БЕЗ МУЖИКА НЕТ РОССИИ

№ 2006 / 28, 23.02.2015

Почему-то писать о нём мне трудно. Непонятно, отчего это. Может быть потому, что он, как только узнал, для чего я приехала, расстроился и сказал резко: «Тут не писать, тут реветь надо! Погибла Россия».И, что самое печальное, разложил всё по полочкам. И получилось, действительно, реветь. Правда, погибла.

Суд вместо пенсии
Леонид Шалагинов ровесник моего отца. Оба родились после войны, в 1947 году. Простите, что я вновь о себе, но я всё пытаюсь как-то приблизиться к понимаю этого человека. Оба, и отец, и Леонид Михайлович, закончили техникум, потом вуз. Правда, отец остался в Кирове, а Леонид Михайлович уехал в Ленинград, закончил лесотехническую академию. Пошёл в аспирантуру. Уже зрелым человеком, в 38 лет. И тут понял, что в жизни не понимает ничего.
«Я писал реферат по философии, – рассказывает он. – Взял Маркса. И вот что у него прочитал: наша задача – возбудить ненависть рабочего класса к буржуазии. Подумал, что-то тут не то. Потом мне на глаза попала Библия. Там написано, что нужно возлюбить своего врага. Прямо противоположное!»
Из аспирантуры Леонид Михайлович ушёл. Работал в конструкторском бюро, где проектировали транспорт для лесосплава в тайге. Как он говорит, для зэков. Но ушёл и оттуда. В родную деревню. Кировская область, Котельничский район. Автобусом добраться можно не каждый день. В следующем году он должен получить пенсию. Но он говорит, что пенсию ему давать не надо, а нужно судить. За то, что приносил стране один только вред. Потому что, сооружения, которые он проектировал, людям долго не прослужат. Говорит, что только разорял государство.
«Пенсии вообще не нужны. Вот моя пенсия сидит, – Леонид Михайлович показывает на свою шестилетнюю дочь, – при царе как было: стариков кормили дети. Так и у нас должно. А если детей нет, тогда пенсия. Всем ИТР точно не надо давать пенсию».
Скажите, вы тоже сейчас подумали про тех, кто всегда говорит, что государство ему недодаёт, что он ему все силы, а оно ему – только равнодушие? В таких ситуациях кажется, что человека сжигает праведный гнев. Что ему тут возразишь? Но вспоминаются и разрушенные сараи, гаражи, фермы, которые постоянно видишь из окна поезда, и тогда начинаешь сомневаться. Как же так, ведь все, все, кого ни спроси, уверены, что они отдали, положили жизнь за своё дело. Почему тогда так много вот этих развалин?
Не знаю, как вы, а я подумала: что, если бы он остался, проектировал бы лучше? Тогда бы не надо было судить? Правда же? Самого себя не надо было судить?
«А лучше проектировать я не мог, – говорит Леонид Михайлович. – Сама система подводила к тому, чтобы мы разоряли государство. Система образования изначально неверна. Вон в Котельниче мост через Вятку построили в 1903 году. В 60-е годы провели вторую нитку. Так рабочие только и делали, что её латали, современную. А старый мост только недавно заменили. В царское время строили такие плотины, что они до сих пор стоят. А у нас в книжках было написано, на сколько лет они рассчитаны. Гораздо меньше».
Страшно звучит эта мысль о суде. Но разве раскаяние не есть уже прощение?

Дом, семья, хозяйство
Мы познакомились во время крестного хода. Три дня, из Кирова в село Великорецкое, люди несут икону Николая Чудотворца. День она находится в Великорецком. И два дня её несут обратно. Получается шесть дней, 150 километров пешего пути. Поучаствовать в ходе приезжают со всей России.
Сначала я думала, он фермер. Новый знакомый рассказал, сколько у него лошадей, коров, сколько всего он успевает сделать.
«Чиновники тоже думали, что я фермер, приставали с налогами, – объясняет он, – но потом поняли, что просто живу на земле. Тогда получается, что безработный. Выдали медицинский полис. Там написано, что я иждивенец. Но какой же я иждивенец? Я им его вернул».
Двенадцать лет назад Леонид Михайлович уже ходил на берега реки Великой. Был два раза, но потом не смог. В начале июня на земле как раз самая горячая работа, а он один, помощников нет. Нет, конечно, не один. У него есть жена Татьяна и шестилетняя дочь Маша. Когда я приехала, никого не было дома, а на двери висел замок. Минут через сорок появились Татьяна и Маша. Сразу же начали что-то рассказывать, сколько у них скотины, как их накусали комары, какая тёплая в реке вода. Маша притащила все свои карандаши, чтобы я не сидела без дела, а подточила их. На столе Библия, православный календарь. На полке – книги «Моя фазенда», «Справочник зоотехника». То, без чего тут не прожить. Выяснилось, что хозяин уехал по каким-то делам и не скоро вернётся. Может быть, не сегодня.
Но он появился. Маша как раз показывала мне цыплят во дворе. Я даже не сразу узнала его. Тогда, в последний день крестного хода, Леонид Михайлович показался мне выше, солиднее. Теперь же я увидела невысокого пожилого мужчину, с бородой, очень короткими неровно подстриженными волосами. Он даже как будто похудел. Впрочем, он тоже меня узнал не сразу. Оказывается, думал, что никто к нему уже и не приедет. Тут-то и сказал, что надо реветь.
Через пару минут, уже в доме, он рассказывал мне про то, в какую ловушку попадает человек в городе. На кухне разогревала кашу Татьяна. Рядом сидела заметно притихшая Маша. На голове у неё вдруг появился платок. Стало понятно, что в этом доме всё подчиняется ему. Все выполняют свою работу, без поблажек и скидок на возраст. Это не значит, что Маша делает всё то же, что и взрослые. Нет. Просто каждый трудится по своим силам.
«Это же естественно, встать и трудиться, – объясняет Леонид Михайлович, – я думаю, это так же естественно, как есть, пить, спать. Если человек не умеет работать руками, не сможет и головой».
Встают тут рано, с рассветом. Ложатся тоже рано, как зайдёт солнце. Но летом световой день очень долог, а труд прекращается, пожалуй, только на время еды. Маша ещё спит днём. Не всегда, но это удаётся и хозяевам. К еде не приступают без молитвы. Молятся и после. С утра и перед сном. Вечерние правила при мне читал только хозяин. Но остальные должны присутствовать. Татьяна в это время хозяйничала на кухне, Маша сидела рядышком. Утром хозяин выдаёт им по кусочку просфоры и святую воду. Каждое воскресенье семья ездит в церковь, за шесть километров. На своей лошадке.
Леонид Михайлович уверен, что на земле нужно работать на лошадях. И только на лошадях.
«Нет лошадей – нет России, – убеждён он. – Нашей северной земле нужны не тракторы, а лошади. У нас земля не так много даёт, чтобы её ещё портить. Лошадь проходит везде, и зимой, и летом. Горючее для тракторов очень дорого. А лошади – вон посмотрите, сколько еды у нас растёт. И потом, конский навоз – лучшее удобрение. Для земли лучше нет ничего. По статистике, на 91-й год у нас было пять с половиной миллионов лошадей. Сейчас – и того меньше. На лошадей уже смотрят, как на динозавров. Колхозы продают их по басно-словно низкой цене».

