«Я, ВПАВ В НЕИСТОВСТВО…»
Когда-то этот инцидент взбудоражил страну
№ 2024 / 8, 02.03.2024, автор: Олег НЕХАЕВ (г. Зеленогорск, Красноярский край)
В издательстве «Молодая Гвардия», в знаменитой серии ЖЗЛ, подготовлена к печати книга Олега Нехаева «Астафьев. Праведник из Овсянки». Её автор стал победителем конкурса биографических рукописей, проводимого Ассоциацией писателей и издателей России. В публикуемой ниже главе рассказывается о давней скандальной ситуации, которая на основе новых документов предстаёт в совершенно ином виде.
Подмосковье, 12 августа 1986 года
Талантливый историк и писатель Натан Эйдельман пишет на съёмной даче в Переделкине письмо не менее талантливому, и даже более известному на тот момент, лауреату государственных премий Виктору Астафьеву. Почему-то торопится с отправкой написанного. В текст, отпечатанный на машинке, вносит правку, вставляет пропущенные слова и знаки препинания. Но во второй части, понимает, что требуется ещё и обязательное дополнение. От руки вписывает целый абзац. Текст не перепечатывает. И в таком, получерновом, виде письмо тут же отправляется в Сибирь, в Овсянку.
С содержанием написанного ознакомлен только ближайший друг. Но к его мнению он не собирается прислушиваться. И вскоре это письмо послужит началом короткой переписки, которая будет нелегально размножена и приведёт к сильнейшему эмоциональному взрыву. Сдетонирует мощно. И будоражащие отголоски этого происшествия явственно слышны в публикациях до сих пор.
Переписка оказалась настолько обсуждаемой, что даже была отражена в стихах Андрея Вознесенского:
Хатха-йога. Седуксен.
В мире писем нет совсем.
Только «Гёте – Эккерман»
и «Астафьев – Эйдельман».
Натан Эйдельман, никогда не затрагивавший до этого в своих текстах националистическую, а тем более – русско-еврейскую проблему, неожиданно сделает по этому поводу возмущённый выпад в сторону «писателя из народа». Совершенно не догадываясь, на какое минное поле он заходит сам и заводит других.
Календарь тогда отлистывал только первые месяцы перестройки. Ветерок свободы уже кружил головы. Но всё ещё было очень и очень зыбко. Многие приглядывались и выжидали, чтобы не попасть под каток советской власти. Однако оба автора переписки жили нараспашку и уже вовсю ринулись в пучину нового времени. Их отличала смелость высказываний и горячность действий. Обоюдная поспешность как раз и привела к столкновению.
В конце августа Виктор Астафьев получает в Овсянке письмо. Он живёт здесь один, в небольшом деревенском домике на берегу Енисея. Ответ пишет от руки. Почерк у него чрезвычайно отвратительный. Но в данном случае делает всё, чтобы быть максимально понятым. Что-то зачёркивает, дополняет. И заново переписывает письмо. С отправкой тоже спешит.
Обычно всё написанное Астафьевым перепечатывала на машинке жена. В Овсянке эту работу иногда выполняла добродушная девушка из местной библиотеки. Но в этот раз он ни к кому не обращался. Хотел, чтобы содержание ответа было известно только адресату. Решил сразу: после пояснения своей позиции переписку с Эйдельманом продолжать дальше не будет. Тема была очень злотворная. В этом он уже убедился сполна.
В начале года был опубликован его рассказ о поездке в Грузию и в нём он упомянул о типичном торгаше-южанине, с барскими замашками, который «как занозистый сучок на дереве человеческом, торчит по всем российским базарам, вплоть до Мурманска и Норильска, с пренебрежением обдирая доверчивый северный народ подгнившим фруктом или мятыми, полумёртвыми цветами»[1]. И этого было достаточно, чтобы уже несколько месяцев не прекращалась его травля. Обвиняли в оскорблении национального достоинства братского народа.
Ругань в его адрес неслась постоянно. «Нам всё звонят и звонят “доброжелатели”. Сотни писем идут ко мне…»[2] – сообщал он писателю Вадиму Летову. А чуть позднее делился печальным с Валентином Распутиным:
«Эти “братья” довели меня всё-таки до того, что я вынужден бросить работу и писать совсем непривычные моей руке “произведения”, в совсем непривычные организации»[3].
Это о том, что несколько раз его грозились убить. Всё было настолько серьёзно, что он написал письмо в местный КГБ. Был весь издёрганный, измученный страхом за близких.
