Обладатель ста пятидесяти походок

№ 2024 / 30, 09.08.2024, автор: Александр БАЛТИН

Год примерно спустя после его смерти (время, как всегда, энергично шутит с не желающей молодеть памятью) утром, в воскресенье, телефонная трель прорезала мозг…

Особенно жёстко: поскольку, занятый последствиями вчерашнего водочного употребления, работал он на замедленно-вялых, депрессивных оборотах…

– Да! – ответил похмельный сочинитель, стараясь ничем не выдать собственное состояние.

– Это Александр? – мелодично звучал женский голос.

– Да-да…

– Это Нонна Весник…

Вот как… Третья жена жизнелюба – аж с переходом за грань, с соскальзыванием за край Ойкумены – Евгения Яковлевича…

– Да, Нонна, слушаю…

– Мне прислали журнал «Литературный меридиан»… – Повеяло дальневосточной экзотикой. – Я прочитала ваш цикл стихотворений памяти Евгения Яковлевича… Очень вам благодарна…

Тепло и медово стало в сердце не похмелившегося поэта…

– Да что вы, Нонна, не за что…

– Ну как не за что… очень даже есть за что…

– Я всегда Евгения Яковлевича помню…

О чём-то ещё длились слова. Потом распрощались с Нонной Весник…

 

 

Евгений Яковлевич печатался при жизни в этом качественном, выходившем в городе Арсеньеве журнале: выступал с великолепными своими байками, рассказами, анекдотами – всем тем пёстрым ворохом, которым, щедро раздаривая людям, так украшал жизнь… Он вообще украшал её – такую монотонную, странную, томную, завершающуюся… чем известно…

И жизнь его – богатая и роскошная, как Византия, – была рассчитана на одаривание людей. И хотя на вопрос «Что бы вы посоветовали молодому человеку, собравшемуся в актёры?» он ответил: «Не идти. Волчья тропа!», – сам Евгений Весник обладал природным каким-то актёрством, алхимией красок, любой жест выверяя ювелирно, будто камни гранил.

У него было 150 походок: в любой момент мог продемонстрировать любую, и любил рассказывать, как одну – из наиболее эффектных – купил у Н. Гриценко за бутылку коньяка…

Весник не представляется без алкоголя: причём… даже не театральная Москва знала, что он может выпить ведро без особого ущерба для себя…

Было в этом нечто от сангвинического упоения жизнью, от роскошества её, но и смазанное как будто ощущением мгновенности, быстролётности извечной: ведь Весник прошёл войну, сто раз могли убить, и, говоря, что война и была подлинной его школой, он, очевидно, высказывал шероховатую наждачную правду…

Он – детдомовец, то есть изначально рассчитан на вторжение в жизнь, если не на покорение её.

…Живёт его Бендер: о! он не играет, играя, головоломный Остап, он существует – в пределах тех измерений, в каких увидел его: с оптической точностью Евгений Яковлевич, и, увидев, поделился с другими: так, что, соприкоснувшись, не забудешь…

Весник выпустил около двадцати книг при жизни, начинённые опытом, юмором, исследованиями оного, радугами радости и метами скорби. Напитанные екклесиастовым знанием бытия, они вспыхивали волшебными фонарями и играли острыми, ювелирно исполненными гранями мудрости…

Вместе сохранялось в нём нечто великолепно-детское, невырастающее, залог подлинности: и актёрства, и слова; однако, казалось, что и учиться ему не надо было: способность входит в чужие жизни, исполняя тот или иной образ, была органична, как запах укропа в огороде.

Некогда я послал ему свою третью книгу стихов: «Тропою волхвов». Недели через две пришло от него письмо… Помимо тёплой благодарности, в нём содержалось обещание прочитать стихотворение «Родная речь» на радио: Весник делал тогда циклы поэтических радиопрограмм; будучи в изрядном возрасте не играл уже, боялся подвести зрителей и коллег, не режиссировал, но читал активно…

Он пользовался лупой: плохо видел…

Он прочитал всего Швейка, сам…отчасти Швейк, великолепно насмехающийся над миром, гениально саботирующий дуроломные приказы.

Он прочитал всю первую часть «Мёртвых душ» – и как прочитал!

И вот, написав, что хочет исполнить одно моё стихотворение, попросил сочинить дополнение: о том, как уродуется речь. Родная. В которую рождаемся в не меньшей мере, чем в физиологию…

Я тогда ходил на службу в библиотеку, втиснутая в недра модного вуза, располагавшегося рядом с домом, служба не препятствовал домашним обедам; и письмо я извлёк из сотовой ячейки почтового ящика, именно идя употреблять суп и второе, приготовленные мамой… Тут же прочитал. Стихотворение, о котором он просил, написал – вернее, само сложилось – когда возвращался на службу… (Речь о 2002 годе: не пользовался компьютером я, а Евгений Яковлевич вовсе не признавал этот пёстрый, искусственный мир, упорно тщащийся заменить настоящий.)

Он прочитал мои стихи.

Мы перезванивались и переписывались: его звонки… фейерверк баек, рассказов, анекдотов, историй – всё, как в книгах его, переливающихся предельной яркостью огней бытия…

Он был стар. Но – избыточный – не отказывался от алкоголя: многие шутки его вертелись вокруг оного стержня. Русский порок-счастье.

Или – порог. Далее неизведанность…

Сияли роли. Природный городничий: будто с него писан: низок и пузат, с упругим, будто пружинящим бобриком волос, резко рекущий, и… становящийся егозливым, когда не смог расшифровать фитюльку Хлестакова…

Долго ставил, как режиссёр, оскорблялся всеми вариациями игры с шедевром, утверждал, что у Гоголя настолько всё сценически расписано, что никаких поисков и новаций не требуется.

– Сами напишите и экспериментируйте! – ворчал добродушно, ибо вообще был прекрасно-добродушен. Прекраснодушен. Он обладал такою душой, которая согревает другие.

«Господа Головлёвы», поставленные им, сильно отличаются от «Проделок Скапена», срежиссированных им же, но и там, и там сквозит такое чувствование классики, такое знание необходимости её корней, что диву даёшься…

Казалось, ему всё равно, что играть. Из любого факта появления на сцене или экране Весник делал благородный перл…

…хоть учитель из «Приключений Электроника» – какова походка одна! Одна – из 150…

Он мог прочесть со сцены телефонный справочник или поваренную книгу – так, чтобы зрители захлёбывались чистым, детским смехом…

Он мог играть Родриго, директора станции, начальника гастронома: так, что становилось ясно, что такое свет, актёрство и мастерство…

В дополнение жизненных красок – был отчаянным рыбаком…

Он не умер, конечно.

Он – среди нас, растворившийся в своих ролях, режиссёрских работах, книгах… Просто памяти…

 

…утром 31 декабря (Весник был Козерогом: знак зимней мистики и метафизической белизны) я возвращался домой с ВДНХ, и на порожках подъезда встретил маму, идущую в магазин.

…ах, молодую маму, ещё молодую, вечную, нельзя же поверить, что умерла!

И сказала она:

– Сейчас сорок минут проговорила с Евгением Яковлевичем… Знаешь, так тепло и светло на душе стало…

Снег сиял счастьем.