Спасение в деревне
Скоро Леонид Михайлович меня почти убедил, что Россия погибла.
«Нет мужика – нет России. Нет мужика, нет бабы, нет детей – нет России. Нет деревни – нет России. А у нас деревня спилась. Бросают люди деревню, никто не хочет работать на земле».
В деревне Осинки, где живёт семья Шалагинова, кругом пустые дома. Его дом последний. В хлеву соседнего дома он держит жеребёнка, бычка, тёлку. А в самой избе – кур. В следующем доме останавливаются на ночлег рыбаки. Через дорогу – пустой, но закрытый. На лето в Осинки приезжают дачники. Зимой никого нет.
«Нет, мне не скучно, – говорит Леонид Михайлович, – мне с людьми тоскливо бывает. А одному – нет. Зимой тут настоящее белое безмолвие».
Однако одному ему трудно. В прошлом году вдвоём с женой заготовили корм для всей скотины. Особенно много требуется лошадям. Как выжили – непонятно. Сказывается возраст. Татьяна тоже немолодая, у неё уже есть взрослая дочь, но она живёт отдельно, с мужем. Очень нужны помощники. Именно поэтому Леонид Михайлович и не был так долго на крестном ходу. В этом году появилась молодая пара, но не смогли осилить труда. Уехали.
«В городе ловушка для людей. Нужно идти в деревню, – наставляет Леонид Михайлович. – Город обречён. Дома, которые строили в городах, рассчитаны на 60 лет. Скоро они будут разрушаться. Железные крепления в панельных домах ржавеют со скоростью один-два миллиметра в год. Надо уже сейчас идти в деревню. Вот думаешь, в магазинах вроде бы всё есть. Но это подпитка из-за границы. А ведь когда-нибудь это всё нам перекроют. А своего мы почти не производим. Тогда-то и настанет голод. Придёт эта беда».
Знает он и решение демографической проблемы: «Нужно, чтобы в деревню пришли молодые. В семье должно быть пять-шесть детей. Один пусть пойдёт в священники. Другой – по военной части. Двое, например, инженерами. И два-три человека должны остаться на земле, кормить родителей».
На ночь меня устроили на сеновале. Маша тоже захотела спать непременно на сеновале. Уснула она быстро, ночью не слышала ни грозы, ни ветра. Мне не спалось. И потом, уже дома, долго не могла найти себе места. Мне и сейчас не по себе.
Жалко его, Машу, Татьяну. Трудятся, а жизнь всё тяжелее. Сказывается возраст. В этом году Татьяну покалечила корова. Женщина ходит, хромает. Пострадал от лошади и сам Леонид Михайлович. У него плохо работает рука. Полиса у него нет.
В этом году вдвоём они не смогут заготовить корм. Трудно будет зимой. Было впечатление, что дальше у них только беспросветная жизнь. А ведь у них есть вера…
Осенью вся семья Шалагиновых переедет в село Никольское. Местный монастырь живёт сельским хозяйством. К нему прибиваются и другие люди. Те, кто хочет жить на земле, своим трудом. Жильё там есть. Работа тоже. Есть общество, такие же верующие люди. Может быть, рядом с монастырём и их жизнь посветлеет. В конце концов, он сможет ходить крестным ходом. Ещё пять лет назад деревни, по которым шли паломники, пустовали. Теперь в домах появляются хозяева. Просто Леонид Михайлович этого не видел, он двенадцать лет не ходил в Великорецкое. А теперь увидит.
Мария БОТЕВА Г. ЕКАТЕРИНБУРГ