И в этот момент почта принесла ему очередное обвинение. И он, как объяснит позднее:
«Будь я в себе и при себе, не хворай, на пределе находясь, скорее всего Эйдельману не ответил бы… а я, впав в неистовство… хрясь ему оплеуху в морду в виде писули страницы на полторы со всей непосредственностью провинциального простака, с несдержанностью в выраженьях человека»[4].
Когда Натан Эйдельман прочитал его письмо, несколько дней ходил ошарашенный. Возмущённо ответил ему и тоже решил прекратить на этом переписку. Но вместе со своим письмом, отправленным в Овсянку, он вложил в конверт ещё и отпечатанную копию письма Астафьева. Так обычно делается, когда текст пересылается автору для сверки перед публикацией. Но зачем это было делать в данном случае? Последующие события прояснят исполненное…
Самое больное в этой истории – содержание переписки. В прикосновении к ней нужна осторожность, чтобы ничего не разжечь заново из ещё тлеющего. Помню, как я мучился с этим в ноябре 2006 года, когда полетел из Красноярска в Москву. Сразу после взлёта начал писать материал об Астафьеве. Сосед, взявший у стюардессы целую охапку свежих газет, начал читать «Известия». Он разворачивал её огромные полосы и перекрывал половину экрана моего нетбука. А у меня текст уже второй день буксовал на «теме об инородцах». И когда я уже был готов выразить соседу возмущённый протест, увидел, что из «его» газеты на меня смотрит материал Дмитрия Быкова*, как раз об этом «малоприятном контексте», как он назвал инцидент, случившийся ровно за 20 лет до этого.
В данном случае мнение этого публициста имело особенную значимость. Объективности прибавлял даже тот факт, что он – давний оппозиционер. Но важнее было совершенно другое, то, что Дмитрий Быков* являлся тем редчайшим человеком, который знал обоих авторов переписки, общался с ними, уважительно к ним относился, хорошо был знаком с их произведениями и со всей русской литературой. Присутствовал и ещё один щепетильный момент в рамках этого «контекста»: озлобленные анонимные оппоненты, комментируя его публикации в Интернете, иногда пускали в ход антиеврейские шпильки.
Так что эта «малоприятная» тема была Дмитрию Быкову* намного ближе, чем кому-либо другому. И цитирование его мнения удачно избавляло меня от обвинения в однобокости суждений. Он сразу пояснил читателям с чего всё началось:
«Поводом к обмену инвективами послужили два астафьевских текста – “Печальный детектив”, где филфак местного пединститута состоял из “десятка местных еврейчат”, и пресловутая “Ловля пескарей в Грузии”, вызвавшая раскол на Восьмом съезде писателей СССР, уход грузинской делегации, извинения Гавриила Троепольского (Астафьев его извиняться не уполномочивал) и горячий восторг почвенной части Союза. Эйдельман указывал Астафьеву и на то, что Гога Герцев из “Царь-рыбы” – подозрительно нерусский, то ли из еврейчат, то ли из кавказцев, а главной ошибкой писателя считал то, что в бедах русского народа Астафьев прежде всего винит горожан, туристов, а также инородцев. Попытка усовершенствовать, реформировать и очеловечить сложную систему была убита “голосом крови”. Ответ Астафьева в самом деле состоял из чрезвычайно сильных выражений. В короткой ответной записке Эйдельман признал, что “говорить не о чем”. Переписку анализировали многие, подробней других – Константин Азадовский, чья статья “Переписка из двух углов империи” не только обвиняет Астафьева в антисемитизме и ксенофобии (думаю, не совсем справедливо), но и во многом оправдывает его»[5].
И дальше Дмитрий Быков* пишет:
«…В “Ловле пескарей” Астафьев высказал немало верного, продиктованного не столько ксенофобией, сколько оскорблённой любовью, и даже в Грузии многие нашли мужество с ним согласиться… Зрела катастрофа, национальный характер выхолащивался, земля поэтов, крестьян и чудаковатых аристократов на глазах превращалась в землю чванливых торгашей, и о причинах этого перерождения Астафьев написал раньше и честней многих. Не для того, чтобы Грузию оскорбить, а для того, чтобы спасти – в конце концов, в том же “Печальном детективе” и последующей публицистике о русских им сказано куда больше страшных слов…»[6]
Статьи об истории этой конфликтной переписки почти всегда приправлены ненавистью и озлобленностью. С обязательным указанием чьей-то правоты и примыкающих к ней единомышленников. Но почему-то не замечается главное. Оба адресата были изначально на одной стороне. На стороне русской культуры. И для обоих Россия была родной страной, которую каждый из них любил по-своему, переживал за неё и желал добра. Опровергнуть это невозможно. Они были в одной лодке. Но в какой-то момент стали грести к одному и тому же берегу, но по-разному. И последовали обоюдные обвинения. И тут же нашлись те, кто противление двух известных людей стал раздувать до глобального конфликта. Но были и другие. В том числе и в окружении Эйдельмана.
