих самых любимых произведений. На мой взгляд, пока такой книги о великом сломе в конце XX века – нет. Но даже если бы я считал иначе, я бы всё равно взялся за свой роман. В первую очередь, когда я принялся писать эту вещь, то хотел рассказать о том, как было, сугубо для своих родственников и друзей, то есть не ставил каких-то глобальных целей, мол, пишу «для вечности». Мне было важно, чтобы хотя бы те, кто знает меня, посмотрели на то время внимательнее, осмыслили его. А время было очень непростое… Людям приходилось выживать. Закона не было фактически – всё решалось по понятиям. Но при этом люди нравственные, воспитанные на высоких идеалах, тоже жили в то время. Мой роман как раз о том, как такие люди, оказавшись в жёстких рамках агрессивной среды девяностых, стараются поступать, тем не менее, в соответствии с нравственными законами, которым их научили родители, книги, фильмы…
– Но, тем не менее, главный герой попадает в такие обстоятельства, что ему приходится идти против этих нравственных идеалов, – он идёт воровать. Некоторый слом или надлом происходит…
– Да, он поступает неправильно. С точки зрения сегодняшнего дня – всё это аморально. Но в тех обстоятельствах, при таком давлении среды, главное в том, что он не теряет совесть, с которой у героя непростые взаимоотношения на протяжении романа. В человеке всегда присутствует двойственность – и главного героя, с одной стороны, на скользкую дорожку толкает желание достичь уважения среди пацанов, а с другой стороны – он так понимает преодоление своей слабости и трусости.
– Можно назвать «Жену музыканта» романом взросления?
– Да, роман о подростках 15–16 лет. Наверное, можно. Кстати говоря, с такого ракурса, как я, немногие смотрят на то время. Даже популярные фильмы – как «Бригада», «Бумер» или «Брат» – рассказывают о взрослых парнях, с которых – спрос. Здесь ребята – подростки, с них даже по уголовному законодательству спроса нет. Они попали в жернова времени. Это роман поколения – о тех, кто вырос в начале девяностых. Формирование личности у них совпало с переломным моментом для страны, – и поэтому их начинает воспитывать улица, а не школа или родители. Вот, наверное, главная тема. Моя задача была написать так, чтобы это был не «Бумер» и не «Бригада»… Чтобы получилась история всех, кто жил в 90-х. Например, и тех, кто учился в институтах, работал на заводах, история каждого…
– Я заметил, что в романе есть несколько отсылок – явных и неявных – к «магическому реализму» в духе Маркеса. Например, в самом начале, герой выдумывают и прокручивает в голове всю ту ситуацию, которая происходит далее уже в реальности – как бы предвидит её. Чуть позже есть и прямые упоминания романа «Сто лет одиночества». Это же неслучайно, правильно я понимаю?
– Да, конечно, ведь «Сто лет одиночества» – это реальность мифа. Я старался ориентироваться на эти литературные маяки, безусловно. Судьба направляет моих героев, ввергая их в те или иные испытания, и, конечно, подаёт знаки. Я бы не сказал, что мой роман можно отнести к жанру «магического реализма», но определённые пересечения есть. Текст строился как по кирпичикам, возникали совпадения, значимые пересечения, из которых рождались ключевые поворотные события. Например, в сюжете то и дело появляется электричка и безбилетники, как некий символ нашей жизни, также возникает периодически разрушенный храм, или, как вы сказали, герой прокручивает ситуации, которые случаются впоследствии. Но всё-таки это абсолютно сюжетный роман. Хотя и выстроен он как абсолютный миф. И если там есть и намёк на Маркеса, то, говоря современным языком, – это круто.
– Ещё один момент, который я отметил для себя при чтении «Жены музыканта» – описывая полукриминальную среду уличных пацанов, вы обходитесь без нецензурных слов, без мата. Сейчас идут довольно жаркие споры в литературном сообществе: нужно ли передавать речь «как есть», чтобы добиться достоверности или можно обойтись без мата? Как вы смотрите на эту проблему? И как относитесь к тем, кто всё-таки пишет, широко используя обсценную лексику?
– У меня, насколько помню, есть только одно подобное слово. В целом, я отношусь негативно к использованию мата в прозе или поэзии. Я считаю, что это хайп и больше ничего. В своё время, в начале нулевых я тоже, в угоду современности, писал матом. Теперь я думаю, что это неправильно. Я не воспринимаю такие тексты. Не могу такое читать. Наши классики как-то обходились без этого, хотя мат и тогда существовал. Но литература на то и литература, чтобы быть свободной от мата.
