Неизбежность написанного

Рубрика в газете: След в жизни, № 2020 / 36, 01.10.2020, автор: Инна РОСТОВЦЕВА

Поэты уходят и, если они подлинные, то возрождаются в слове. В посмертной жизни. Они приходят к нам и приносят трепет первого волненья от прочитанного, как это было при жизни…
Именно такое чувство я испытала, когда обнаружила в своём архиве старую школьную тетрадку в 12 листов, исписанную лиловыми чернилами, с пометой: 1962. Твёрдым, ясным, чётким почерком Прасолов записал в ней свои стихи, которые он относил к этому году и в той последовательности, что числил сам автор (её надо бы сохранить в изданиях книг поэта): «Хлеб», «Век нам крылатый выпал…», «Бьют копыта бойко…», «Кирпич», «Портрет», «Цветок», «Карьер – как выпитая чаша…», «Гроза», «Развесистыми струями фонтана…», «Товарищу», «Отместка», «Рубиновый перстень», «Память», «Россия».
Среди них на восьмом месте оказалась и «Гроза», ни разу не встречавшаяся мне ни в одном из известных прасоловских сборников. По непонятным причинам она «выпала» из того цикла, которым поэт планировал открыть свою первую книгу – сюжетного, красочного, эпического, или, как позже он говорил о нём с лёгкой усмешкой, – «кирпичи».
Забыл ли Прасолов о «Грозе»? Или сознательно исключил из «кирпичного» цикла, «уходя от внешней красочности, облегчая стих от детализации», ведь надо «помнить разницу между образом внешним и внутренним» (в письме к автору этих строк от 25.XII.1963), – трудно сейчас сказать.
Но ясно одно: «Гроза» должна занять своё заслуженное место в этом, 62-го года, цикле и войти в будущие издания книг поэта.


«Гроза» – это большое лирическое стихотворение, но его можно назвать и маленькой поэмой. Так эпически-мощно течение сюжета, так психологически-точно – в традиции русской классической прозы – выписаны характеры лирического героя, незнакомой «девушки в веснушках», работяг на катере, чья улыбка «с полумесяцем зубов»; так одновременно саркастически и гротескно охвачен – через деталь – обобщённый тип «жиреющей туши» на корме баркаса – «под шляпой чернеют, как глазницы, огромные защитные очки», которая, чуть приподнявшись, брезгливо «скривила рот», презрительно роняя: «Провинция… ни пива, ни боржома… // Одна тоска насупившихся хат». Сколько раз на своём веку Россия слышала эти речи – и всякий раз она отвечала им своей великой поэзией: «Не поймёт и не заметит // Гордый взор иноплеменный, // Что сквозит и тайно светит // В наготе твоей смиренной. // Удручённый ношей крестной, // Всю тебя, земля родная, // В рабском виде Царь небесный // Исходил, благословляя» (Тютчев, любимый поэт).
Гроза у Прасолова – очистительная сила стихии, которая смывает всё кривое, фальшивое, наносное, интеллигентски-злобное в людях и понятиях; она созвучна «вольным струям» Дона, что течёт как «звучная поэма», храня нетленную память об историческом прошлом русского народа.
В свете её видел поэт и свою родословную. В дневнике от 25.XII.65 года он напишет:
«Здесь (имеется в виду Россошь. – И.Р.) – гнездовье Прасоловых. Отсюда, чувствуется, гнали гурты на Воронеж, на Москву (Кольцовские гурты).
В Колбино (ближе к Дону) много красивых девушек. Видно, смесь «широкоскулой» татарской и прочей дикой крови не разбавила славянской. Где-то здесь шла грань (река По-ту-дань).
Вообще исторические события оставили здесь заметный след на земле, на людях, войны – на их судьбах (Потудань Потудон = Дон). Интересно. Где правда?»
Да, необычайно интересен тот факт, что одно время, работая в районной газете в Репьёвке (Воронежской области), Прасолов жил возле речки Потудань, той самой, оказавшейся на перекрёстке истории и литературы, – где проходила жизнь-любовь-смерть платоновских героев, – он сам был из их племени «очарованных странников».
Поэт любил живые, весёлые, вольные речки, «сочный плеск» воды, в которой проплывают сонные рыбы и растут жёлтые кувшинки.

Помню, как однажды, в один из его приездов в Москву (64-й или 65-й год), мы шли с ним мимо Москвы-реки и, глядя на закованный гранитом берег, он сказал: «Мне здесь не жить».
Прасолов был гений места. Он прикипел сердцем к русской провинции – Россошь, Апна, Хохол, Репьёвка, Воронеж – это не просто «места» его проживания, это – его родная Земля, вне которой он не мыслил своего существования как поэт: «Стою, не ведая границы, // На час ушедший от людей // Чтоб снова преданно открыться // Земле – праматери своей. // И эта дымка – без печали, // В ней словно тайны сведены. // Она – от непомерной дали, // От необъятной глубины. // От той неповторимой шири, // Что нам с рождения дана, // И есть на всём, что мы свершили, // Две меры – сердце и она» (в письме к И.Р. от 7.V.63).
Но разве можно числить Алексея Прасолова провинциальным поэтом? Конечно же, нет. Из моей переписки с ним отчётливо видно, как мучительно-трудно и беспощадно-сознательно он изживал в себе словесные перегородки и наслоения провинциализма; спрямленность мышления, газетные штампы, общие формулы, дурновкусие и т.д. («Мне пот очерчивает губы, // Но, утверждаясь, я смогу»). И он смог – обрёл себя, свой голос, когда в 63-м, переломном для творчества, стал писать, по его словам, по-новому, то есть по-старому, как писали до него поэты русской классической традиции.
Прасолов утверждался и утверждался как философский, «экзистенциальный» художник (Алоиз Волдан, Австрия), остро чувствующий трагическую незащищённость всего живого – и прежде всего «мыслящего тростника» – в XX-м веке. Поэт поставил ему своего рода экзистенциальную защиту, показав «в земной нестройности» – «среди цементной пыли душной, среди кирпичной красноты» – минуты высшей красоты» – музыки, гармонии, счастья.
Творчество Прасолова отличается удивительной цельностью и завершённостью. Поэта не мучила, как некоторых его современников, «неизбежность ненаписанного» (А.Битов). За кратчайший срок, фактически десятилетие работы (1962–1972) он успел написать всё, что хотел и как хотел: «Явись однажды и останься самим собою навсегда».
Осуществил себя в разных жанрах: лирика, поэмы, проза, эссе, дневники, письма. Обширное эпистолярное наследие, насчитывающее не одну сотню писем разным людям, ещё до конца не собрано.
Возможно, в будущем станет известна переписка поэта с ленинградским критиком Н.Б. Банк (1933–1998); отыщутся затерявшиеся в местах не столь отдалённых стихотворения, о которых он говорит в письмах ко мне; соберутся вместе рисунки (он был прекрасным рисовальщиком). Да мало ли какие ещё «открытья чудные» готовит нам век XXI-й! И далее – 100-летие…
Алексей Прасолов вошёл в «большое время» (понятие М.Бахтина), в котором подлинные произведения «как бы перерастают то, чем были в эпоху создания».
Мирозданье Алексея Прасолова открыто для свежих глубоких прочтений. Для новых поколений читателей.

Стихотворение Алексея Прасолова “Гроза” читайте по ссылке

Один комментарий на «“Неизбежность написанного”»

  1. Интересный текст. И сколько таких неоткрытых (или , наоборот, заьытых) талантов на святой Руси… И не сосчитать.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.