Филолог Мариэтта Чудакова, незадолго до своей кончины, опубликовала дневниковые воспоминания. Есть в них и записи, касающиеся эпистолярных взаимоотношений участников нашумевшей переписки:
«Я говорила Эйдельману, что он спутал жанры. Если пишешь письмо и рассчитываешь на ответ (Натан подтвердил, что рассчитывал), то невозможно писать человеку, что он – расист, и впрямую обвинять в антисемитизме. “Какого ответа ты на это ждёшь?” Так пишутся не письма, а памфлеты… Я сказала Натану, что это не письмо – это рёв медведя, которому он в берлогу прямо в морду сунул на палке горящую паклю. Натан получил после этого немало писем знакомых и незнакомых людей. Одни горячо одобряли его, другие корили, третьи поносили»[7].
Примечательно, что дальше Мариэтта Чудакова уже приводит запись из дневника мужа Александра, который цитирует её разговор с Эйдельманом, состоявшийся позднее:
«Спросила прямо:
– Жалеешь, что написал письмо Астафьеву?
– Жалею.
Потом стал говорить, что, конечно, есть положительное и т. п.
– Во всём есть положительное. Но в смысле увеличения общего количества ненависти – результат отрицательный. Мы же тебе говорили с Сашей, когда ещё не было ответа Астафьева, что письмо не продумано…
– Да знаешь, написал на волне, сплеча…»[8]
Обычно в многочисленных публикациях об этой истории утверждается, что кто-то в самом начале стал распространять машинописные копии этой переписки, а затем, якобы, только через четыре года, она была опубликована в прибалтийском оппозиционном журнале «Даугава». Но было всё далеко не так. Упускается принципиально важный момент. Или очень кому-то хочется, чтобы он упускался.
Время тоже делает свои добавления. Причём такие, что ситуация начинает смотреться под несколько иным ракурсом. Спустя почти два десятилетия после написанного стал доступен для прочтения дневник Натана Эйдельмана. Вот запись за полторы недели до отправки первого письма в Овсянку:
«2 августа 1986 года… Споры об Астафьеве, Глазунове etc. Идея, моя, им всем – знатным русским – по письму. Зачем-то? 3. Страх Межирова перед “русской идеей” (фонограмма общества “Память”, Д. Д. Лебедев – Нилус – Чернов). Мысль, что Чернову только с ними по пути; я возражаю, что есть другие пути; что “другие нации” сдерживают русофильство etc»[9].
И если к этому добавить, что после писем «знатному русскому», невыездной ранее Натан Эйдельман едет в США и ему организовывается трёхмесячное, хорошо оплачиваемое, лекционное турне – приговор готов. Но в Америку в тот момент приглашали многих наших. Двери им распахнула перестройка. Тогда же там побывал и Виктор Астафьев. Летал выступать перед студентами университета и Валентин Распутин. Последний, тоже – не бесплатно. Так что подобные обвинения – малоубедительны.
Но не всё так гладко. Некоторые значимые архивные материалы, относящиеся к этой истории, мне, как исследователю, пришлось увидеть первым. И теперь можно уже детально реконструировать происшедшее и даже открыть в нём неожиданное…
1986 год. Середина октября. Виктор Астафьев получает ответное и последнее письмо Натана Эйдельмана. А всего лишь через полтора месяца вся эта личная переписка была в полном объёме опубликована в Германии, затем – во Франции. Здесь нужно пояснить, что в доцифровой эпохе процесс производства журнала занимал в обычном порядке не менее четырёх-шести месяцев. Но немецкий русскоязычный журнал «Страна и мир» уже в двенадцатом номере за 1986 год опубликовал не только письма Эйдельмана и Астафьева, но и два больших на них «отклика от московских читателей». Откуда они узнали об их содержимом? Утверждается, что из самиздата. Правда, по скорости и обширности откликов, возникает ощущение, что их авторы находились где-то совсем рядом с первоисточником этого распространения или как раз и были этим самым источником. Это же подозрение подтверждают и отклики на переписку, пришедшие на адрес Астафьева: их основной интервал приходится на самый конец ноября 1986 года – март 1987 года. Стоит ещё раз напомнить: текст писем Эйдельмана и Астафьева, несколько откликов на них и редакционная статья, появились уже в декабрьском номере немецкого журнала «Страна и мир». Это было бы оперативно даже по сегодняшним временам. А тогда это походило на кем-то поспешно организованную пропагандистскую акцию.