– Сейчас в молодёжной культуре – мода на девяностые. С чем это связано, на ваш взгляд? Есть мнение, что субкультура как бы отражает дух времени – и соответственно скоро девяностые вернутся…
– Да, в 2019 году на «Кинотавре», например, победил фильм о девяностых… Молодёжь одевается «как в девяностые», слушает музыку тех лет. Не знаю, может, у людей возникает некая ностальгия – девяностые ведь обросли мифом свободы. Хотя, конечно, это было ужасное время. Этот роман как раз о том, что поколение девяностых убивали-убивали, а оно всё равно выжило. Хотя и погибли многие, хоронили часто – целые аллеи захоронений возникали одномоментно. И в романе с главным героем происходит переосмысление всей той, зачастую, как бы лихой и весёлой жизни, когда он оказывается наедине с гробом в лифте, в котором лежит его друг – Сергей Вовченко. Его имя в романе не изменено. Это, кстати, документальный случай. Вся жизнь за одиннадцать секунд, пока спускается лифт, мелькает перед глазами и внутренний мир переворачивается. С этого момента герой понимает, что его нравственные идеалы перевёрнуты. Этот момент чуть ли не основной, и даже название романа изначальное было «Одиннадцать секунд тишины». Это, можно сказать, второе название романа.
– Цена той свободы была очень высока…
– Да и было ли это свободой? «Кто сильный – тот и прав» – вот и вся тогдашняя свобода… Но не всё так просто. Мой роман и о тех, кто первый пал на поле боя девяностых, веря в, так сказать, разинскую свободу по Шукшину. В честь и волю. Это прежде всего один из героев – Ромик Левшин. Такой человек и в действительности жил, и погиб, как описано, даже имя его я не поменял. А что касается искусства, – то для него не всегда свобода – это безусловное благо. Вот возьмём литературу советскую – столько зажимали, запрещали. А люди создавали шедевры – вопреки.
– Из несвободы вырос целый жанр – антиутопия.
– Вот именно. Инаково сказать, не в лоб, ведь искусство и есть иносказание. Но, конечно, это не значит, что нужна цензура…
– Скорее, тут вопрос в самоцензуре – она необходима для иносказания…
– Возможно. Тут однозначно ответ дать сложно.
– В вашей жизни одно время много места занимало кино. Скажите, чем отличается работа над фильмом от написания книги?
– Кино – это жёсткая драматургия. Там всё развивается по определённым, довольно жёстко закреплённым правилам. В литературе – это вовсе не обязательно. Ну, и самое главное. Кино – это больше о том, как вызвать эмоции, а литература – это обнажённое чувство автора.
– Поэтому литература вам оказалась ближе?
– Да. Кино, может, и более востребовано сейчас, но мне не нравится, что в киноискусстве всё-таки в первую очередь важна форма, а не содержание. В литературе же – содержание первично. Форму в прозе можно доделать – переписывать произведение заново хоть всю жизнь. Мне это важно, потому что, как оказалось, мне трудно сначала шлифовать форму, а уже потом наполнять содержанием. А наоборот – пожалуйста. Но я всё же продолжаю снимать короткометражки в качестве хобби. Собираешь энтузиастов, а сейчас даже люди собираются сами вокруг меня. Всё без денег, но спустя год-два-три появляется картина. В этом году вышел очередной такой игровой фильм. Называется «Бразилия», его можно найти в интернете. Роль главной героини исполнила моя дочь, Ульяна Карпова. Я думаю, если и писать продолжение романа, то одна из линий будет непременно взята из этого фильма…
– Сейчас в литературе наблюдается парадоксальная ситуация – писателей всё больше, а отношение в обществе к ним – всё более, если не сказать пренебрежительное, то как минимум – холодное…
– Да. К сожалению, это так. Помню, когда я ездил с одной из моих короткометражек на шукшинский кинофестиваль в Сростках, там я видел просто угнетающую картину. Режиссёрам, киношникам – почёт, уважение, вокруг них вьётся начальство; губернатор – тоже с нами, хотя мы и неизвестные, молодые кинодеятели. А литераторы – где-то на задворках, в хвосте. Как-то их там покормили – и всё. Отношение к ним – а некоторые из них признанные – как к статистам каким-то, будто бы они – низшая каста. Я сам с Алтая, 40 километров от Сросток, город Бийск, бывал и видел, как это происходило раньше. Не сравнить. Люди приезжали, палатки ставили, чтобы подышать воздухом родины Шукшина. Послушать писателей – выступали Распутин, Астафьев… А теперь – везде шоу, оно кругом царит!
Беседовал Иван КОРОТКОВ
Роман произвёл на меня впечатление , мне знакомы те времена . А теперь было очень узнать об авторе и создании романа. Спасибо за интервью .
“А литераторы – где-то на задворках, в хвосте…” Так не ездите, господа хорошие, на всякие там фестивали – меньше будет переживаний! Сидите дома – и пишите, пишите… если еще не разучились, конечно.
Про 90-е писали многие, а Егор поведал то, что пережил. Возможно соберётся с мыслями и снимет фильм про те времена, который будет интересно посмотреть. Удачи!!!
Кинофестиваль или будь то литературная премия – это то, на что ориентируется продюсер, издательство или простой читатель. Иначе все по большому счёту все в “стол”. И никто не узнает, разучились ли писатели творить, кинорежиссёр – снимать фильмы… Борьба за лайки!
Silverminsk Пережил, не пережил… Тайна! “Он мог бы написать такую же книгу, как я. Но не написал”, – из повести Сергея Короткова “Найти Копейкина”, где автор в свою очередь цитирует Солженицына.