Ещё более толстый русскоязычный журнал «Синтаксис», издаваемый в Париже, оперативно повторит публикацию из немецкого издания. Всё это затем будет цитироваться в иностранных газетах, радио и телепередачах. И когда Виктор Астафьев, чьи произведения публиковались в десятках стран, будет встречаться с зарубежными читателями, вопросы по поводу опубликованной переписки он не раз услышит и в Западной Европе, и в Америке. У нас же эти письма будут множиться на пишущих машинках и в тысячах и тысячах копий самотёком распространятся по всей огромной стране.
Сличение текстов писем приводит к однозначному выводу. Копии, которые «ушли в народ» и были впоследствии опубликованы в журналах трёх разных стран, делались с оригиналов, которые изначально находились у Натана Эйдельмана. Астафьев к этому распространению не имел никакого отношения. С его стороны личная переписка так и осталась бы навсегда личной. По крайней мере – при его жизни. Но у Эйдельмана тоже есть некоторое оправдание. О нём – позднее.
Была ещё одна поразительная странность в этой истории. Журнал «Страна и мир» ради поспешной публикации текстов об упомянутой переписке снял из номера несколько других запланированных и объявленных материалов. Его главный редактор, либерал и правозащитник Кронид Любарский, яростно реагировавший на малейшее ущемление прав чьей-либо личности, не удосужился проверить достоверность содержимого и не сделал даже попытки испросить разрешения на публикацию у Астафьева. Я лично об этом у него спрашивал. По немецким законам было произведено грубейшее вторжение в частную сферу жизни и нарушены авторские права. В чём же была такая важность этой переписки, если редакция этого журнала решилась на такое игнорирование норм порядочности и закона, а другие издания повторили то же самое?
Ответ находится в самом журнальном тексте. Позицию Астафьева редакция отождествила с высказываниями времён фашизма, заявив о стыде принадлежать с ним одному народу. Тут же последовало утверждение, что нельзя таким, как он, отдавать право даже «говорить о национальном возрождении русского народа». Читателей предупреждали: об Астафьеве «мы забывать не можем: родина должна знать своих нацистов». И был дан примечательный совет «всем тем, кто не потерял ещё надежду покинуть отчизну. Им я предлагаю обзавестись экземпляром письма Астафьева… После чего можно бодро идти в ОВИР и на укоризненный вопрос: “Что же вы, гражданин Рабинович, Родину хотите покинуть?”, положить перед ним письмо…»[10]
Переписка была использована в виде примитивного политического инструмента, как средство разрушения больной страны. Били по самому ранимому. Кстати, тогда же было принято решение о том, что объём этого журнала будет увеличен уже со следующего номера. А когда СССР окончательно рухнул, вскоре прекратили существовать и все вышеупомянутые журналы. Дальше для подобного использования они уже не годились.
Астафьев как фигура для битья был тогда невероятно удобен. Он ведь одним из первых заговорил о необходимости возрождения русского самосознания. А в советском государстве его как бы не существовало. Возвеличивали другие народы, а об основном всё время «забывали». Россия была превращена в единственную из республик, которая, по сути, имела население, но была «лишена» своего коренного русского стержня. Таким способом решался национальный вопрос. Братские соседи сполна почувствовали свою исключительность, превосходство и непогрешимую гордость. И именно в этих взаимоотношениях находилось самое уязвимое место для обострения вражды, разлада и разрушения. Туда в первую очередь и ударили. И твердолобая советская идеология уже ничего не могла противопоставить этому.
Астафьев всё это понимал и жёстко предостерегал через своё видение ситуации:
«…Неприязнь азиатов к исконно русскому населению в Казахстане, Киргизии, Туркменистане, Узбекистане, Азербайджане, Грузии не спрятать за азиатски-кавказским лукавством, и лозунги, писанные пока ещё на заборах узбекских кишлаков и городов – “Русские, не уезжайте, нам нужны рабы”, – это явь, тщательно скрываемая как нашими новоиспечёнными правителями, так и современными баями, недавними секретарями ЦК, председателями Верховных Советов и прочей парткамарильей вчерашних “дружественных” республик»[11].
Спровоцированные затем межэтнические конфликты, с резнёй и погромами, фактически и стали теми глубочайшими трещинами, по которым развалился на куски Советский Союз.
Эйдельмановско-астафьевский «инцидент» был если не специально спровоцирован, то удачно использован против России в самом начале перестройки.
Дмитрий Быков* в своём материале сделал обобщающий вывод из происшедшего:
«Эйдельмана и Астафьева объединяет сейчас нечто гораздо большее – и более страшное, – нежели то, что разъединяло. Исчезла страна, в которой они родились и работали. Обоих посмертно чтут, но мало читают… Так называемая перестройка была торпедирована, а по сути погублена национальным вопросом. Попытка усовершенствовать, реформировать и очеловечить сложную систему была убита самым архаичным и примитивным – “голосом крови”. Она свелась к распаду СССР, разрыву культурных связей и уничтожению единственно ценного, что в этой империи было, – её наднациональной, сильной и талантливой интеллигенции, её могучей и разветвлённой культуры… Думается мне, что в конце концов Эйдельман с Астафьевым договорились бы. Они ведь оба – что Натан Яковлевич, что Виктор Петрович, – были умные и честные. Это, как мы знаем, объединяет сильней всего»[12].
Меня всегда поражало, как на основе обнаруженных в романе Астафьева «еврейчат» его сразу попытались сделать махровым антисемитом… И ведь сделали. Западные слависты уже не раз размахивали им в этом образе, будто знаменем. Книги издавали, где среди писателей последних десятилетий именно он подаётся в подобном негативе на первых позициях.
Обелять Виктора Астафьева бессмысленно. Как и в этом случае, так и в других, он бывал резок, а иногда и груб.
Но если уж «еврейчата» стали поводом для его обвинения в страшном грехе, то подобные прегрешения, но в гораздо более обидных словосочетаниях, вы без труда найдёте у наших классиков: Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Даля, Некрасова, Салтыкова-Щедрина, Достоевского, Бунина, Чехова, Лескова… Ничего хорошего в этом нет. И многие издатели до сих пор, по этой причине, публикуют их тексты с изъятиями.
Но когда эти же знаменитые авторы клянут «свой» коренной народ, никому и в голову не приходит употреблять цензуру. Это наша национальная особенность: бей своих, чтобы… А уж как писатель Виктор Астафьев бил своих, тут ему редко кто найдётся равный. Костерил зачастую изуверски, самыми последними словами. За это некоторые зачислили его под конец жизни в разряд отъявленных русофобов. Только при этом он ещё и любил этих же своих, как никто другой. Всех. Не разделяя и не отделяя их ни по каким свойствам и особенностям. Критерий у него был только один: чтобы поступали по-человечески.
Многие из обвинителей Астафьева относились к нему, как к «сибирскому варвару». Но если бы захотели понять, то обнаружили бы в его жизни такие весомые аргументы, что и эта история начала бы смотреться совсем по-иному.
Август 1944 года. Польша. Вислока. Рядовой Виктор Астафьев в тот день не размышлял о национальности Ивана Гергеля, когда его, тяжело раненного, брошенного на погибель на поле боя, тащил к своим в прямой видимости немецких танков. Гергель первым из фронтовиков отыскал его после войны, чтобы поблагодарить за своё спасение. И их дружба длилась до самого конца жизни.
1967 год. Из письма Астафьева литературному критику Александру Макарову:
«…Всё время щупают – а ты за кого? За нас или за них? А мне ни за кого не хочется. Писателей я делю только на хороших и плохих, а не на евреев и русских. Еврей Казакевич мне куда как ближе, нежели ублюдок литературный С. Бабаевский, хотя он и русский»[13].
1980 год. Из письма писателю Юрию Сбитневу:
«Так что же за ветер низовой, каменный сметает нас с земли, как осеннюю листву?! Легко было бы всё спереть на евреев, как это делают «защитники» нашего народа за столом цэдээл (Центральный дом литераторов. – О. Н.), очень легко и самоутешительно, да проходишь и этот рубеж, доходишь до самоуглубления и в себе где-то смутно ощущаешь и причины, и вину за происходящее и за будущее. Страшнее будет тем, кто ощутит это уже не смутно, а отчётливо, в ком пробудится ум, мужество судить себя и нас открыто, но будет это уже как румянец и половое возбуждение, которое происходит у чахоточных людей перед самым угасанием. Поздно будет!»[14]
1988 год. Из письма редактору Иркутского издательства Светлане Асламовой:
«Красноярск – глухая литературная провинция… И работяги, подобного Марку, (Марк Сергеев, настоящая фамилия Гантваргер, прозаик. — О. Н.) здесь нет. Все ленивы и равнодушны, даже к собственной судьбе, все, за исключением трёх-четырёх человек. Я за то, чтоб Марку дали отдельный том, хотя и знаю неприязнь к нему иркутян. Поклон ему передайте. Вот уж кому принадлежность к избранной нации вредит. Я же всегда относился и отношусь к нему с глубочайшим уважением за его истовую работоспособность, настоящую преданность делу, определённому ему Богом»[15].
1990 год. Италия. Виктор Астафьев участвует в конференции «Национальные вопросы в СССР: обновление или гражданская война?». Ставит подпись под «Римским обращением» писателей, в котором заявляется об особой роли и ответственности интеллигенции в этот переломный период. В нём говорится о необходимости вести честный и открытый диалог. О неприемлемости применения насилия. «О правовом, демократическом и человечном решении возникающих в его ходе конфликтов», «отказе от разжигания национальной вражды, межрелигиозной нетерпимости, антисемитизма, русофобии, ненависти к “инородцам” и шовинизма любого толка». Под этим обращением, кроме него, ещё более двадцати подписей знаменитостей, среди них: Чингиз Айтматов, Григорий Бакланов, Иосиф Бродский, Василь Быков, Сергей Залыгин, Владимир Крупин, Дмитрий Лихачёв, Эрнст Неизвестный, Михаил Шемякин[16]…
1995 год. Из выступления на Ленинградском радио:
«Есть у нас категория людей, которая сразу нашла врагов – “Споили, погубили нас евреи. Бей жидов, спасай Россию”. Только я хочу напомнить русским людям, что во время погромов 1905–1907 годов на каждого еврея погибли пять-семь русских. Это русские сводили счёты друг с другом, выбивали друг друга под предлогом еврейских погромов. Боюсь, что это нас ещё ждёт. Евреи, на которых они гневаются, которых у нас осталось-то совсем немного, просто уедут. Тогда на кого спирать? На нашего брата. Следующие виноватые – это интеллигенция, которой у нас по существу в стране кот наплакал»[17].
1997 год. Виктор Астафьев. Из послесловия к «Ловле пескарей в Грузии»:
«О тех, кого ненавижу и презираю, сохранял и сохраняю за собой право и писать, и говорить, не посыпая текста сахарным песком, и угодливым словом не наряжаю под пирожное говно, потому что как его ни наряжай, ни услаждай, оно, хоть русское, хоть грузинское, хоть еврейское, хоть эвенкийское – говном и остаётся»[18].
Дальше – большая неожиданность. Совсем недавно в Красноярском краевом краеведческом музее стали доступны исследователям новые документы Фонда Астафьева. Начал просматривать их и вдруг обнаружил письмо Астафьеву от ближайшего друга Натана Эйдельмана – Юлия Крелина (Крейндлина). Он был великолепным доктором и добротным писателем. Это именно по его повести был снят когда-то популярный сериал «Дни хирурга Мишкина». И именно он забирал урну с прахом Эйдельмана из крематория. Их дружба длилась со школьных лет.
Письмо, написанное им в 1999 году, Астафьев никому не показывал. Но и не ответил на него. Оно публикуется впервые (с небольшими сокращениями). И это очень значимый документ для понимания злосчастной истории.
«Глубокоуважаемый Виктор Петрович!
Это не формальное обращение – я действительно уважаю Вас глубоко и искренне. Прибегаю к столь странному началу, потому что пишет Вам ближайший друг покойного Эйдельмана, и это может вызвать у Вас заведомое негативное отношение. В этом году исполняется десять лет со дня его смерти и тяжким мутным туманом в моей душе всё это десятилетие остаётся то печальное недоразумение, случившееся в вашем заочном знакомстве. Я читаю Вас, Ваши интервью, статьи и горько печалюсь, что не довелось вам двоим встретиться лично. Я на тысячу процентов уверен, что вы бы нашли друг у друга столько общего. Вы так одинаково думаете, вы оба порой говорите (для него – говорил). Я уверен в безусловно возникшей бы тёплой дружбе и в понимании во всех проблемах, даже, когда позиции у вас бы разнились.
Та прошлая, дурацкая ситуация выстраивалась на моих глазах, и я горюю и сейчас, не прощаю себе, что не сдержал его темперамент. Он всегда на всё бурно реагировал, если в чём-то не согласен – в личном общении это всё проходило спокойнее, чем на бумаге.
Когда он мне показал письмо, я сказал: “Подожди, Тоник, (так мы его звали с детства, со школы) может дождёшься встречи”. Очень печалюсь, что он тут же побежал на почту посылать своё письмо.
Он совсем не хотел, и не предавал огласке вашу переписку. Это случилось, когда мы были в Пицунде и он прочитал эти письма… Кто их подхватил, как… Переписали ли в его комнате, магнитофон ли поставили, или он у кого-то оставил в номере?! Во всяком случае, это сделали люди любители мутного мрачного варева из социальных проблем и человеческого взаимосоотносительства. Кто-то удовлетворил свою социально-публицистическую похоть и потом радостно потирал потные свои ладошки. А может, и был доволен этим разыгравшимся, пожалуй, всё-таки, политическим озорством, собственной проказливостью.
Вы оба так одинаково думаете (о его думах я не могу писать в прошедшем времени). Я представляю его в сегодняшнем времени, в идиотской ситуации поиска “национальной идеи”. Её ж не искать надо – она должна родиться…
Ещё раз выражаю своё глубочайшее уважение, искреннее согласие, практически, с каждым Вашим словом, обнародованным в печати… да и со всем остальным.
Ещё раз простите меня за неприятное напоминание. Я бы очень хотел способствовать, если удастся, очищению Вашей памяти от дурного отношения к моему Тонику…
Простите. Почти всегда и почти абсолютно согласный с Вами,
Юлий Крелин»[19].
2001 год. Начало октября. Квартира Астафьевых в Академгородке.
В дверь позвонили. Открыла жена, Мария Семёновна. На площадке стояли три человека.
– Вот! – протянули они непонятный долговязый предмет в упаковке. – Мы из местного еврейского общества. И видя встречное недоумение, тут же поспешно пояснили. – Это для Виктора Петровича. Мы услышали, что после инсульта он пытается заново учиться ходить. Может это поможет. Передайте ему: пусть выздоравливает!
И ушли. В упаковке была редкая тогда, привезённая кем-то из-за границы, специальная трость. – Замечательная, – так охарактеризовала её Мария Семёновна, – четырёхпалая, очень устойчивая, – и добавила, – Виктор Петрович принял её с радостью и, казалось, совсем было уже пошёл на поправку…
Фото автора
ПРИМЕЧАНИЯ:
* Данное лицо включено в реестр иноагентов.
[1] Астафьев В. П. Собрание сочинений. Т. 9. С. 248.
[2] Астафьев В. П. Нет мне ответа… С. 393.
[3] Там же. С. 400
[4] Астафьев В. П. Собрание сочинений. Т. 13. С. 314.
[5] Быков Д. Одна ночь // Известия. 2009. 25 ноября.
[6] Там же.
[7] Чудакова М. Почто, мой друг… // Звезда. 2010. № 5.
[8] Там же.
[9] Дневник Натана Эйдельмана / Публ. Ю. Мадоры-Эйдельман. М.: Материк, 2003 // https://corpus.prozhito.org/notes?diaries=%5B244%5D&diaryTypes=%5B1%5D&offset=825
[10] Страна и мир. Мюнхен, 1986. № 12. С. 62.
[11] Астафьев В. П. Нет мне ответа… С. 593.
[12] Быков Д. Одна ночь // Известия. 2009. 25 ноября.
[13] Астафьев В. П. Нет мне ответа… С. 108.
[14] Там же. С. 302.
[15] Там же. С. 441.
[16] Римское обращение участников конференции «Национальные вопросы в СССР: обновление или гражданская война?» // Е. Аверин, Ч. Айтматов, В. Астафьев и др. // Книжное обозрение. 1990. 2 ноября (№ 44).
[17] Неизвестный Астафьев: Выступления. Интервью. Беседы: Сборник / Авт.-сост. Н. М. Кавин. Красноярск: Типография КАСС, 2022. С. 42.
[18] Астафьев В. П. Собрание сочинений. Т. 13. С. 313.
[19] Красноярский краевой краеведческий музей. КККМ. ОФ 12770/18.
Замечательная статья
Мне очень понравилась эта очень содержательная и глубокая статья Олега Нахаева, написанная в духе интернационализма и глубокого уважения ко всем национальностям Виктору Астафиеву и Натану Эйдельману. Межнациональные распри, войны и разногласия имеют в своей основе глубокое невежество и непонимание социально-исторических и нравственных принципов организации человечества. Я полагаю, что ныне нет плохих и хороших народов, есть плохие и хорошие люди среди любых национальностей, любых слоев населения человечества: рабочих, служащих, интеллигенции, в меньшей степени среди учёных и работников высокого искусства.
Так или иначе, проблема русско-еврейского диалога была тогда явлена широким читающим массам, пусть и в таком вот запальчивом виде.
Многим – из тех, кто раньше об этом не ведал – стало понятно, что проблема есть. И что разные представители “всего советского народа” относятся к этой проблеме очень по-разному. За это спасибо и Астафьеву, и Эйдельману.
Разговаривать нужно! Обсуждать нужно! И не только эту проблему…
Это очень точный вывод. Тогда на поверхности была обозначена “вечная дружба народов”. Большинство понятия не имело о существовавших противоречиях. А значит и не было готовности на них реагировать. Поэтому сторонним пропагандистам очень легко было тогда взрывать ситуацию. Сегодня бы этот “инцидент” прошёл бы, с большой вероятностью, почти незамеченным.
Виссарион неистов — и Астафьев?
Оставьте, право же, оставьте…
Кстати я не могу согласиться с положениями Торы и Ветхого Завета о том, что нужно было по указу Творца уничтожать поголовно все древние народы древней территории Израиля (и мужчин и женщин и детей), впавшие в блуд и распутство, для того, чтобы даровать эти земли еврейскому народу. Дети, ещё не согрешившие, не виноваты в грехах своих родителей.
Эйдельман здесь выступил, как расчётливый провокатор, заранее зная, что письмо своё опубликует. Астафьев конечно поймался на этом, он не стал заморачиваться во всех, умело расставленных силках и ответил коротко и эмоционально, даже не подозревая, что его личная переписка, его эмоциональная вспышка будет опубликована. А вот когда это было подло опубликовано без его ведома, сразу становится понятной глубинная его правота, даже высказанная поспешно и на эмоциях.
Лев Полыковский, так это делает Вам честь.
Александр Можаев неверно понял ситуацию с письмом Эйдельмана Астафьеву. Это письмо было написано сгоряча и безусловно было провокационным, но не расчётливым, поскольку сгоряча быть расчётливым невозможно, т.е. маловероятно. И Эйдельман не потому писал сгоряча, что хотел очернить творчество Астафьева, а потому, что хотел, чтобы Астафьев смягчил тест рукописи книги. Ведь недаром Олег Нахаев пишет, что взгляды Астафьева и Эйдельмана были в принципе одинаковы и не сам Эйдельман передал рукопись этой злосчастной переписки зарубежным провокаторам, а некто неизвестный Олегу Нахаеву.
Кир. Юшину. Я полагаю, что блуд и распутство по наследству не передаются и невинные дети не должны отвечать за грехи свои родителей.
Лев Полыковский, всё правильно. Но печальный опыт родителей должен быть осмыслен детьми.
Это во-первых.
А во вторых, тема, затронутая Вами, давно осмыслена современными умами. Как русскими, так и еврейскими.
Прочтите книги Израэля Шамира, это Вам пойдет на пользу.
Я только посмотрел в интернете про Израэля Шамира и его критика сионизма и Холокоста, его близость к нацизму вызвала у меня отвращение. Как говорится хрен редьки не слаще.
Вот интересно узнать про Семёна Бабоевского, который был назван ублюдком. Когда-то, не зная его, читал его роман, кажется “Кавалер золотой звезды”. Тогда я был несмышлёнышем и читал всё подряд.
Лев Полыковский, а не надо “смотреть в интернете”. Надо читать самого Шамира и вдумываться в им написанное.
В противном случае Вы так и будете петь то, что Вам в интернете “Рабинович напел”.
Так Вы, значит, за сионизм?
А синагогу посещаете?
Я признаю основную задачу сионизма: создание еврейского государства. Да, посещаю синагогу. А что вы видите в этом плохого?
Кир. Юшину. Я вначале послал здесь вопрос про Семёна Бабаевского, а потом посмотрел в интернете про него. Ничего нового не нашёл.
Лев Полыковский, в посещении Вами синагоги я ничего дурного не вижу.
Даже наоборот.
Только вот что Вы здесь делаете, – вот здесь! – убей, не пойму.
Здесь в основном православные общаются, Лев Полыковский.
Ну, и мусульмане, естественно.
А Иисуса Христа-то Вы признаете, Лев Полыковский?
А Святую Троицу?
Я лояльно отношусь ко всем религиям и всем здраво мыслящим людям. Мой научный руководитель А.К.Манеев был православным и это не мешало ему как и мне заниматься диалектическим материализмом. И он говорил, что наука на кончике пера получает идею Бога. Я под Богом понимаю сверхсоциальное бесконечного порядка. В неопубликованном мною его диалоге с теософом Юлией Тисленко он говорил, что у Иисуса Христа две души: одна божественная, а вторая человеческая. По взглядам он ближе к православным реформаторам и космистам, особенно к Н.Ф.Фёдорову, поскольку развивал научную идею индивидуального бессмертия на основе биопсиполевой души и идею биопсиполевой субстанции-Бога как вечную, всегда и везде наличную сущность. Моё понимание мира несколько иное.
Любопытно.
Так опубликуйте диалог Манеева с Тисленко в ЛР.
Кстати, Тисленко или Тесленко?
Там довольно длинный текст с комментариями оккультиста Анатолия Хапилина.
Ну, фрагменты…
Редакция разберется.